Владимир Санин - Большой пожар

И день за днем, месяц за месяцем я проникался все большим уважением к этим прекрасным людям, скромным, нисколько не претендующим на внимание, не ожидающим почестей и признания, преданным своей профессии, бесстрашным перед грозным ликом огня.

О них эта книга.

И если вы, увидев, мчащиеся по улицам пожарные машины, остановитесь, посмотрите им вослед и скажете хотя бы про себя: «Удачи вам, ребята» – я буду считать, что написал «Большой Пожар» не зря.

АВТОР

…Знаешь, почему нас не очень жалуют, почему о нас редко вспоминают поэты и не пишут книг прозаики? Я много думал об этом и пришел к выводу: потому что наша работа не приносит людям радости, она в лучшем случае уменьшает горе. Она не эстетична, наша работа, мы ничего не созидаем, не ставим рекордов, хотя рискуем жизнью, бывает, по нескольку раз на день. Даже самая блистательная наша победа – это трагедия; с нами в сознании людей ассоциируются ужасы и боль, гибель и потери, обезображенные лица и груды развалин.

Не принято писать об этом, пусть люди живут спокойно. Не принято, понимаешь? И поэтому, сынок, если ты честолюбив и жаждешь славы, если ты обижен тем, что журналисты обходят тебя стороной, и если тебе мало того, что в тебя верят товарищи, идут за тобой в огонь и в дым, – меняй профессию. Ты еще молод, это еще не поздно сделать.

С того вечера прошло больше месяца, а мы, затянутые в водоворот воспоминаний, никак не можем из него выбраться. Воспоминания – зеркало прошлого, и, нужно сказать, зеркало весьма своеобразное: каждый видит в нем не только то, что было на самом деле, но и то, что ему хотелось бы увидеть. Поэтому иногда за неизменным и крепчайшим чаем мы схватываемся, спорим и кричим друг на друга, пока Дед не выгоняет «ораторов» на кухню, чтобы не мешали Бублику спать.

– В хореографию первым прорвался Чепурин! – настаивает Дима Рагозин.

– Суходольский в это время еще лестничную клетку тушил.

– Память у тебя дырявая, – горячится Слава Нилин. – Вася, подтверди, ты же был наверху!

Вася, Василий Нестеров-младший, это я. И я не видел, кто первым прорвался в хореографию, Чепурин или Суходольский. Более того, рассказывали, что двери выломал Паша Говорухин. Я закрываю глаза и представляю себе широченную спину человека, который со стволом в руках подбегает к двери, вышибает ее плечом, и явственно слышу громовой голос: «Прошу без паники!» Это любимое словечко Говорухина… А может, это было на другом этаже?

– Паша? – Рагозин морщит лоб. – Ты точно помнишь?

Я признаюсь, что поклясться не могу, а кажется – Ольгу это не устраивает. Она записывает в свою тетрадку: «Хореографическая студия Чепурин, Суходольский или Говорухин?» И тут же подбрасывает нам очередную шараду:

– А кто придумал – поставить на козырек трехколенную лестницу? Ну, в первые минуты?

– Кто, кто… – ворчит Нилин. – Ангелы небесные…

– Гулин, – уверенно говорю я. – Когда мы прибыли, с трехколенки уже работали. Работали, Дима?

– Ведьма ты рыжая, – вздыхает Рагозин. – Втявула нас в историю.

Поразительно, до чего все в нашем мире завязано! Человеческие дела и судьбы переплетены, как паутина: один случайный поворот головы – и паутина разорвана, случайный шаг в сторону – наоборот, узелок завязался покрепче. Случайный – в этом все дело. Судите сами: не закури полотер, не швырни он спичку в груду тряпок, не окажись я в тот день дежурным по городу, не отправь нас Кожухов в разведку на восьмой этаж – и вряд ли состоялся бы тот разговор, которым ошеломила нас Ольга. Впрочем, никаких «вряд ли» – не состоялся бы тот разговор наверняка. Но, поскольку указанная цепочка имела место и Микулин остался жив-здоров, узелку суждено было завязаться.

Произошло это так. Придя с работы и застав всю нашу компанию в сборе, Ольга потрепала по вихрам Бублика, который с преувеличенным отвращением доедал манную кашу, и с какой-то особой интонацией в голосе сказала:

– Вот хорошо, вы-то мне и нужны! Вопрос из кроссворда – как звали музу истории? Раз… два…

– Клио? – неуверенно спросил Нилин.

– Молодец, – похвалила Ольга. – Согласны на несколько месяцев стать служителями Клио? Предупреждаю, должности неоплачиваемые, зато работать придется до седьмого пота.

– Заманчиво, – Рагозин изобразил на лице радость, – люблю трудиться на общественных началах. Народ требует разъяснений.

– Чаю бы предложили, рыцари. – Ольга села за стол, взяла бутерброд.

– Напомню, Клио, любимая дочь Зевса, была мудрой женщиной. Она учила, что чем дальше от нас событие, тем больше оно обрастает легендами и небылицами, и что крупные последствия вызываются зачастую ничтожными причинами. Ну, помните: «Не было гвоздя – лошадь захромала, лошадь захромала – командир убит…» Ребятки, слушайте меня внимательно, потому что я волнуюсь и могу сбиться… Даже не знаю, с чего начать…

– Ты покушай, – заботливо прогудел Дед, – мы подождем.

– Нет, сначала расскажу… Утром в музее подходит ко мне одна дама, из тех, которые не знают ни одной строчки Пушкина, но зато напичканы сведениями о его интимной жизни и поклонниках Натальи Николаевны. И спрашивает доверительным полушепотом: «Говорят, вы пострадали на Большом Пожаре? – Да.

– Значит, вы тогда здесь были? – Иначе мне трудно было бы пострадать. – Руки, да? – Да. – Ах, ах, а это правда, что в тот жуткий день погибло двести человек?» Кажется, она была разочарована, когда я по возможности тактично ответила, что она…

– …разносчица сплетен? – подсказал Нилин.

– Я ответила чуточку мягче – положение обязывало. Итак, считайте этот короткий и маловыразительный диалог завязкой. Далее меня посетила неожиданная мысль. Я вспомнила, как вчера Дед привел домой Бублика с разбитым носом…

– Поцарапанным, – проворчал Бублик.

– Поправка принимается, – согласилась Ольга. – Свидетелями драки Бублика с Костей из третьего подъезда оказались три старушки, вот их показания: одна утверждала, что зачинщиком был Бублик, вторая обвиняла Костю, а третья заявила, что никакой драки не было, Бублик спустился во двор уже с разбитым носом.

– Поцарапанным, – сердито уточнил Бублик.

– Конечно, поцарапанным, – спохватилась Ольга. – Таким образом, если даже о заурядной драке, которая случилась вчера, три свидетеля дают столь противоречивые показания, то можно ли объективно разобраться в том, что происходило много лет назад?

– А документы? – возразил Нилин. – Мемуары?

Ольга покачала годовой.

– Их пишут те же люди, с их пристрастиями и собственным взглядом на вещи, зачастую довольно узким: взять хотя бы до крайности темную версию о приглашении варягов на Русь. Даже воспетый Пушкиным Пимен – и тот судил царя Бориса на основе не слишком проверенных слухов; еще лучший пример – Ричард III, которого Шекспир на века ославил, как чудовищного негодяя и который, как полагает сегодняшняя наука, вовсе таковым не был.