Евгений Елизаров - Перечитывая Библию

В первом томе «Капитале» у К. Маркса показано, как с становлением машинного производства в условиях формирующейся капиталистической системы человек превращается в простой придаток бездушной машины

Но там речь идет лишь о физическом существовании. Становление же вот такой, до предела формализованной «культуры» являет собой наглядную иллюстрацию того, как уже духовная составляющая человека становится точно таким же придатком (но теперь уже гораздо более страшного – претендующего на интеллектуальность) напичканного электроникой монстра. Во времена К. Маркса трудно было предположить возможность появления подобного механизма, но сегодня, когда персональный компьютер оказывается на каждом рабочем столе, становится вполне очевидным, что доводимая до предела рационализма и формализации духовная деятельность человека перестает быть человеческой. Сегодня обнаруживается, что такого рода деятельность в принципе может выполняться машиной, а раз так, то и она механистична по своей природе.

Единственным движителем всеобщего созидательного потока может быть только потребность его души. И еще ответственность. Блуд и промотание накопленного отцами на самом деле начинаются только там, где исчезает и то и другое.

Вовсе не физические потребности ненасытимой ничем человеческой плоти возжигают пламень творчества. Дей­ствите­ль­ное существо созидания ле­жит совсем в другой, если уго­д­но, чу­­ж­дой едва ли не все­му ма­­те­ри­а­ль­но­му, сфере. Это только на первый – некритический – взгляд пройденный нами путь размечен новыми городами, все более и более совершенными технологиями, могучими и умными машинами, – подлинный же состав богатств, тысячелетиями копимых нами, трансцендентен по отношению ко всем процессам, протекающим где-то под кожным покровом человека.

Обратим внимание на одно интересное, но, как правило, игнорируемое всеми служителями абстрактного книжного знания обстоятельство: даже окончательное, выделение из царства животных того двуногого существа, которому предстоит завоевать мир, еще не означает обретения нашим пращуром всех качеств, которые с наибольшей точностью и полнотой характеризуют собственно человека. Только художнику

открыта истина, очевидна противоположность. Лю­бовь и кова­р­ст­во, до­блесть и алчность, ми­­­ло­­се­р­дие и жесто­кость, верность и корысть, же­р­твен­ность и пре­дательство… – ни­­­что из это­го ря­да, который можно продо­лжать и продолжать ед­ва ли не до бес­ко­нечно­сти, не бы­­ло зна­ко­мо порвавшему со своим прошлым существу там, в далеком каменном веке. Но ведь именно этот пре­ди­кативный ряд сегодня и об­­ра­зу­­ет со­бой совокупность, вероятно, са­­­мых су­ще­ст­венных оп­ре­делений нашей подлинной природы. Как говорили встарь, души, или – для тех, кому неприемлема подобная терминология – личности. А это значит, что собственно человеком человек становится вовсе не там, на самой заре неолита, а гораздо позднее. И отнюдь не автоматически, просто получая в дар от мимотекущего времени набор каких-то видоизмененных эволюцией хромосом, но лишь свершая нелегкий труд нравственного самосозидания. Да ведь и спустя тысячелетия едва ли не все новообретенное им оказывается легко утрачиваемым в размен на низменные, но все еще властные над ним позывы. Собственно, именно об этом и говорит библейская притча…

Впрочем, будем справедливыми, утрачиваемыми не всегда безвозвратно (и об этом тоже говорится в Евангелии).

