Мэтью Альпер - Бог и мозг: Научное объяснение Бога, религиозности и духовности

С того самого момента, когда лет в пятнадцать, в том возрасте, который Вордсворт назвал «дарующим философский склад ума», ко мне впервые пришли эти озадачивающие мысли, я понимал, что первоочередным стремлением моей жизни будет обретение четких и определенных представлений о Боге, если такая цель вообще достижима. Существует Бог или нет? В любом случае что мне остается? Разве это не в буквальном смысле слова вопрос жизни и смерти — точнее, вечной жизни или вечной смерти? Что может беспокоить меня больше собственной смертности? Если я и могу утверждать, что уверен хоть в чем-то, то лишь в том, что когда-нибудь я умру. И тогда вопрос звучит так: что ознаменует смерть — безусловный финал моего существования или новое начало?

В тот период моей жизни от меня ждали важных решений, касающихся выбора карьеры. Но разве мог я сосредоточиться на таких мелочах, если без ответа оставался вопрос о моей смертности? Разве мог считать оправданным интерес к завтрашнему дню и пренебрежение более насущным вопросом — какое положение я занимаю по отношению к вечности?

И еще: если Бога принято считать всеблагим и всесильным, почему же в мире столько боли и страданий? Почему всемогущий Бог позволяет горестям и несправедливости господствовать в его владениях? Зачем он сотворил нас такими уязвимыми, настолько смертными? Постепенно я обнаружил: трудно верить в Бога, который и милосерден, и всемогущ. Невольно создавалось впечатление, что Бог, если таковой существует, либо всеблаг, но недостаточно силен, либо, что еще тревожнее, всемогущ, но недостаточно добр и милосерден.

В отсутствие ответов на столь серьезные вопросы будущее представлялось мне метафизической кирпичной стеной. Вселенная начинала приобретать масштабы невообразимой пустоты, и мне уже казалось, что она в конце концов поглотит меня, если не будет заполнена знанием о существовании Бога. Мне требовались ответы. Я должен был знать, полон этот мир чудес и волшебства или нет. Я хотел понять, сумею ли найти хоть какие-нибудь осязаемые и достоверные данные, способные раз и навсегда либо подтвердить, либо опровергнуть то, что Бог существует.

И я, подобно рыцарям короля Артура в поисках Святого Грааля, попрощался с привычным миром и в одиночку направился в чащу экзистенциального леса в поисках ответа на высший вопрос: существует ли Бог? Я потратил немало лет, блуждая в дебрях, которые казались непроходимыми, не раз падал духом и отчаивался, думая, что так и умру, даже не приблизившись к разгадке.

Но наконец я вернулся — нет, не с пустыми руками, а с ответами, которые мне кажутся убедительными.

К тому времени как мне исполнился двадцать один год, на своем пути к познанию Бога я уже успел сделать несколько неожиданных поворотов. Я изучал множество религий мира, но в итоге пестрая палитра изъянов и противоречий в их логике только раздосадовала меня. Я исследовал различные паранормальные явления, но столкнулся лишь с чередой безосновательных притязаний и примеров мошенничества. Я экспериментировал с изменяющими сознание свойствами психоделиков и трансцендентальной медитации, но приобрел лишь некоторый опыт искаженного восприятия и никак не приблизился к приобретению достоверных знаний о какой-либо духовной реальности или о Боге. По сути дела, если эти средства и оказали какой-либо эффект, то скорее отдалили меня от цели. Мое знакомство с ЛСД закончилось «бэд трипом» — кризисом с галлюцинациями, который повлек за собой острую клиническую депрессию, отягощенную диссоциативным, деперсонализационным и тревожным расстройствами. Полтора года мое положение было плачевным, пока наконец медикаментозное лечение не вернуло меня в прежнее, относительно здоровое, состояние.

Хоть и слишком дорогой ценой, но я все же сумел извлечь из этого в остальном крайне негативного опыта некоторую чрезвычайно ценную информацию, касающуюся природы моей предположительно бессмертной человеческой души.

Согласно различным вероучениям (религиям), с которыми я сталкивался до сих пор, душа человека считается имеющей духовную природу, чем-то постоянным и непреходящим, неизменным и вечным. Я неоднократно слышал, что после смерти, когда исчезнет мое физическое тело, мое «я» — совокупность моего осознанного опыта, сущность моих мыслей и чувств, все то, что составляет мою душу и дух, — сохранится в вечности. Однако предстоящие изменения моего осознанного «я» казались мне настолько разительными, что убеждали в том, что неизменной или вечной сущности во мне нет.

За полтора года я дважды претерпел полную метаморфозу своего так называемого вечного «я». Сначала под воздействием психоделических веществ мое осознанное «я» преобразилось в нечто иное, чем было прежде. Затем, через полтора года, мое изначальное «я» было восстановлено — на этот раз с помощью препарата, известного под названием ингибитора моноаминоксидазы (ИМАО). Но мне казалось, что сознание принято считать неразрывно связанным с духом, вечным, не подверженным влиянию физической природы. Если все перечисленное верно, тогда как же мой осознанный опыт изменился, причем дважды, при употреблении внутрь физических веществ? Каким образом некая комбинация молекул, материя в чистом виде, способна оказывать влияние на якобы возвышенное сознание, предположительно олицетворяющее мою неизменную, трансцендентальную душу? Поверить, будто материя может влиять на чей-то дух, а через него — на душу, — все равно что уверовать, будто бы можно швырять камнями в Бога. Если дух или душа действительно существуют, им полагается быть неуязвимыми для материального воздействия.

Тот факт, что мое осознанное «я», моя предположительно бессмертная душа, подверглась воздействию химических (материальных) веществ, убедил меня в том, что сознание человека должно быть материальным объектом, подчиненным строго материальным процессам. Если это правда, тогда для достижения углубленного понимания природы сознания — того, что я прежде считал составляющей души, — понадобится изучение естественных наук.

Считать, что материя может влиять на чей-то дух, а через него — на душу, — все равно что представлять, что можно швырять камнями в Бога

К естественным наукам я всегда питал глубочайшее уважение. На меня производила впечатление их способность давать разумное объяснение большинству явлений, а также содействовать разработке орудий и технологий, благодаря которым упростилось многое в нашей жизни. Если в прошлом я восхищался науками, то теперь я боготворю их. Наука спасла мне жизнь. Я в долгу перед ней. Бог не спас меня. Я не спас сам себя. А наука, орудие разума, — спасла. Я стал для самого себя наглядным свидетельством эффективности науки. И теперь верю в науку так же, как многие верят в божество или в религию. Просто она оказалась парадигмой, которая дала достоверные результаты. Это не значит, что раньше я не верил в науку. К примеру, можно сказать, что всякий раз, щелкая выключателем, я верил в то, что вспыхнет свет. Разница в том, что если раньше я принимал свою веру как должное, то теперь утвердился в ней.

На мой взгляд, наука справилась с загадкой человеческой души. Наука доказала, что может представить химические формулы, чтобы оперировать с их помощью чьими-либо познаниями, эмоциями и представлениями почти любым способом, который только будет признан уместным. Методами электрической или химической стимуляции отдельных участков мозга наука в состоянии сделать обладателя этого мозга пассивным или агрессивным, безмятежным или одержимым, радостным или грустным. В сущности, наука в силах управлять когнитивными и эмоциональными состояниями человека, а также менять их, словно дергая за ниточки марионетку.