А. Стриганова - Мысли преподобного Макария (Глухарёва) об улучшении воспитания в духовном звании

Согласно постановлению «Регламента», архиереи должны были бесплатно обеспечивать учеников пособиями, что им при всем старании не удавалось, поэтому учащимся приходилось постоянно переписывать уроки, теряя на это большую часть учебного времени. Книг было мало, нередко не с чего было списывать, и учителя вынуждены были диктовать во время классных часов. Славянская Библия была большой редкостью, чаще употреблялась более доступная и удобная в пользовании «Вульгата», тем более что лекции по богословию читались на латинском языке. Изучения Св. Писания не было ни в семинариях, ни в академиях. «Между духовенством о чтении Св. Писания и речи не было. Издание 1751 г., как известно, в первый раз только познакомило с Библией, но число экземпляров, выпущенных в свет, было слишком недостаточно для удовлетворения потребностям не только народа, но и служителей церкви, кроме того, каждый экземпляр стоил 5 р., большой тогда суммы денег»[32].

Интересно описание жизни Костромской семинарии, в которой пришлось впоследствии начальствовать прп. Макарию (Глухареву), где он безуспешно пытался построить жизнь по духу Христову и откуда удалился в монастырь: «Юноши тянули лямку учения в училище и семинарии при самых неблагоприятных обстоятельствах 12 лет, а то и все 16. Труд был для молодых сил не только продолжительный, но и тяжелый: в шести двухгодичных классах приходилось изучать массу различных предметов от грамматики до богословия; требовалось не поверхностное, а полное знание классических и нескольких новых языков; на латинском языке даже читались лекции. Учебников печатных в то время не было; давались записки, которые надо было сначала списать, а потом выдолбить наизусть. Незнание уроков сопровождалось жестокими телесными наказаниями, от которого не были избавлены даже студиозы, т. е. философы и богословы»[33].

Тяжела была жизнь учеников казеннокоштных в стенах бурсы, но жизнь своекоштных по квартирам – еще хуже. Смоленский помещик Малышев, сочувствуя бедному духовному юношеству, писал: «Многие священно– и церковнослужители недостаточные, привозя детей своих в город, по состоянию и возможности нанимают для них квартиры за малую плату у людей самобеднейших из низшего сословия и то в отдаленности от семинарии, а через то дети остаются без надлежащего присмотра и попечения; за дальностию расстояния теряют немало времени и при ходьбе в семинарию и обратно в квартиры; в осеннюю, зимнюю и весеннюю пору от ненастной погоды и стужи подвергают себя разным болезням и, всего хуже, в самой ранней юности подвергают опасности свое благонравие, необходимое сану, к которому они предназначаются; потому что таковые бедные хозяева, у коих они квартируют, занимаются большею частию мелочною торговлей на рынке, там бесчинствуют и в домах своих производят разные неблагопристойности: посылают их в питейные домы, приучают с собою юношей к нетрезвости и своими примерами поселяют в них разные пороки, которые, вкоренившись с малолетства, остаются уделом на всю жизнь. А хотя есть из них и достаточные, и имеют хорошие квартиры, и выходят из семинарии учеными, но, будучи товарищами первых, в обращении делаются почти таковыми же, а потом, будучи выпущены с каковым ни есть званием, тем же снабжают впоследствии прихожан своих»[34].

В царствование Екатерины II наступил новый период истории народного образования. «Наказ» императрицы провозгласил, что одно учение бессильно производить истинно полезных граждан, отвращать преступления и сообщать крепость гражданскому порядку и что «правила воспитания суть первые основания, приуготовляющие нас быть гражданами». Совершенствование духовных школ императрица считала делом государственной важности. «Когда нет доброго учреждения к воспитанию и приготовлению молодых людей, из которых бы добрые пастыри и учители ко всем церквам определены были, то и ныне в простом народе нет никакого руководства к отвращению от пагубных дел, нет исправления нравов и доброго сожития в обществе» [35].

