Алексей Уминский - Основы духовной жизни

Страх наемника – лишь вторая степень обретения страха Божия, но и до нее еще надо дорасти.

Авва Дорофей объясняет, что наемником называют человека, который уже не боится вечных мук, но знает, что за добродетели Господь награждает нас блаженством и благодатью, и трудится для Бога ради награды духовной, ради Царствия Небесного.

Третья степень страха Божия – это состояние сыновства, при котором человек трудится для Бога не из-за страха перед муками и не ради награды, а только из-за одной сыновней любви. Святитель Димитрий Ростовский [6] так сказал об этом в своей молитве: «Господи, если за все мои бесчисленные согрешения Ты пошлешь меня в ад, то и там я не перестану любить Тебя».

Схожие настроения мы встречаем и у Мейстера Экхарта [7] , с трудами которого полезно ознакомиться всем: «Один великий проповедник рассказал <…> следующую историю: был однажды человек (о нем можно прочесть в писаниях святых), целых восемь лет просивший у Бога послать ему человека, который мог бы указать ему путь к правде. Однажды, когда его охватило особенно сильное желание найти такого человека, был ему голос от Бога, который сказал: «Ступай к церкви, там найдешь человека, который укажет тебе путь к правде». Ион пошел; и увидал бедного человека с ногами, израненными и покрытыми грязью, вся одежда его не стоила трех грошей.

Он поклонился ему и сказал: «Да пошлет тебе Бог доброе утро», а тот возразил: «У меня никогда не было худого утра!» Он сказал: «Да пошлет тебе Бог счастья! Почему ты так отвечаешь мне?» Тот возразил: «Никогда не было у меня несчастья». И опять он сказал: «Ради блаженства твоего скажи, почему ты мне так отвечаешь?» Тот возразил: «Я никогда не был не блаженным». Тогда он сказал: «Да пошлет тебе Бог спасенье! Разъясни мне свои слова, потому что я не могу этого понять».

Тот молвил: «Хорошо. Ты мне сказал: да пошлет мне Бог доброе утро, а я возразил: у меня никогда не было плохого утра. Случится мне голодать, я хвалю Бога; терплю ли скорбь или позор, я хвалю Бога, и потому у меня никогда не было плохого утра. Когда ты сказал: да пошлет мне Бог счастья, я возразил, что у меня никогда не было несчастья. Ибо, что бы ни послал или ни назначил мне Бог, будь то радость или страдание, кислое или сладкое, я все принимал от Бога как наилучшее, – поэтому никогда не было у меня несчастья. Ты сказал: ради блаженства моего, тогда я заметил: я никогда не был не блаженным, потому что всецело отдал свою волю воле Божией. Чего хочет Бог, того хочу и я, потому никогда я не был не блаженным, ибо только и хотел одного – Божией воли».

«Ну, милый человек, а если б Бог захотел бросить тебя в ад, что бы ты тогда сказал?» Тот отвечал: «Меня! бросить в ад? Посмотрел бы я, как бы Он это сделал! Но даже и тогда, даже если б Он и бросил меня в ад, у меня нашлись бы две руки, которыми я бы ухватился за Него. Одна – это истинное смирение, и им я обвился бы вокруг Него; моя другая рука – любовь, и ею я обхватил бы Его».

Потом он сказал еще: «Я хочу лучше быть в аду с Богом, чем в Царствии Небесном без Него».

Блаженный Августин [8] советовал: «Люби Бога и делай что хочешь». Это – абсолютная, полная свобода, достигнув которой человек нисколько не боится ада, но служит Господу из одной сыновней любви. В этом и состоит истинная цель христианской жизни. Каждому из нас Господь даровал возможность называть Его Отцом, и поэтому если мы не ставим перед собой столь высокой цели, то я даже не представляю, каким образом мы можем спастись.

Страх наемника – это переживания человека, испытавшего на себе глубочайшее духовное воздействие благодати Божией, хотя это – все еще первоначальный страх. Вспомните притчу о блудном сыне: он возвращается домой и в раскаянии говорит отцу: Отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим (Лк. 15: 21) и уже собирался проситься в число наемников, которые избыточествуют хлебом (Лк. 15: 17), но отец не дал ему завершить эту фразу. Он говорит своим рабам: Принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! Ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся (Лк. 15: 22–24). Отец предпочитает вернуть пусть и недостойного сына, нежели приобрести даже добросовестного наемника.

В значительной степени страх зависит от характера человека, но следует помнить, что характер может породить и бесстрашие. А мужество и бесстрашие – суть вещи совершенно разные; часто бесстрашие является лишь следствием страха перед чужим мнением, потому что бесстрашный человек вынужден постоянно доказывать окружающим свое бесстрашие. Если ударят его по одной щеке, другую он ни за что не подставит: только мужественный человек способен на такой поступок.

