Мартин Бубер - Хасидские предания

Учение Баал Шем Това и его учеников самым тесным образом связано с каббалистическими доктринами, главным образом Ицхака Лурии (1534–1572) и его школы. Именно из этого источника они восприняли основные концепции, видоизменив их и сделав доступными для простых людей. Основное внимание уделялось при этом практической стороне, а точнее – этическому идеалу, воплотившемуся в учении о цадиках (праведниках). По выражению Бубера, «хасидизм – это Каббала, ставшая этосом».

Баал Шем Тов учил, что весь мир образовался из Божества и есть его проявление. Бог во всем и везде. Он наполняет и самые незначительные предметы, и высокие помыслы человека, он непрерывно вмешивается во все человеческие дела. Посему к каждому человеку надо относиться как к праведнику, ибо никто не падает настолько низко, что уже не может подняться к Богу. С этим связано учение о зле как форме проявления самого Бога в мире; самостоятельного (в онтологическом смысле) зла не существует.

Цель жизни человека – это служение Богу, которое состоит в слиянии с ним, источником всякой жизни. БЕШТ говорил, что «человек должен познать самого себя как проявление Божества». Нужно стремиться к познанию божественной тайны, о которой не пишут в книгах, ибо это есть само ощущение слияния с Божеством. Достигается же последнее не путем изучения Закона (доступного лишь немногим), но «наполненной» и «устремленной» молитвой, а также соблюдением заповедей – но не формальным и мелочным их исполнением, а мистическим, когда каждый акт наполнен особой восторженностью.

Цадик полнее других осуществляет слияние с Богом и может достичь наивысшего откровения – дара пророчества, а его молитва оказывает на небесные сферы большее влияние, чем молитвы других людей. Цадик – наставник и духовный руководитель, душою своей он постоянно находится на небесах, но опускается вниз ради наставления и спасения душ людей. Своими заслугами праведник спасает людей, даже самых великих грешников, если в них все же есть божественная «искра». Всей душой должен прилепиться к праведнику простой человек, «ибо кто прославляет праведника, тот как бы изучает тайны мироздания».

Преемником БЕШТа стал его ближайший ученик, рабби Дов Бэр (Баэр) из Межирича – «Великий Маггид» (ум. 1772). Именно он детально разработал теоретическое учение хасидизма. В основе его системы лежит концепция рассеянных повсюду божественных «искр». В соответствии с каббалистическим учением Лурии, высшей целью творения считается процесс «исправления» мира (тиккун), то есть извлечения этих «искр» из их земных «оболочек» (клиппот) и постепенное вознесение их к Первоисточнику, вплоть до установления полного единства между Творцом и творением.

Особую роль в этом процессе играет именно человек. В экстатической молитве содержащиеся в материальном мире «искры» сразу возносятся через все многочисленные уровни и ступени, которые им пришлось бы пройти в ходе иных форм служения Богу. Цадик же, благодаря единению с Богом, является посредником между миром и Богом, «каналом», через который изливается на землю Божья Милость.

Наиболее самобытный характер хасидизм получил в Литве и в Белоруссии, где его развитие связано с деятельностью Шнеура Залмана из Ляд, «Старого ребе» (ум. 1813) – родоначальника династии хасидских цадиков и раввинов Шнеерсонов, продолжающейся по сей день. Именно он основал систему Хабад (аббревиатура из трех ивритских слов: мудрость, разум и знание), изложенную в его главном труде «Тания». Здесь системе БЕШТа придается более философский характер. Утверждая единство и единственность Божества, Шнеур Залман отрицал самостоятельное существование чего бы то ни было в этом мире. Весь материальный мир существует лишь условно и постоянно видоизменяется в непрерывном процессе миротворения. Миротворение – непрекращающийся акт, поскольку ничто не отделено от Бога и после своего сотворения.

Синтезируя каббалистическое учение Лурии с системой своего учителя Дов Бэра, Шнеур Залман развивает весьма оригинальный подход, при котором тайны божественной сферы предстают в обличье мистической психологии. Погружаясь в глубины собственного Я, человек проходит через все измерения мира, в своем Я он разрушает перегородки между разными сферами и, переходя границы естественного существования, открывает, что Бог есть «все во всем» и «нет ничего, кроме Бога». Каббала здесь становится инструментом психологического анализа и самопознания. В сочинениях Хабада экстатическое поклонение Богу и некое акосмическое толкование Вселенной сочетаются с размышлениями о внутренних движениях человеческой души.

