Александр Гера - Набат-2

Это издание — дань памяти

Александра Ивановича Геры

— Беда, Всевышний! — возопили ангелы, которым Творец велел надзирать за водами. — В России затевают переброску рек с севера на юг!

— Какая глупость! Они накликают потоп, — возмутился Творец. — Найдите человекам более глупых вождей: клин клином вышибать надо…

С вешними водами пленум ЦК КПСС избрал нового Генерального секретаря, отмеченного божьим знаком на челе в виде плевка.

Слава Всевышнему, грандиозные планы переброса сибирских рек положили в долгий ящик. Зато стали перестраивать этот никому не нужный ящик.

Через Туруханск на Енисей: дальше на Хатангу рукой подать, а там и ходке конец. Свобода! И деньги, жить можно…

Из семи лет, отпущенных Сыроватову на перевоспитание в местах отдаленных и славных, где отбывали срок пролетарские вожди, он трубил четвертый год, а три скостили за трудовой пыл, занявшийся в Иване Сыроватове.

— Деньжишки с умом тратить стану, — рассказывал Сыроватов напарнику. — Домишко куплю, яблонь насажу, вишен и обязательно женюсь. Кемарики, пора на себя работать. Вакари масу ка?

— Поняру, — ответил напарник-японец. А понял для себя самое важное: русский грейдерист деньги вложит в хозяйство, а стройку не бросит. С ним хорошо работать, добрый он…

Из плексигласовой кабины грейдера обзор на все стороны. Слева каменный уклон к речушке, справа почти впритирку те же камни вверх к приземистым соснам и редким заполярным березам, а сзади ровнехонькая трасса, четыре катка в ряд проходят…

Японец вежлив с напарником, у него свои проблемы: контраст на пять лет — Хатанга, Жиганск, Верхоянск. Потом еще контракт куда-нибудь, еще… И куда? Живут общиной, никому не нужные, то казаки обижают, то подростки грабят… Президент Гречаный поклялся за десять лет по всей России проложить баны под асфальт и бетон, куда отправил всех японцев. Они, стало быть, очень сознательные и работящие, пусть наших учат. Наши — русские, в большинстве своем отрабатывают за бунтарство.

— Я теперь не попадусь, ученый, с дерьмом связываться не стану. Все вожди наши — засранцы. Идею нам скармливают, а себе жареную курочку. Меня в Сибирь, а сами ближе к солнышку особняки построили, чтоб им ни дна ни покрышки!

«Чего бы злиться Сыроватову? — думает японец. — Не та Сибирь, третий год подряд оттепель зимой, снега малую горстку выпадает. Что еще надо? Тепло…»

— О, едут христовы воители, — еще больше озлился Сыроватов.

Оками знал, как Иван ненавидит казаков. Поежился.

Впереди маячил казак. Лошадь шла неторопливым шагом, ее хозяин не спешил уступать дорогу грейдеру.

Неинтересная встреча: Сыроватову всего ничего отсидки осталось, и так он боялся сорваться, когда зацепляли казачки. Два раза ему уже мяли бока за вызывающее поведение и пригрозили оставить в тундре на веки вечные. В виде памятника.

Грейдер еле тащился. Всаднику надоело первому, он потянул поводья и развернул лошадь навстречу. Метров за пять от нее Сыроватов остановил машину. Из кабины не вылез. Крепился.

Не спешил и казак. Кто в кабине, он заведомо знал от других охранников и о взрывном характере его знал: Ванька Сыроватов, безбожник, бывший убивец. Да вот расконвоированный… Казак выжидал момента, когда Сыроватов раздухарится, тогда можно вызвать наряд и всыпать возбухающему по первое число за неуважение к воинству христову.

Обещанная казакам сладкая жизнь и воля вольная оборвалась три года назад. Президент Гречаный, избранный ими атаман, велел казакам оставить насиженные места и отправиться в Сибирь — быть государевым оком. Поворчали, но поехали и здесь свое зло вымещали на ссыльных, отбывающих срок за всякие провинности на прокладке трасс. Цеплялись ко всему. И «Боже, царя храни», и «Походную» заставляли петь, и ребра мяли. Японцев не трогали, но повод для нападок находили: они, мол, и чужое небо коптят, и чужой хлеб едят, а христово воинство считало себя полноправным хозяином земли от моря до моря и хлеба от корки до корки. Только вот атаман их шибко высоко сел, земляков забыл. Оттого и пенились.

— Почему зла столько? — спросил Оками Сыроватова, когда того крепко оттузили в первый раз.

