Самуил Лурье - Муравейник (Фельетоны в прежнем смысле слова)

... В реальности человек выходит - вот, например, я - после работы на улицу: темный воздух, мокрое небо, грязный асфальт, тусклые дома, злые лица, и расписание общественного транспорта придумал, несомненно, враг рода человеческого.

Но бывают минуты: идешь по Дворцовой набережной, справа Зимний дворец, слева Петропавловская крепость... Не важно, что в крепости казнили и мучили, в Зимнем дворце тоже занимались разными глупостями, да и жили там, в основном, дураки. А просто смотришь - прекрасно, фасады отражают солнце, и Нева блестит, - а иной раз можно увидеть, как солнечный луч тугой золотой нитью соединяет шпиль Крепости со шпилем Замка - летом на закате случается такое поразительное мгновение - и говоришь себе - нет, не мерзость, все-таки не мерзость, именно этими словами сам с собой почему-то говоришь.

... Это был город фасадов, ландшафт для иностранцев - пусть видят: вот, у нас все как у людей, северные Афины, и оштукатурено под мрамор. А за этими фасадами копошилась оргтехника - говорящие, даже пьющие ксероксы в вицмундирах, разные башмачкины и девушкины оповещали пространство империи о благих намерениях властей. Петербург был построен для размножения документов. Переписал десять тысяч бумаг, исходящих и входящих, кончились чернила - спи спокойно, бедняга Башмачкин-Девушкин, на Митрофаньевском каком-нибудь кладбище, пока его не разорят.

Так трактовал этот город условия человеческого существования.

Мы прописаны в руинах метафоры, сочиненной не про нас, - бесчеловечно государственной.

Неуютно. Фундамент затоплен, и небосвод ненадежный, протекает. Зато похоже - именно изнутри - на реальность, на мироздание как оно есть, без иллюзий.