Георгий Чиж - К неведомым берегам

Но дела осложняются: расходы увеличиваются, приближаются сроки оплаты векселей. Что-то будет?..

Август восьмидесятого года. Григорий Иванович прямо из Иркутска, в пыли, обливаясь потом и не останавливаясь у конторы, мчится домой, почти не взглянув на густо покрытый туманом залив.

Еще стоя на тележке, спрашивает:

— Дома все благополучно?.. Наталья Алексеевна? Анютка?

Вот и Наташа с Дунюшкой на руках. Григорий Иванович спрыгнул на землю и отступает назад, пораженный красотой жены и очарованный ее лукавой усмешкой. Да, он хорошо знает эту лукавинку в ее усмешке, и ямочки на матовом румянце щек, и васильковые глаза с искрой… Сегодня в ней что-то новое, никогда еще не виданное — сияющее, счастливое.

— Ты ничего не слышал, Гриша?

— Нет…

— Тогда, — задыхается она, — получай: прибыл с богатым грузом «Павел».

— Что? Где? Здесь его на рейде не видел.

— Здесь… Вчера еще, но успел ли пришвартоваться, не знаю… Куда ты?

— В контору — там, наверное, всё знают, — бросает уже на ходу разволновавшийся Григорий Иванович.

Для него ведь это не просто «Павел», хотя бы и с богатым грузом. Его возвращение — это спасение от позора и нищеты…

А там и пошло: другой «Павел» — сто семьдесят тысяч, «Андрей Первозванный» — сто тридцать, «Варфоломей» и «Варнава» — шестьдесят…

Жизнь закружилась в бешеном водовороте: покупка дома в Иркутске, мучительный зимний переезд, уже с двумя детишками, составление ассортимента мехов для Кяхты, отдельных партий для Петербурга, бесконечные поездки.

Наступила осень 1781 года. Необычная теплынь сохранила на деревьях, в садах и огородах уже давно пожелтевшую, а кое-где и покрасневшую листву. По направлению к дому Григория Ивановича медленно двигались две фигуры. В одной легко было узнать молодцеватого, стройного и высокого хозяина, другая, тумбообразная, широкая и короткая, принадлежала сильно располневшему и состарившемуся Ивану Илларионовичу Голикову, ныне питейному откупщику Иркутской губернии. Голиков отрастил длинную седую бороду, густо покрывавшую все лицо. Среди обросших щек поблескивали маленькие, колючие и суровые серые глазки, не потерявшие до сих пор блеска, хитринки и выразительной жесткой непреклонности.

Голиков сипло и натужно дышал, поминутно останавливался, сбивал суковатой палкой уплотнившуюся серую пыль с выбивающихся из-под заборов и палисадников лопухов. Несмотря на теплую погоду, толстые ноги Голикова обернуты плотной шерстяной тканью и засунуты в необъятные голенища. Подошли к калитке дома Шелихова.

— Ф-фу, запарился! — вздохнул Голиков и остановился перевести дух.

— Зайдите, Иван Илларионович, — пригласил Григорий Иванович, посмотрите, как живем… Чайку попьем на воздухе… Хозяйку мою до сих пор ведь не видали… Дочек представлю…

Они прошли в беседку. Григорий Иванович усадил гостя в обширное камышовое кресло и направился в дом за хозяйкой, крича по дороге:

— Наташа! Наташа! Посмотри, какого я гостя привел!

— Ну его… не выйду… — последовал еле слышный ответ. — Скажи, кормит младенца…

— Прикажи, голубчик, собрать чай. Выйди, разлей по чашкам, а потом спохватишься, что кормить пора, и уйдешь, — последовал такой же тихий ответ.

Минут через десять сидели уже вдвоем с Голиковым за столом, хрустя крепким, как камень, рафинадом.

— Богатеешь, вижу, — заметил гость, пододвигая свою чашку в сторону самовара.

— Какое там богатство! Так, перебиваюсь с хлеба на квас, хотя и не жалуюсь: бог грехи терпит…

— Прибедняешься… А корабли?

— Глупое это дело, Иван Ларионович, скажу просто — не сурьезное. Сам посуди: отправил ты с первым встречным штурманом кораблишко, а с ним четыре, а то и все пять десятков сбившихся с пути промышленных — головорезы, пьяницы, гуляки… И ждешь: не то вернутся когда-нибудь, не то пропадут все, когда и с кораблем вместе.

— Вернутся, — наставительно заметил Голиков, — ан, смотришь, и богат, не ври.

— А вот и вовсе не вру: привезут, допустим, в десять раз больше, а одних издержек за три года нагуляют, почитай, половину! Но ведь три-четыре года капитал-то твой не в обороте! А чем промышлять?

— Ты неразумное сделал — засадил весь капитал. Ведь не карты — сегодня проиграл, завтра отыгрался, — продолжал наставлять Голиков, но Шелихов не слушал.

— Мало того, ты сам посуди, Иван Ларионыч, ведь кажиинный раз начинай дело спервоначала. Ну, дошел на остров — неведомо куда… Сегодня приняли тебя дикари хорошо, ласково, подружились. Не только наменяли все, что у них накопилось, но даже и сами помогали промышлять. А приехал через год — не говорю, через два, три, — натравят на тебя дикарей да вооружат их огнем бостонцы там али англичане, и готово — тут тебе и пуля, и отравленная стрела, и нож в спину… А то и в аманатах[1] у них наплачешься!

— Ну, а как иначе! — Голиков опять подставил чашку.

— Наташа, подсыпь угольков!

Через полминуты ведерный самовар снова захлебывался от усердия.

— Вот я и надумал, — продолжал Григорий Иванович, — первое — корабль всенепременно свой, да не на одно плавание, а навсегда… Не компания для него — бросила кости, получила выигрыш и сама рассыпалась, — а он для компании. Тоже и люди: пришли, провели свои промыслы и разбрелись кто куда. Нет, служи столько-то годов при промыслах, по договору, а потом — смена новыми. Люди меняются, а дело существует и растет, подыскивает вокруг местечки, облюбовывает и — подальше…

— Кажется, ты дело говоришь, — одобрил Голиков, отставляя чашку в сторону. Со скрипом пододвинул кресло, облокотился обеими руками на стол и сосредоточенно уставился прямо в рот Шелихову, приготовившись слушать.

— Я вот и смекаю: надо сколотить небольшую, но крепкую компанию, Шелихов крепко сжал кулак. — Во!.. И послать на острова, которых еще никто как следует не знает, сразу несколько кораблей. И не на один год, а на четыре по крайней мере. Привлечь к себе жителей лаской, подружиться с ними, построиться накрепко, завести промыслы, где пушного зверя много да рыбы для продовольствия… А там собрал на один корабль товару, отправляй тотчас, скажем, обратно в Охотск, где твоя контора. Оборотился — за ним другой, оборотился — третий. Выбирать зверя, само собой, с толком, по расчету… И поверь, ежели будем действовать, как теперь, то своих насиженных и устроенных мест у нас не будет. А защищать твои прибытки никто не станет. Шелихов повысил голос. — Охота государству их защищать?! Есть — ладно, а нет — и не надо. Другое дело — свои новооткрытые земли, государственные, признанные, земли Российского владения!..