Мужество воспитывается в семье и в Церкви. Совесть – основа для ее воспитания; в совести кроются начатки мужества. Они заложены в словах: Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом (Лк. 16: 10). Мужество начинается с «верности в малом» и продолжается как действие совести в человеке. Позже оно проявляется как смирение, потому что между мужеством и смирением в какой-то момент можно поставить знак равенства: мужество становится смирением, а смирение – мужеством не бояться признаться себе, кто ты такой на самом деле, увидеть себя в истинном свете. Это связано с покаянием, с преодолением себя, с духовной борьбой. Каждому из нас Господь предоставляет возможность проявить мужество, исходя из наших сил, в том числе дает нам и видение наших грехов.

Часто, готовясь к Святому Причастию, мы перечисляем огромное количество разных грехов и записываем на бумажке все то, о чем идет речь в книжках, посвященных исповеди, так сказать, на всякий случай: дескать, во всем грешен, а значит, мог совершить и то и се, и пятое и десятое… А стоит ли так исповедоваться, стоит ли приучать себя к такому подходу к исповеди? Мы боимся, что если не обо всех грехах напишем, то Господь не все их нам и простит, а если не простит, то как же мы будем причащаться – то, с грехами?

Такие представления о покаянии кажутся мне совершенно неверными. Трудно предположить, что человек может исповедаться настолько полно, чтобы стать по-настоящему достойным Причастия. Нет такой возможности: Господь по Своему милосердию открывает нам наши грехи не одномоментно, потому что если бы Он сразу показал нам все наше недостоинство, показал, какие мы есть на самом деле, мы бы просто умерли от отчаяния, мы не справились бы с этим, у нас не хватило бы мужества продолжать жить. Поэтому Господь открывает нам наши грехи по мере нашей решимости бороться с ними, по мере нашей возможности эти грехи победить. Огромное количество наших грехов мы пока и осмыслить не можем; Господь по милосердию Своему пока с нас за них не взыскивает, даруя нам путь жизни для того, чтобы мы постепенно очищались. Лишь по мере нашего духовного возрастания, по мере укрепления нашего духовного мужества Господь открывает нам бездну нашей греховности. Потому-то все святые и считали себя величайшими грешниками: у них было великое мужество видеть себя по-настоящему.

Порой духовнику открывается в человеческой душе нечто такое, чего прихожанин пока еще не в силах в себе увидеть, хотя уже и может с этим справиться. В этом и состоит смысл духовного руководства: священник помогает своим духовным чадам в их борьбе с грехами.

Мне часто задают вопросы, касающиеся публичной исповеди. Дело в том, что сама практика этого таинства складывалась в течение многих веков, претерпев значительную эволюцию. Первоначально покаяние не было исповедью, а представляло собой публичное объявление грехов. Иудеи приходили к Иоанну Крестителю, объявляли ему свои грехи, и он их крестил в знак того, что грехи им отпускаются. Первые христиане открывали грехи перед апостолами.

В ранней Церкви люди не исповедовались перед Причастием, потому что, стяжав дух сокрушения, исповедовали свои грехи непосредственно Господу. Но если христианину случалось впасть в смертный грех, например предаться блуду или отречься от Христа, его отлучали от Церкви. Общины в те времена были немноголюдными, о проступке становилось известно всем, и человек открывал свои грехи епископу и всей общине. Епископ налагал епитимью, и согрешивший проходил покаяние.

Покаяние осуществлялось так: в первое время кающийся должен был стоять снаружи, у входа в храм, и просить у всех прощения; потом мог сделаться «припадающим» – стоя на коленях, совершать земные поклоны; позже впускался в храм в качестве оглашенного, то есть присутствовал на литургии до слов: «Изыдите, оглашенные!»; потом мог участвовать в литургии, но не принимал Причастия до тех пор, пока его покаяние не принималось.

Когда в III веке зарождалось монашество и появились великие старцы, вошло в правило открытие монахами помыслов своему старцу. Это открытие помыслов и стало носить характер исповеди. Тогда и миряне начали приходить в монастыри и открывать старцам свой внутренний мир, а старцы духовно руководили ими. Принимавшие такие исповеди люди, как правило, не обладали священническим саном, потому что подвизавшиеся в монастырях обычно не принимали священства. Многие монахи-священники скрывали свой сан и отказывались служить литургию по глубочайшему смирению. Впоследствии сложилась практика назначения епископами специальных священников, наделенных правом принимать исповедь, существующая и по сей день.