Размазывая кровавую юшку из разбитого носа, Иван ответил прямо:

— А набрали в казачество полукровок, чистота казачья и помутилась. Не казак, не хохол, не пеший, не всадник. Кентавры…

— Хо! Смотри! — крикнул японец.

Сзади приближался джип.

— Да уж, — понурился Иван. — Моторизованные всаднички…

Тех, кому оставалось чуть дотянуть срок, доставали особенно.

Джип плавно снизил скорость и приник к обочине вровень с казаком. Тот с ухмылкой дожидался, сжимая в руках ультракоротковолновую станцию, нагайка в другой руке.

Из джипа вышли трое; держались они осанисто, никого из них казак не признал. Но не интересовался.

— Чего стоишь пень пнем? — спросил один, с квадратной челюстью бывалого бойца.

— Надо, и стою, — сплюнул казак и поправил папаху, Жарковато. — Архангелы, что ль?

На это не обратили внимания, а помахали тем, кто сидел в кабинке грейдера:

— Сыроватов, да ты возьми и пододвинь его с лошадкой, зачем тебе мощную технику вверили?

Сыроватов говорившего не признал, но полярность интересов уразумел верно. Подмигнул японцу и полез с верхотуры на землю.

— Привет, корешок! — встретили его улыбками прибывшие. — Али своих не признал?

— Постой, постой… — сунул пятерню под кепи Сыроватов, заскреб в затылке. — Чухрин из команды Сумарокова? Он! Коля!

— Еще бы! — сгреб Ивана в охапку старый дружок. — А Ленчика не признал? Вот же он! — перепихнул Чухрин Сыроватова в другие объятия под гогот всей команды.

— Ребята! — посоловел Сыроватов от прилива чувств. — Какими ветрами в наши полутеплые края?

— По твою душу… А ты, казачок, чего зенки таращишь?

— Ты ехай, ехай, — осмелел Сыроватов. — Поищи другого лоха.

Казак снова сплюнул и тряхнул поводья.

Ладно, вдругорядь свидимся. Этого Сыроватова пора уже мочить, как Голландию…

— Так чего там, толком говорите? — сжигало любопытство Сыроватова. — Кому я понадобился?

— Про это, Ваня, потом. Перво-наперво указ вышел о твоем помиловании.

— Это вы из Москвы никак? — аж присел Сыроватов от новости.

— Не скажи… Мы тут, почитай, месяц колесим, своих вызволяем и казачкам за старое поминаем. Хватит остальных за негров считать.

— В самую дырочку сказал, — припомнились незаслуженные обиды Сыроватову. — Озверели, будто мы им эту долю справили, — выговаривал он, а волновало другое: законно его вызволяют или кураж? — Указ кто подписал?

— Гречаный. Ввиду надвигающейся угрозы нападения иноверцев с южных границ объявить амнистию всем бойцам спецназа на всякий пожарный случай.

— А что, на своих кентавров не надеется уже?

— Надо понимать, — ухмыльнулся Чухрин. — Он за ведистов ратовал, а казачки от Христа не отказались. Тогда он им опалу придумал, сюда загнал, вот они с Бурмистровым, тезкой твоим, характерами и не сошлись. Тогда Гречаный с Сумароковым стал заигрывать, архангеловцам послабление сделал. Это Момот с Луцевичем ему присоветовали. Только Судских один блаженным остался. Никуда не лезет, живет себе в деревне, репу выращивает и деток плодит.

— Веселая арифметика, — заржал Сыроватов. — А вы теперь при ком почкуетесь?

— Как при ком? Командир прежний, Сумароков. Под знамя архангела Михаила встаешь? — Вопрос без околичностей. Ивану не очень хотелось, только могут не понять.

— Всегда готов, — изобразил он энтузиазм и отсалютовал по-пионерски.

— Тогда полезай в салон-вагон, и поехали.

— Эй, Оками, дружище! — опомнился Сыроватов. — Поживи без меня. Я уехал на свободу!

Японец, наблюдавший всю встречу из кабины, пожал плечами и запустил двигатель. Дорогу строить надо и без напарника, плакаться некому.

Грейдер вздохнул пневматикой, гидравликой и покатил вперед.

— Мори то идзуми ни какомарете, сидзука ни немуру бру, бру, бру счато, — запел он старую песню, какую пел ему отец, когда Оками едва исполнился годик: «Лес и родник в тишине, спит голубой-голубой замок». В двадцать он напевал ее молодой жене, а в двадцать три — дочурке. «Спи, все тихо и голубое-голубое небо…» А потом ничего не осталось и песен петь некому. Не стало Японии. Только три маленьких островка, три горушки…