Лев Прозоров - Боги и касты языческой Руси

Отсюда и старательные поиски «славянского Диониса» в лице «усладов» и «корсов», и размножение всевозможных «богинь».

Обсуждая облик Перуна, позднейшие книжники также проявили немало фантазии.

Так, поляк Стрыйковский в XVI веке переделал «золотые усы» Перуна, уже превращавшиеся в отдельное «божество», в «золотые уши» и, может быть, по примеру известных ему идолов литовского громовика Перкуна[4] наделил киевский кумир железными ногами, «громовым камнем» в руке, глазами-рубинами.

Поэт XVIII столетия, масон Херасков, в своей «Владимириаде» воспевший крестителя Руси и, понятное дело, ругательски изругавший Язычество, счёл золотые усы скучными и неинтересными и снабдил описанный им кумир Громовержца золотыми рогами: «Златые на челе имел велики роги».

Как видим, даже масоны-просветители, в трогательном единодушии с православными монахами, видели в Русских Богах «бесов рогатых».

Примерно тогда же расцвело буйным цветом обыкновение объяснять славянских Богов — прежде всего именно из «киевского перечня» — через знакомые «всякому образованному человеку» того времени мифы Эллады и Рима.

Началось ещё со средневековых западнославянских авторов. Из тех же соображений, что и их русские коллеги и современники, они опасались воспроизводить подлинные славянские имена Богов. Только они нашли другой выход из щекотливого положения.

Вместо того чтоб отмалчиваться или повторять чужие слова, западнославянские авторы подменили «опасные» имена античными (видно, античные «бесы»-Олимпийцы, уже много столетий как «повергнутые» крестом, считались менее опасными[5]).

Козьма Пражский «заставляет» чешских язычников, своих предков, упоминать Марса, Юпитера, Беллону и «зятя Цереры».

Латинскими и греческими именами поясняет славянских Богов «Хроника нотария короля Белы», словарь «Mater verborum» («Матерь слов») в XIII веке.

Во времена Возрождения традицию продолжили из иных соображений — славянское Язычество, особенно в высших слоях общества, среди людей, читавших и писавших книги, прочно отошло в прошлое.

Польский пан, современник Длугоша, Меховского, Стрыйковского, Перуна уже вряд ли знал, зато Юпитера — отлично.

Его крепостные, правда, в это самое время чествовали Перуна и Даждьбога жертвами и песнями, но не станет же ясновельможный шляхтич, наипаче — образованный, обращать внимание на тёмные суеверия грязных хлопов![6]

Поневоле вспоминается случай с некоей интеллигентной дамой, зашедшей в конце 1970-х — начале 1980-х в церковь. Батюшка, заметив, как она вглядывается в купольный образ Христа, подошёл к ней — и был наповал сражён простодушным вопросом: «А это у вас там кто — Зевс?» Некоторые вещи не меняются.

Мода таким образом комментировать славянскую мифологию просуществовала многие века, дожив до конца XVIII столетия, когда ей отдали дань и неприметный Левшин, и титан Ломоносов («Сей богом грома и молний почитавшийся Перун был Зевс древних наших предков», «древнее многобожие в России, сходствовавшее с греческим и римским» и т. д.).

Первый издатель «Слова о полку Игореве» в сноске к имени Стрибога поименовал его «славенским Эолом» ещё в 1800 году.

Особенно увлекались такого рода сопоставлениями авторы всевозможных «Абевег славянских суеверий» и «Славянских и российских мифологий», в конце XVIII — начале XIX столетия, в духе модного энциклопедизма, обобщавшие скудные сведения о славянских Богах и духах, как правило, в алфавитном порядке.

Чулков, современник Левшина и его соперник в праве называться дедушкой славянского фэнтези, писал про «Полеля», который есть «славенский Гименей, сын Ладин», и про Болотов — «сии страшилища были великаны и значили у славян то же, что у греков Гиганты».

Ещё один их общий современник и конкурент Попов величал Хорса «Славянским Эскулапом».

Андрей Кайсаров, в начале следующего столетия, сравнивал русалок с нимфами и наядами, леших — с сатирами, Леля называл Купидоном. Можно сказать, что это была первая ласточка сравнительной мифологии, самые первые, младенческие шаги подхода, которому в грядущем предстояло «вырасти» в солидный научный метод.

В равной мере и сопричтение к киевскому перечню Лады, Лели, Купалы и прочих были первыми попытками выстроить стройную картину славянского Язычества и привлечь для этого материалы этнографии — эти задачи впоследствии также будут решать многие учёные.

