Владимир Чугунов - Авва. Очерки о святых и подвижниках благочестия

В другой раз авва Даниил пошёл в Фиваиду так же в сопровождении одного из своих учеников. Они плыли вверх по реке Нилу, и когда достигли одного селения, старец велел пристать, сказав:

– Нам должно остановиться здесь.

Ученик начал роптать:

– Доколе нам скитаться! Пойдём в Скит.

– Нет! Останемся здесь.

Они сели посреди села как странники. Ученик продолжал роптать:

– Угодно ли такое поведение Богу: мы сидим здесь как миряне? Пойдём, по крайней мере, в церковь.

– Нет! Останемся здесь.

Они пробыли тут до глубокого вечера. Брат совсем вышел из терпения, начал оскорблять старца:

– Беда мне с тобой, старик! Из-за тебя приходится и мне умирать.

В это время подошёл к ним престарелый мирянин, весь седой, сгорбленный. Он пал к ногам Даниила и начал их целовать и обливать слезами. Потом поприветствовал ученика и сказал им:

– Если вам угодно, пойдёмте ко мне в дом.

В руке у него был фонарь. С ним он ходил по улицам, искал странников, убогих, больных и вводил в свой дом. Когда пришли, он налил воды в умывальницу, умыл ноги старцу, а потом и другим братьям. В доме не было никакого богатства. Он предложил всем трапезу, а когда отужинали, собрал все крошки, остатки еды и отнёс собакам. Таков был его обычай: он ничего не оставлял на завтрашний день от ужина.

Старец отвёл хозяина в отдельное место, и там они пробеседовали до утра. А утром все распрощались и разошлись.

Дорогою ученик поклонился старцу:

– Окажи любовь, авва, кто этот человек, и как ты знаешь его?

Но старец не хотел сказывать. И тогда ученик опять поклонился ему:

– Авва, о многом другом ты поведал мне, а об этом человеке молчишь.

Так и было: старец рассказывал ему о добродетельной жизни многих святых, а об этом престарелом мирянине не хотел говорить. Ученик очень оскорбился этим и уже всю дорогу молчал. Когда они пришли в келью, ученик не захотел принести в обычное время хлеб старцу – в четвёртом часу по полудни.

Наступил вечер. Старец пришёл в келью брата и сказал:

– Чадо! Что значит это? Ты оставил меня, отца твоего, без пищи.

Ученик ответил:

– Если б я имел отца, то он любил бы меня как сына.

Старец поворотился и пошёл из кельи вон, но брат догнал его, остановил, начал целовать ноги:

– Жив, Господь! Не оставлю тебя, пока не поведаешь мне, кто этот человек.

Он не хотел оставить отца в скорби, потому что очень любил его. Тогда старец сказал:

– Дай мне немного поесть, и я скажу тебе.

После вкушения пищи старец сказал ученику: «Не будь непокорен. Не хотел я сказывать тебе за прекословие, которое ты допустил себе в селении. Смотри, не сказывай никому о том, что расскажу тебе. Человека этого зовут Евлогий. По ремеслу своему он каменотёс, весь день проводит в работе и ничего не ест до вечера. А вечером, собрав в селении всех убогих, мирских и монахов приводит в дом, всех кормит, как ты видел, а все остатки относит собакам, ремеслом своим он занимается с юности, а теперь ему более ста лет. Но и поныне Бог даёт ему такую же крепость в работе как в молодости. Ежедневно он вырабатывает по золотой монете.

Сорок лет назад я пришёл в это селение для продажи рукоделия. Тогда я был ещё не стар. При наступлении вечера пришёл Евлогий, забрал меня вместе с другими странниками, привёл в дом, угостил, предоставил ночлег. Я удивился его добродетельной жизни и начал поститься по неделе и молить Бога о нём, чтобы подал ему значительное имущество на дело странноприимства. В строгом посте я провёл более трёх недель и столь изнемог, что едва был жив. И вот вижу некоего священнолепного мужа, который, подойдя ко мне, спросил:

– Что с тобою, авва Даниил?

Я отвечал ему:

– Дано мною слово перед Богом не вкушать хлеба, пока не услышит Бог молитвы моей о каменотёсе Евлогии и не пошлёт ему благословения, чтобы он мог преизобиловать в деле странноприимства.

– Напрасно! Ему лучше оставаться в том положении, как сейчас.

Я возразил ему:

– Нет, Господи, подай ему, чтобы все прославили имя Твоё Святое.

Он отвечал:

– Говорю тебе, что его настоящее положение хорошо для него. Но если ты непременно хочешь, чтобы Я подал ему изобилие, то согласишься ли взять на себя ручательство о душе его? Спасёт ли он её при умножении имения своего? Только при твоём ручательстве Я подам ему.

– Владыко! От руки моей взыщи душу его.

В то время, как я говорил это, увидел себя стоящим в храме Святого Воскресения в Иерусалиме. Там увидел я сидящего на камне священнолепного отрока, с правой стороны которого стоял Евлогий. Отрок повелел одному из предстоящих Ему подозвать меня к Себе. Когда я приблизился, Он спросил:

– Ты ли поручившийся за Евлогия?

Предстоящие сказали за меня:

– Точно так, Владыка, – он.