Не вдаваясь в подробности психологии Хабада, стоит отметить, что Шнеур Залман придавал особое значение разуму как руководителю чувственного начала в человеке. Хорошо только то восторженное состояние, которое является результатом учения, размышления и созерцания, но не смешивается с телесным и чувственным возбуждением. Развивая учение Хаима Витала о двух душах в человеке – животной (источнике чувств) и божественной (источнике разума и духа), – он рассматривает жизнь человека как взаимодействие этих двух начал, влекущих его в разные стороны. Божественная, разумная душа одерживает верх у праведников.

Хасидизм являет собой пример практической мистики. Почти все традиционные каббалистические идеи связываются здесь с ценностями индивидуальной жизни, причем центральное место занимает концепция «двекут» – «прилепления» к Божеству. Благодаря хасидам такие понятия, как благочестие, служение Богу, любовь, набожность, смирение, милосердие, доверие, наполнялись необычайно реальным и социально значимым содержанием. Личность стала занимать место доктрины. Новый идеал религиозного лидера, цадика, отличается от традиционного идеала раввинистического иудаизма – «знатока Торы» – тем, что цадик сам «стал Торой», точнее, ее живым воплощением.

И связано это прежде всего с тем, что хасидское движение возникло и всегда оставалось в рамках ортодоксального иудаизма, являясь его твердым оплотом против разрушительных течений в еврействе, связанных с его разложением под воздействием сектантов (саббатиан, франкистов), с одной стороны, и просвещенческой мысли (движением Гаскалы) – с другой. Классический хасидизм был плодом не той или иной теории, и даже не каббалистической доктрины, но непосредственного религиозного опыта. А выражение этого опыта зачастую принимало самые парадоксальные формы. Прежде всего это касается старого парадокса одиночества и общности: тот, кто достиг высшей ступени духовного одиночества и способен пребывать наедине с Богом, одновременно является истинным центром общины, потому что достиг такого состояния, когда становится возможной подлинная общность. Жить среди заурядных людей – и быть наедине с Богом, говорить на языке мирян – и черпать жизненную силу из Первоисточника всего сущего – на это способен лишь истово верующий мистик–праведник, становящийся средоточием человеческой общности.

Возможно, именно эта миссия цадиков и побудила Мартина Бубера обратиться к изучению хасидских источников. Усматривая в хасидизме одну из высших исторических реализаций Израиля, Бубер не только собрал, перевел, истолковал и издал многочисленные тексты хасидской традиции, но и сам внутренне переменился, занимаясь этим трудом. «Иудаизм как вера, как благочестие, как хасидут открылся мне. Я постиг идею совершенного человека. И тут же почувствовал себя обязанным сообщить миру эту идею», – писал Бубер. Именно в совместной жизни хасидской общины видел он образец общности людей, где утверждается беседа между Я и Ты. В мире хасидизма возникло прозрение великого еврейского философа о диалоге–беседе. «Я несу в себе дух и кровь тех, кто создавал его [хасидизм], – писал Бубер, – и из крови и духа он обновился во мне».

«Хасидские предания» – это незамысловатые истории «простецов» из еврейских местечек Галиции и Волыни, это книга о важном, но забытом. Не только потому, что историческое время и культурная среда, породившие эти притчи, безвозвратно канули в прошлое, но и потому, что современному человеку приходится переступать через себя, чтобы вслушаться в слова темных неучей, о чем–то настойчиво говорящих ему.

Рассказывание легенд о цадиках – неотъемлемая часть хасидского образа жизни, такая же, как визиты к наставнику и постоянная восторженная радость от соблюдения заповедей, предписанных Торой. Поэтому хасидские предания – это своеобразная квинтэссенция хасидизма, явленная в чудесном ракурсе легенды, нереальной и реальной одновременно, сказочно живой, то есть живущей более интенсивно, чем это возможно в сфере исторической обыденности. Исторический хасидизм присутствует в легенде в преображенном виде, сохраняя для религиозного чувства лишь существенно важное и созвучное ему.

Хасидские предания чрезвычайно кратки, но очень динамичны. В них воплотился выбор хасидов: отгородившись от мира и избрав лишь веру в Святого Израилева, они обрекли себя на сознательное самоограничение, суровость, лаконичность. Но вера дарует радость, и поэтому веселятся хасиды, пляшут и пьют водку. Отдалившись от мира, они обрели мир (во всех тех смыслах, какие имеет это слово в русском языке).