Однако к героям нашей книги — Богам, чьи кумиры были возведены на киевском холме за восемь лет до крещения, — всё это имело довольно слабое отношение.

Надо отметить Михаилу Васильевича Ломоносова. Титан русской науки и здесь оказался на высоте — он едва ли не первым со времён Возрождения не стал приукрашивать на свой вкус перечень киевских кумиров «Усладами» и «Колядами».

Он же, описывая Перуна, не стал, в отличие от иных авторов, снабжать его «золотыми ушами» или «золотыми рогами», а добросовестно повторил летописное описание.

В теории о значении Божеств киевского святилища Михайло Васильевич вдаваться не стал, а только отметил, что летописец-де ничего об этом не говорит, просто перечисляя имена. И для исследователей всей русской истории, и для исследователей русского Язычества тема возведенного Владимиром святилища казалась слишком проходной, что ли.

Рассматривались более глобальные, объёмные вопросы: летописные варяги — скандинавы это или славяне? Какие из летописей достоверны, какие — нет? Мифологи выстраивали величественные картины битвы Громовника с его врагом — «воплощением тучи» — за сокровища или красавицу — «воплощение Солнца», разрабатывали неисчерпаемую золотую жилу славянского фольклора.

Однако некоторое внимание киевским Богам уделяли. Как-то исподволь установилось мнение, что устроенное Владимиром святилище было его же, Владимира, собственной выдумкой. Так и пошло — «Владимировы боги», «Владимиров пантеон».

Часто добавляли, что Владимир уже тогда видел неприспособленность Русского Язычества для государства (как будто не было до и после Владимира Языческих держав — Египта, Ассирии, Эллады, Рима, Золотой Орды, Китая, Японии и многих, многих других), вот и пытался его «реформировать», «упорядочить» — что своего порядка в «этой стране», конечно, не было и не могло быть, «образованной публике» уже тогда было «совершенно ясно».

Как писал К. Толстой, пародируя официальные «Истории государства Российского», «Страна у нас богата, порядка только нет». П. Строев ещё в 1815 году высказал мысль, что в числе тех Божеств, кумиры коих были возведены Владимиром, славянскими были только Перун, Стрибог и Даждьбог. Мокошь, Семарьгла и отделённого от Даждьбога Хорса он считал Богами неславянских племён.

«Владимир, кажется, сделал только то, что почитаемых разными Славянскими, Финскими племенами (может быть, также и Варягами) богов собрал в одно место и, так сказать, объявил их общими целого Государства и его покровителями.

Самая здравая Политика не могла бы приискать ничего лучшего для совершеннейшего и неразрывного соединения разных народов, составлявших тогда Владимирово Государство, как дать им общую религию, составив её из почитания всех тех божеств, кои порознь у каждого или, по крайней мере, у главнейших из них находились».

Итак, по мысли Строева, Владимир собрал воедино Божества всех племён своей державы из политических соображений (когда позднее учёные-атеисты стали объяснять чисто политическими соображениями крещение «святого» Владимира, православные очень обижались, как говорится, «а нас-то за что?»).

Точно так же когда-то поступил правитель Римской империи Адриан, во втором веке воздвигший в своей столице гигантское здание, под куполом которого объединил статуи всех наиболее почитаемых Богов своей страны — тут нашлось место и Олимпийцам эллинов, и азиаткам Астарте и Кибеле, и египетским Исиде и Осирису.

Здание так и назвали — Пантеон, от греческих слов «Пан» — все, и «тео» — Бог. Пантеон — Всебожье. Так и повелось величать кумиров пяти Богов «киевским Пантеоном» или «Пантеоном Владимира».

То же истолкование давали ему большинство учёных (последним с такой идеей выступил Игорь Яковлевич Фроянов). Не могли разве что договориться о том, кто из Богов какой народ должен представлять: Хорса считали хазарским (И.Е. Забелин), полоцким (А.Н. Робинсон, очевидно, оттого, что полоцкий князь Всеслав в «Слове о полку Игореве» «перерыскивает» путь великому Хорсу) и даже иранским и торкским (хотя к 980 году никаких иранских племён, вроде скифов или сарматов, давно уже не было у русских границ, а торки-огузы, дальние родичи туркмен и азербайджанцев, наоборот, подошли к этим границам почти через век после крещения Руси).

Мокошь большинство исследователей дружно относили к «финским» Божествам (ещё одна учёная мода, и ныне не угасшая — выискивать в остатках славянского Язычества финское влияние). Очевидно, от имени мордовского племени мокша — других оснований производству киевской Богини в финны я не вижу.