Джон Грогэн - Марли и мы

– Этого можете забрать за три с половиной сотни, – предложила хозяйка.

Дженни хлебом не корми, дай получить скидку. Она тащила домой уйму ненужных вещей только потому, что цена казалась слишком привлекательной и возникала возможность сэкономить. «Я знаю, ты не играешь в гольф, – как-то заявила она, вытащив из машины набор бэушных клюшек, – но ты не поверишь, как дешево они мне достались». Вот и теперь я заметил, как ее глаза заблестели.

– Ах, дорогой, – проворковала она, – давай возьмем этого щеночка!

Я вынужден был признать, что щенок очаровательный и игривый. Пока я соображал, что происходит, мошенник едва не перегрыз ремешок моих часов.

– Надо проверить, насколько он пуглив, – сказал я. Прежде я не раз рассказывал Дженни историю о том, как мы выбрали Святого Шона. Я был совсем маленький, и отец подсказал, что надо сделать какое-то резкое движение или пошуметь, чтобы отличить робкого щенка от смелого. Дженни, окруженная пушистыми комочками, закатила глаза, давая понять, что поведение семьи Грогэнов ей, мягко говоря, представляется странным.

– Серьезно, – настаивал я. – Этот способ работает.

Я встал спиной к щенкам, затем внезапно развернулся, неожиданно сделал резкий шаг по направлению к ним, топнул ногой и крикнул: «Эй!» Комочки не обратили особенного внимания на странное поведение незнакомца, и только один прыгнул вперед, чтобы грудью встретить опасность. Это был Щенок-со-Скидкой. Он с энтузиазмом бросился на меня, запутался между щиколоток и яростно атаковал мои шнурки, убежденный, что перед ним опасные враги, которых нужно уничтожить.

– Мне кажется, это судьба, – проговорила Дженни.

– Думаешь? – спросил я, поднимая щенка с пола и держа его одной рукой у самого лица.

Я внимательно рассмотрел его мордочку. Он уставился на меня трогательными карими глазками и куснул за нос. Я передал щенка Дженни, и он повторил свои манипуляции.

– Кажется, мы ему понравились, – сказал я.

Выбор был сделан. Мы выписали Лори чек на $350. Она сказала, что через три недели, когда Щенок-со-Скидкой подрастет и его пора будет отлучить от матери, мы можем приехать за ним.

Мы поблагодарили хозяйку, в последний раз погладили Лили и распрощались.

Когда мы шли к машине, я обнял Дженни за плечи и притянул к себе.

– Ты можешь в это поверить?! – воскликнул я. – Мы практически завели собаку!

– Жду не дождусь, когда можно будет принести его домой, – ответила она.

Только мы подошли к машине, как услышали шум со стороны леса. Кто-то пробирался сквозь кусты, и этот кто-то очень тяжело дышал. Фонограмма идеально подошла бы для озвучивания фильма ужасов. Мы застыли на месте, вглядываясь в темноту. Звук становился все громче, его источник приближался. Мгновение спустя желтый силуэт вышел на свет и двинулся к нам. Очень большое желтое существо. Когда оно пробежало мимо, казалось, даже не заметив нас, мы поняли, что это громадный лабрадор. Но он ничем не напоминал милую Лили, с которой мы обнимались в доме. Этот пес полностью вымок, лапы и живот его были покрыты грязью, язык болтался из стороны в сторону, а с пасти капала пена. В ту долю секунды, что я смотрел в его глаза, я заметил в них странный, почти сумасшедший, но в то же время радостный блеск. Будто бы пес только что увидел привидение, и это его очень позабавило.

В следующий миг с шумом убегающего в панике стада буйволов зверь исчез из виду, скрывшись за домом. У Дженни вырвался вздох облегчения.

– Что-то подсказывает мне, – произнес я, чувствуя, как к горлу подступает тошнота, – что мы только что видели Папу.

У нас, новоиспеченных собаководов, сразу же возник спор. Он начался, пока мы ехали от Лори, и продолжался всю следующую неделю, то вспыхивая, то угасая. Мы не могли решить, какое имя дать нашему Щенку-со-Скидкой. Дженни отказывалась от вариантов, которые предлагал я, и наоборот. Битва закончилась однажды утром до ухода на работу.

– Челси? – переспросил я. – Это настолько цыплячье имя! Ни одному нормальному кобелю не подойдет имя Челси.

– Будто бы он поймет, как мы его назвали! – парировала Дженни.

– Вот Охотник, – предложил я. – Охотник – замечательная кличка.

– Охотник?! Издеваешься, да? Ты что, собираешься ездить с ним на охоту вместе с другими мужиками? Это слишком мужское имя. К тому же ты никогда не охотился.

– Он же кобель, – выпалил я, закипая от злости. – У него должна быть мужская кличка. Не подгоняй ее под свои женские шаблоны.

Все это мне совсем не нравилось. Я серьезно взялся за дело. Пока Дженни собиралась с силами для ответного удара, я постарался быстро развернуть дискуссию в нужном мне направлении.

– Чем тебе не нравится Луи?

– Очень подходит, если ты работаешь на заправке, – раздраженно ответила Дженни.

– Хорошо, отлично! Так звали моего деда. Ты, видимо, хочешь, чтобы мы назвали пса в честь твоего дедушки? Хороший песик, Билл!

Тут Дженни с отсутствующим видом подошла к магнитофону и включила музыку. Это была одна из ее стратегий в супружеских ссорах: когда заходишь в тупик, заставь оппонента замолчать. Из колонок полились ритмичные звуки рэгги Боба Марли, практически мгновенно успокоив нас обоих.

Мы открыли для себя этого певца с Ямайки, когда переехали из Мичигана в Южную Флориду. На берегах болот верхней части Среднего Запада, где обитали в основном белые американцы, мы сидели на диете из Боба Седжера и Джона Кугара Мелленкэмпа. Здесь же, в пульсирующем этническом потоке, каковым является Южная Флорида, музыка Боба Марли доносилась отовсюду – даже спустя десять лет после его смерти. Мы слышали ее по радио, когда ехали по бульвару Бискейн. Она звучала, когда мы потягивали кофе по-кубински в районе Маленькая Гавана и ели курицу по-ямайски в маленьких лавчонках в унылых иммигрантских кварталах к западу от Форт-Лодердейла. Мы наслаждались ею и когда впервые пробовали оладьи из моллюсков на фестивале музыки Багамских островов «Гумбэй» в престижном районе Майами Коконат-Грув, и когда ездили покупать гаитянские сувениры в Ки-Уэст.

Чем больше мест мы исследовали, тем больше влюблялись как в Южную Флориду, так и друг в друга. И, казалось, всегда рядом, в тени, был Боб Марли. Он находился с нами, когда мы жарились под солнцем на пляже, когда перекрашивали мутно-зеленые стены нашего дома, когда просыпались на рассвете от криков попугаев и занимались любовью в лучах утреннего солнца, проникавших сквозь ветви бразильского перечного дерева, что росло под нашим окном. Мы влюбились в эту музыку за ее красоту и непосредственность и за то, что она напоминала нам о сладостных моментах, когда мы соединялись, превращаясь в единое целое. Боб Марли стал фонограммой нашей новой совместной жизни в этом странном, экзотическом, суматошном месте, так непохожем на наши прежние места жительства.