Станислав Олефир - Иду по тайге

Вдруг слышу, что-то подо мной фыркнуло. Подхватился — ничего. Снова сел, опять фыркнуло. Тогда я поддел топориком кору на валежине и отвернул — оттуда стая белок во все стороны как брызнет! Одна, две три… восемь штук! Кто на дерево, кто в кусты, а самая смелая чуть в сторону отбежала, повернулась и на меня глядит…

Оказывается, середина-то у валежины сгнила и получилось преотличное дупло. Правда, вход в него снегом завалило. Но белки сугроб раскопали, в валежину забрались и, сбившись в плотный пушистый комок, уснули. Тепло, уютно. А что немного голодно, так это и потерпеть можно.

С самой осени у моей избушки держится кедровка. Мы с ней дружим. Я угощаю ее мясным фаршем, она сторожит мой дом. Лишь увидит зверя или человека — летит на поленницу и кричит на всю тайгу.

Каждый вечер, как только солнце коснется вершины скалы, беру топор и отправляюсь рубить дрова. В январе ночи длинные, дров уходит много, в другой раз больше часа на морозе провозишься.

Если очень холодно, надеваю под куртку меховую безрукавку и становлюсь толстым, неуклюжим.

Работаем мы вместе с кедровкой. Я орудую топором, а она проверяет чурки, отыскивает жирных короедов.

И что интересно, как я, так и она одеты по погоде. В оттепель кедровка небольшая, аккуратная, перья лежат плотно. Но лишь мороз — перья взъерошит, крылья в стороны отведет — раза в два толще сделается. Получается, и кедровка под свою одежду теплую поддевку натягивает. Только у кедровки из воздуха она.

В тайге птиц сколько угодно, и у каждой своя особинка. Поползень по деревьям вниз головой бегает, синица в случае опасности неживой прикидывается, оляпка в любой мороз под воду ныряет да еще и песни поет. Один только дятел ничем себя не проявил.

— Как же так? — говорили мне. — Он ведь деревья лечит, червяков прямо из-под коры вытаскивает.

— Ну и что? И поползень, и кукша, и даже синица так умеют.

— А ты знаешь, что дятел — единственная из птиц, которая болеет сотрясением мозга?

— Во-первых, это еще нужно доказать, во-вторых, однажды ночью я глухаря из-под снега вытоптал, он с перепугу так о лиственницу головой шарахнулся, что только в моей избушке и очнулся. Нет, что ни говори, а сотрясение мозга — это не особинка…

Слышал я, лесной доктор до того бдительно сторожит свои угодья, что с ним не может сравниться ни одна из наших птиц. Лишь чужой дятел на его участке застучит, он прямиком туда и давай барабанить. Не как-нибудь, а непременно четче и громче, чем пришелец. Тот сразу сконфузится и наутек. Может, это и есть дятлова особинка?

Интересно бы проверить. Выбрал я подходящую лиственницу и принялся стучать. Чем только не барабанил — железным прутиком, топориком, палкой, ручкой ножа, ледяной сосулькой и даже кулаком. Стучал чисто и не очень, громко и потише, с перерывами и без.

И что? Ни один дятел на мои стуки не обратил внимания. Только снежный ком на голову свалился, хорошо, без сотрясения мозга обошлось.

Расстроился, возвратился в избушку и принялся печную трубу ладить. Она у меня пять лет служила, а потом возьми и прогори. Дым глаза ест, пламя в щель пробивается — далеко ли до беды? Взял пустую консервную банку, вырезал заплату и прикрутил проволокой. Конечно, вышло не очень красиво, да не до красоты. Не дымит, и ладно.

Управился, залез в спальный мешок и слушаю музыку. Радио в тайге первое дело. Транзистор включил — здесь тебе новости, песни. Я, когда избушку обживал, прежде всего антенну соорудил. Взял и приколотил к углу зимовья длиннющую жердь. На вершине медный ершик, внизу тонкая проволочка, хочешь — Москву слушай, хочешь — Магадан.