Интересен проект преобразования духовных школ, составленный по указу императрицы комиссией из трех лиц, пользовавшихся особенным ее доверием: Гавриила (Петрова), епископа Тверского, Иннокентия (Нечаева) Псковского и иеромонаха Платона (Левшина), позднее митрополита Московского. Проект, составленный ими, не был осуществлен на практике, как и прежний, начертанный в «Духовном регламенте». Согласно предписанию инструкции 1762 г. о разделении школ на разряды по достоинству и богатству епархий, на школы меньшие и большие, комиссия предполагала открыть два разряда семинарий по епархиям; кроме того, по 3–4 низшие школы или гимназии по монастырям, а также особые низшие всесословные школы грамотности при каждом благочинии для народного образования. Гимназии также должны были быть всесословными: им придавалось двойственное значение – общенародное и специально для подготовки в семинарии. В малых семинариях предполагалось преподавать классические языки, арифметику, географию, историю, риторику с пиитикой, логику, моральную философию и богословие; в больших – сверх этих предметов еще немецкий и французский языки, предпочтительно последний, геометрию, метафизику, теоретическую физику и полемическое богословие. «К большему же успеху в богословских учениях, – говорилось в проекте, – должно неотменно присоединено быть толкование Священного Писания в известные дни и часы»[36]. Штатное содержание духовных школ предлагало разделить учеников на казеннокоштных и своекоштных. Внутреннее администрирование вверялось префектам с инспекторами, внешнее управление, помимо архиереев, предлагалось усилить специальным протектором из членов Св. Синода. Относительно воспитания комиссия желала, чтобы «учащиеся дети жили в одном месте, на одних благоразумных правилах, под добрым и неопускаемым присмотром, и всем для их содержанием потребным были снабдены»[37].

Курс семинарии назначался в восемь лет. Учителей рекомендовалось принимать «со строгим разбором», обучение должно было строиться по определенной методике. «Первая обязанность учителя – выслушать урок, потом толковать правила науки, которой обучает, с изъяснением примеров на всякую регулу, причем спрашивать учеников, все ли поняли; назначать в низших классах переводные экзерции, а в высших – пристойные сочинения в присутствии учителя, которые учитель должен потом разобрать по регулам; всякую субботу делать ученикам краткое повторение правил, которые в неделю толкованы, да и о том спросить, что читали ученики; при изучении языков наблюдать, чтобы семинаристы говорили на них»[38].

Дозволялись и свои методы обучения, но с обязательным предварительным извещением о них префекта. Проект требовал от учителей не только следить за учебными успехами подопечных, но и быть воспитателями духовного юношества, посещать их в жилищах, бывать вместе в церкви и во всем подавать пример. Образ жизни рекомендовалось разнообразить подвижными играми, музыкой и пением; разрешалось раз в два года быть в семинарии комедиям назидательным, «приобучающим семинариста к честной смелости и вежливости».

Наказания за провинности не должны были быть жестокими, изгонялись наказания батогами и розгами, следовало обращаться более к чувству чести и стыду. Самыми чувствительными наказаниями признавались: «…обувание провинившегося в лапти или замаранный кафтан, назначение ему прислуживать на кухне, подавать блюда за столом, чистить обувь и платье, лишение на день или на два пищи, угрозы телесным наказанием, исключением из семинарии и отдачею в солдаты» [39].

Хотя проект остался неутвержденным и не был приведен в исполнение в целом виде, многие идеи его использовались затем в практике школьной жизни.

Звание учителя «мало привлекало к себе талантливых людей, которые могли иметь иной кусок хлеба, более сытный и за менее тяжелый труд»[40]. Учительское жалование оставалось ничтожным, за бедностью наставники получали от учеников и их отцов копеечные подарки деньгами и натурой при поступлении учеников в тот или другой класс либо при явках после отпусков. Каждый учитель начинал преподавание с низшего класса, а затем постепенно его переводили в классы высшие, поэтому на наставничество смотрели, как на служебную лестницу, с которой связаны оклады и прочие преимущества. Учитель вынужден был все учебные часы ежедневно проводить в классах «в невыносимых трудах», обучая юношество разнообразным наукам и языкам, которые ему и самому мудрено было освоить по недостатку времени. К преподаванию в низших классах приглашались местные семинаристы, даже не окончившие курс. Учителей «бельцов» считали ненадежными из-за их материальной необеспеченности. Так, митрополит Платон писал преосвященному Амвросию в 1808 г.: «Надобно разрешить пострижение желающих ученых постричься, ибо бельцы не надежны. Год или много два пробудут и просятся вон; они только в надежде лучшаго места в учители желают. А монашествующие надежнее»[41]. Однако и ученое монашество, мечтая о высших постах церковной службы, рассматривало учительство в духовных школах как недолгий этап в своей жизни. «Штатное жалование по учебной службе и жизнь вне монастырей при школах сами по себе освобождали их от всяких требований монашеского общежития; кроме того, в 1766 г. был издан особый указ, подтверждавшийся потом несколько раз, которым (в отмену прежних указов) за монашествующими властями или, что почти одно и то же, за монахами из ученых признавалось право духовных завещаний, т. е. утверждалось право частной собственности. Так создался совершенно особый привилегированный класс монашества, нечто вроде особого ордена, для которого общие монашеские обеты составляли только внешнюю форму, а главное, существенное, заключалось в его специальном ученом и административном назначении…»[42]