Словом, именно не поддающееся ни внятному определению, ни строгому инструментальному замеру, не формируемое никаким из известных нам материальных процессов начало (душа ли, личность) на про­тя­­же­­нии всех ис­­текших ты­ся­че­­ле­­тий и была еди­­н­ст­­вен­­ным пред­метом не прерываемой ни на еди­ное мгно­ве­ние жи­­во­т­во­ря­щей дея­те­ль­­но­сти человека. Так что подлинная тайна нашей ис­то­рии запечатлевается вовсе не в хро­ни­ке войн или классовых битв, строительства го­­родов или освоения новых ко­н­ти­не­н­тов, освоения атома или раскрытия ме­ха­ни­з­мов фун­к­ци­онирования головного мозга (хотя, конечно, и в этом тоже), – она в генезисе нашей души, и только этот ве­чный генезис образует собой ее под­лин­ный смысл. Нет ничего ошибочнее, чем видеть в ис­тории цивилизации жизнеопи­сание ка­ко­го-то землепашца, который лишь из­редка под­ни­мает голову, чтобы взглянуть на зве­­зды. На­про­тив, это повесть об од­ном бо­ль­шом по­эте, который в силу своей природы выну­ж­ден за­бо­ти­ть­ся также и о земном; все прочее – не более чем сле­ды, ос­тавляемые им на зыбком пе­с­ке столетий…

Личность, душа индивида – вот то единственное, что делает его собственно человеком, а еще и абсолютно равновеликим всему человеческому ро­ду. Име­н­но в этой таинственной и неопределимой субстанции он способен полностью растворить все определения своего социума, и даже бо­­ль­ше то­го – встать над ним, чтобы повести его за собой. Именно эта субстанция, будучи брошена на чашу каких-то нра­в­ст­венных ве­сов, способна уравновесить судьбу индивида с судьбами целых народов. Имен­но она суть то бездонное метафизическое начало, что позволяет единым понятием чело­ве­ка объять и крохотную сме­ртную монаду, и всю совокупность сквозящих через ты­ся­челетия разноязыких племен…

Но все это справедливо лишь только там, где есть вечное служение, где нет отречения от всего того, что, собственно, и составляет долг и назначение человека…

А впрочем, тема греха далеко не единственная и даже не главная в этой притче. Главное – это все-таки покаяние и прощение заблудшего, но все еще не потерянного для добра сына. Внимание же, уделенное его распутству, объясняется тем, что понять и покаяние, и прощение можно лишь уяснив действительный состав его вины.

Мы видим, что, пройдя все круги моральных запретов, сын претерпевает глубокое нравственное перерождение. Но заметим и другое: нравственное восхождение совершает и любящий его отец, который поначалу даже в апофеозе ссоры не умеет найти слово для ее разрешения. Ничто в одиссее сына не проходит бесследно ни для того, ни для другого, но только ли интерьер внутрисемейного интима отобразился в древней библейской притче?

Вспомним. Впавшее в грех человечество, за исключение праведника Ноя с его семейством, безжалостно истребляется всемирным потопом. «И увидел Господь[42], что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время; и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их».[43] «И вот, Я наведу на землю потоп водный, чтоб истребить всякую плоть, в которой есть дух жизни, под небесами; все, что есть на земле, лишится жизни».[44]

Вышедший из Египта Израиль за отпадение от своего Господа осуждается сорок лет бродить по Синайской пустыне. «И сказал Господь Моисею и Аарону, говоря: доколе злому обществу сему роптать на Меня? ропот сынов Израилевых, которым они ропщут на Меня, Я слышу. Скажи им: живу Я, говорит Господь: как говорили вы вслух Мне, так и сделаю вам; в пустыне сей падут тела ваши, и все вы исчисленные, сколько вас числом, от двадцати лет и выше, которые роптали на Меня, не войдете в землю, на которой Я, подъемля руку Мою, клялся поселить вас, кроме Халева, сына Иефонниина, и Иисуса, сына Навина; детей ваших, о которых вы говорили, что они достанутся в добычу врагам, Я введу туда, и они узнают землю, которую вы презрели, а ваши трупы падут в пустыне сей; а сыны ваши будут кочевать в пустыне сорок лет, и будут нести наказание за блудодейство ваше, доколе не погибнут все тела ваши в пустыне; по числу сорока дней, в которые вы осматривали землю, вы понесете наказание за грехи ваши сорок лет, год за день, дабы вы познали, чтозначит быть оставленным Мною».[45]

Но все-таки с течением времени что-то меняется в мире, и вот, когда снова переполняется мера людского греха, во искупление его Отец Небесный уже не разверзает хляби небесные, не сжигает города всеистребляющим небесным огнем, но принимает на Себя всю боль искупления и посылает на крестные муки Своего Сына.