Утром проснулся. Холодно. За окном полумрак, тайга только просыпается. Наложил в печку дров, сунул под них горящую спичку и скорее в постель. Пусть избушка прогреется, тогда можно и одеваться.

Дрова разгорелись, накалили трубу, и она сразу запела: «так-так-так-так». А заплата следом: «чок-чок-чок-чок» — настоящий концерт. Лежу, слушаю сквозь полудрему. Хорошо!

И вдруг: «тр-р-р-р!..» Загрохотало, загудело, звон по избушке пошел. Я из спальника выскочил, ничего не пойму. А оно снова: «тр-р-р-р!..» Я за кочергу, выскочил из избушки. Гляжу, а на крыше дятел антенну долбит, только голова мельтешит. Что он там сумел найти? Жердь хоть и не тонкая, но в такой утайке не то что жирная личинка, самый зряшный комарик не зазимует. К тому же древесина сухая, выстоянная. Как он ни старается, а ни одной щепочки не отколет. Того и гляди, клюв сломает.

— Эй, ты! — кричу. — У тебя и на самом деле с мозгами не все в порядке.

Он меня услышал, стучать перестал. Сидит, туда-сюда поглядывает. В это время труба пустила струйку дыма и заговорила: «так-так-так-так», следом заплата: «чок-чок-чок-чок». Дятел вздрогнул, сердито чивикнул и как забарабанит! Тут до меня и дошло. Да ведь дятел не за личинками сюда явился, а на самый настоящий рыцарский турнир прилетел. Он мою трубу за чужака-пришельца принял, вот и решил сразиться.

Тихонько приоткрываю дверь и возвращаюсь в избушку. Дров в пёчку добавил и принялся одеваться. А надо мною труба звенит, заплата стучит, дятел изо всех сил старается. Любопытно мне, кому в этом поединке победа достанется?

Январь — середина зимы, ее вершина, ее пик. В это время морозы нередко загоняют спиртовой столбик термометра ниже пятидесятиградусной отметки. При таком холоде железо становится ломким, а автомобильные покрышки рассыпаются, как стеклянные. Не прикрытая снегом веточка кедрового стланика быстро желтеет, словно обожженная.

Но есть на Колыме дерево, которому любой холод нипочем. Оно прекрасно себя чувствует даже в районе Оймяконского полюса холода. Конечно, растет оно очень медленно: нередко возраст стоящего на болоте пятиметрового дерева исчисляется в двести — триста лет. Это дерево дает упругую, долговечную древесину, идущую на строительство даже подводных сооружений, и тепла при сгорании выделяет больше, чем, например, дуб, береза, сосна.

Это диковинное дерево — лиственница. Еще Петр I обратил внимание на ее замечательные свойства и приказал посадить на Карельском перешейке целую лиственничную рощу. Редкостная по красоте, она сохранилась до сих пор.

В 1960 году в американском городе Сиэтле состоялся Пятый Всемирный лесной конгресс. В его работе приняли участие лесоводы девяноста шести стран. Когда конгресс закончился, каждая делегация посадила в этом городе главное дерево своей страны. Поляки посадили дуб, французы — каштан, немцы — сосну. Советская делегация посадила лиственницу.

Мне кажется, мы незаслуженно обходим лиственницу вниманием. Большая редкость — стихи и песни о ней. Минуют ее и праздники. Среди хвойных сородичей она вообще Золушка. Каждую осень злые северные ветры срывают с лиственницы всю хвою, и, как ее сестрица из сказки, не получает она приглашения на бал. Елку наряжают на Новый год в красивые, сверкающие игрушки, водят вокруг нее хороводы, поют песни. Если нет елки, украшают сосну или, как у нас на Севере, — ветки кедрового стланика. Иголки у него густые, зеленые, свежий смолистый запах держится долго. Рады елочке из стланика и взрослые и дети. Лиственницы на новогоднем празднике я не встречал ни разу.