Френсис Брайан - Джим Хокинс и проклятие Острова Сокровищ

Эти слова были сказаны резко и решительно и сопровождались пристальным взглядом прямо мне в глаза.

– А его имя, мадам? Если я узнаю его имя, я уверен…

– Его имя – Джозеф Тейт.

Шок выбил из меня всю мою вежливость. Дама и ее сын все еще стояли передо мной, а я с размаху опустился на свой стул.

– Джозеф Тейт? – выдохнул я.

– Джозеф Тейт, – повторила она. – Я вижу, вы и вправду его знаете. Ведь он джентльмен удачи, не так ли?

На миг я задумался, знает ли она, что «джентльмен удачи» означает «пират»? Ведь она никак не дала мне понять, что знает, какая дурная слава кроется в этих словах.[1] Потом сказал:

– Мадам, я действительно знал его. Десять лет тому назад. Но теперь я ничего о нем не знаю. – Голос мой звучал неуверенно. Я говорил правду, но не всю – кое-что я утаивал.

Глаза ее затуманило какое-то чувство – возможно, то был испуг.

– Вы хотите сказать, что он умер?

Хотя она и понизила голос ради мальчика, она не сказала «скончался» или «его больше нет». Мальчик посвистывал собаке и, казалось, ничего не слышал.

– Это мне неизвестно, мадам, – ответил я. Затем, в более свободной манере, чем мне хотелось бы (отсюда видно, насколько поразила меня эта женщина), я добавил: – Но он не тот человек, который мог быть готов к смерти. И насколько я мог доверять своим глазам, не тот, кто желал бы ее.

– А где он сейчас? – спросила она. Слова ее звучали умоляюще и вместе с тем требовательно.

Я смотрел на нее, не в силах произнести ни слова, так меня ошеломила эта Грейс Ричардсон.

Цвет лица ее говорил о благородном происхождении и прекрасном здоровье. Глаза – темные, как наши скалы, а вид такой, словно она всегда сердится и к тому же чем-то напугана. Быстрым движением, словно ударом ножа, она вдруг схватилась правой рукой за левую свою руку. Что-то ярко сверкнуло, и на столе передо мной она положила золотое кольцо. Его украшали четыре одинаковых драгоценных камня цвета облаков.

– Это опалы – самое дорогое наследие рода Ричардсонов. Кольцо было подарено моему прадеду самим королем, сразу после коронации в Оксфорде. Я предлагаю его вам ради того, чтобы мой сын мог спокойно спать по ночам.

Она отступила на шаг, пристально глядя мне в лицо, и во взгляде ее было столько же вызова, сколько мольбы. Мальчик вдруг бросился к двери, и собака метнулась прочь, давая ему дорогу. Я знаю собаку Джона Калзина, она совершенно безобидное существо.

Джон взглянул на меня, я – на Джона, потом перевел взгляд на Грейс Ричардсон. Я взял со стола кольцо, взвесил его на ладони и отдал владелице.

– Мадам, я не из тех, кто нуждается в оплате, – произнес я, стараясь, чтобы мои слова не прозвучали ни слишком галантно, ни неприветливо.

Она заговорила снова:

– Но вы поможете мне? Прошу вас, мистер Хокинс!

– Мадам, – ответил я. – Как я уже сказал, прошло десять лет с тех пор, как я видел Джозефа Тейта… Не знаю… Это следует обсудить. – Мое замешательство и нежелание, должно быть, виделись вполне явственно.

Однако теперь мне становилось все труднее удерживать ее внимание. Она все время оборачивалась назад. Поначалу я думал, что она следит за сыном, бегающим по двору, желая его остановить. Но потом понял, что она всматривается куда-то вдаль, словно опасается преследования. Я настойчиво продолжал:

– Прежде всего, позвольте мне спросить вас, мадам, когда вы кушали в последний раз? Такие дела не обсуждают на пустой желудок.

Она казалась все более обеспокоенной.

– Я не могу ждать.

– Я хотел бы предложить, чтобы вы с сыном воспользовались гостеприимством мистера Калзина. За мой счет. И я обещаю вам – мы все подробно обсудим.

Она снова повторила:

– Я не могу,… не могу ждать.

То, как она произнесла эти слова – сначала с силой, а потом с отчаянием, глубоко меня тронуло. Лицо мое пылало.

Она повернулась и посмотрела на кучера, мерившего шагами двор. Это был малорослый, похожий на лиса человек, один из боковых зубов у него был кривой и выдавался над губой. Я следил за ним взглядом и видел, как он с неприязнью посмотрел на мальчика (который теперь принялся играть с водяным насосом), а затем, приставив ладонь козырьком ко лбу, пытался определить время по положению солнца. Не один раз он решительно заглядывал в дверь зала, будто желая поторопить своих таинственных пассажиров.

Грейс Ричардсон снова обратила ко мне свое лицо.

– Все так ужасно, – сказала она. – Я в совершенно безвыходном положении, мистер Хокинс: я нуждаюсь в помощи отважного человека.

Она поднесла кончики пальцев к переносице и чуть тряхнула головой, отгоняя горестные мысли или пытаясь избавиться от печали. Все ее существо говорило о страдании, но в ней чувствовалась решимость, которая все возрастала, пока она стояла передо мной. Наконец она снова посмотрела мне прямо в глаза. Она приняла решение.

– Мистер Хокинс, я не уеду отсюда, пока вы не согласитесь помочь мне.

Джон Калзин, стоявший чуть поодаль, обратился к ней:

– Мадам, видно, что вас гнетет какой-то страх. Позвольте нам помочь вам. Это тихое и безопасное место.

Эти слова помогли ей немного раскрыться.

– Нам с сыном необходимо спрятаться. – Неожиданно громко она позвала: – Луи!

Затем она взглянула на Джона и перевела взгляд на меня:

– А где вы живете, мистер Хокинс? Ваша гостиница стоит в более уединенном месте, не правда ли? Кучер не знает, где.

В зал вошел мальчик. Он заметил мой взгляд и поежился: до сих пор я никак не мог одобрительно относиться к его поведению.

– Мадам… вам… с сыном? Видимо, что-то или кто-то… напугал вас?

Ответа не последовало. Тогда заговорил я:

– Мадам, вы должны сказать нам. Если вы хотите, чтобы мы вам помогли.

Она все еще не решалась ответить. Джон Калзин сказал:

– У меня есть отдельная гостиная… наверху. Никто не может войти туда, не получив разрешения или без того, чтобы я знал об этом. – И он похлопал по огромному ключу, что висел у него на поясе. – А дверь там дубовая.

Но Грейс Ричардсон не двинулась с места.

Я же, как истинный сын своих родителей и поэтому всегда побуждаемый сознанием того, что д eq (о;ґ) лжно делать, заговорил как можно убедительнее, имея в виду ее успокоить:

– Мадам, я обещаю обсудить с вами вашу просьбу. Но вам легче будет разговаривать, когда вы отдохнете. К тому же ваш сын… Мальчик, наверное, проголодался.

Эти слова ее, видимо, убедили. Мне кажется, напряжение оставило ее, и она даже стала будто бы меньше ростом, ощутив себя в безопасности, чего в последнее время ей так недоставало. Она так и стояла в полной неподвижности, потом подняла на меня взгляд и проговорила:

– Доброта – величайшая из добродетелей… – Она вдруг замолкла, словно от боли, и не промолвила больше ни слова. До этого мгновения мне никогда в жизни не приходилось видеть столь ранимого и столь нуждающегося в защите существа.