Я взыщу с тебя поручительство твоё.

– Взыщи, Владыка, только умножь имение его.

После этого я увидел, что некие двое начали влагать в недро Евлогию великое множество золота. И чем более они влагали, тем более вмещало недро.

Проснувшись, я понял, что услышан, и прославил Бога.

Вскоре Евлогий, выйдя на свою работу, ударил в камень и услышал, что в камне пустота. От второго удара образовалось небольшое отверстие, а с третьего удара открылась значительная пустота, наполненная золотом. Объятый ужасом, Евлогий сказал сам себе: «Что мне делать, не знаю? Если возьму золото домой, услышит правитель, придёт и заберёт его себе, а меня подвергнет напасти. Лучше сложу золото в таком месте, где никто не узнает о нём». Он купил волов, будто бы для перевозки камней, и ночью, с великой осторожностью, перевёз золото к себе домой.

Доброе дело странноприимства, которое он доселе исполнял ежедневно, было оставлено им. Он нанял судно и прибыл в Константинополь.

Там царствовал тогда Иустин, дядя Иустинианов. Евлогий дал много золота царю и вельможам его, получил сан епарха и купил себе великолепные палаты».

«По прошествии двух лет, – продолжал рассказывать авва Даниил своему ученику, – опять вижу во сне священнолепного Отрока, что и прежде, опять во Святом храме Воскресения и спрашиваю сам себя: «Где Евлогий?». И вижу, что Евлогия изгоняют от лица Отрока и один эфиоп увлекает его. Проснувшись, я сказал сам себе: «Увы мне грешному! Что сделал я – погубил душу мою!».

«И вот пошёл я в то селение, – продолжал авва, – где прежде жил Евлогий, будто бы для продажи своего рукоделия. Я ожидал, что как и прежде придёт Евлогий и введёт меня в свой дом… Но никто не пришёл и не пригласил меня. Я встал и хотел идти, но тут увидел одну старицу и попросил её принести мне немного хлеба, потому что ещё не ел в тот день. Она принесла мне хлеба, варёной пищи и, севши возле меня, начала выговаривать: «Не полезно тебе входить в мирские селения. Разве ты не знаешь, что монашеская жизнь нуждается в удалении от молвы?»

Я возразил ей:

– Ведь я пришёл продать рукоделие моё.

Она сказала на это:

– Хотя ты и пришёл для продажи рукоделия, но не должен был оставаться в селении до глубокой ночи.

– Да, да!.. Но скажи мне, мать, нет ли в этом селении кого-либо, боящегося Бога и принимающего странников?

– О, владыка! Имели мы здесь каменотёса, очень милостивого к странным. Но Бог, видя его добродетель, наградил его: теперь он в Константинополе, и стал знатным человеком.

Услышав это, я сказал себе: «Я сделал это убийство». Пошёл в Александрию, сел на корабль и прибыл в Константинополь. Разыскав египетские палаты, я сел у ворот дома Евлогия, ожидая его выхода. Вышел он с великою гордостью, и я воззвал к нему: «Помилуй меня, имею нечто сказать тебе!»

Он не только не захотел взглянуть на меня, но приказал рабам своим бить меня. Я поспешно перешёл на другое место, мимо которого должно было идти ему, и опять воззвал к нему. И опять он приказал бить меня больше прежнего. Таким образом, под дождём и снегом я провёл четыре недели у ворот дома его и не мог побеседовать с ним.

Изнемогши, я ушёл оттуда, повергся перед образом Господа нашего Иисуса Христа и молился со слезами: «Господи, разреши меня от поруки за этого человека! Иначе я оставлю монашество и пойду в мир». Когда я говорил это мысленно, вздремнулось мне, и вот слышу необыкновенное смятение и голос: «Идёт Царица!» Пред Нею шли полки – тысячи тысяч и тьмы тем народа. Я воззвал к ней:

– Помилуй меня, Владычица!

Она остановилась и спросила:

– Чего ты хочешь?

– Я поручился за епарха Евлогия. Повели, чтобы я был уволен от этой поруки.

– Я не вхожу в это дело; удовлетвори, как хочешь, своему поручительству.

Проснувшись, я сказал себе: «Если мне и умереть придётся, не отступлю от врат Евлогия, пока не улучу возможности побеседовать с ним».

И опять пошёл я ко вратам его и, дождавшись, воззвал к нему, но подбежал раб его и нанёс мне столько ударов, что сокрушил всё тело моё.

Придя в совершенное уныние, я сказал себе: «Возвращусь в Скит, и если угодно Богу, он Своим способом спасёт Евлогия. Я пошёл искать корабль, которому надлежало плыть в Александрию. Войдя на этот корабль, я упал от скорби как мёртвый. В этом положении я задремал и в полусне опять увидел себя в храме Святого Воскресения, увидел и священнолепного Отрока, который сидел на камне честного гроба. Отрок воззрел на меня гневно, и от этого окаменело сердце моё, и не в силах я был сказать хотя бы одно слово. «Что ж ты не действуешь по поручительству твоему?» – спросил Отрок и велел повесить меня и бить двум предстоящим Ему. И били они меня довольно долго, приговаривая: «Не начинай дела, превышающего твои меры, не препирайся с Богом, не стужай Божеству».