Фрэнсис Гарт - Брет Гарт. Том 6

— Теперь, когда я вижу, что вы пришли не только из-за виски, я покажу вам, что Сью Бизли утрет нос любому трактирщику, — заявила она.

Засучив рукава и обнажив свои красивые руки, Сью смешала коктейль, так мило подражая ловким ухваткам заправского трактирщика, что гости ошалели от восторга. Юная жизнерадостность, заглушенная пятью годами домашних забот, но все же непогасшая, вдруг ярко вспыхнула и поразила даже Айру. Он и забыл, что жена его еще совсем девочка. И только раз, когда она мельком взглянула на плохонькие часы, стоявшие на камине, Айра заметил в ней еще одну перемену, тем более разительную, что она никак не вязалась с этой вспышкой детского веселья. Он увидел совсем иное лицо — замкнутое, сосредоточенное лицо внезапно повзрослевшей женщины, и сердце его сжалось от тревоги. Не его, а какая-то незнакомая Сью стояла перед ним, и со свойственной ему болезненной подозрительностью он решил, что кто-то чужой вызвал в ней эту перемену.

Но когда Сью, пожаловавшись на усталость и даже кокетливо сославшись на то, что якобы пригубила виски, рано ушла спать, у Айры снова отлегло от сердца. Вскоре шериф, которому общество унылого хозяина не доставляло никакого удовольствия, постелил возле кухонной печи одеяла, принесенные миссис Бизли, и улегся спать. Констебль последовал его примеру. Через некоторое время в доме воцарилась сонная тишина, и только Айра все еще сидел перед гаснущим камином, понурив голову и вцепившись пальцами в ручки кресла.

Его болезненное воображение разыгралось, а ум, не привыкший к размышлениям, то начинал работать с лихорадочной быстротой, то погружался в оцепенение. Здравый смысл, которым всегда руководствовался Айра, говорил ему, что шериф поутру уедет, а в поведении Сью нет ничего особенного и ее внезапная страсть к кокетству пройдет с той же легкостью, с какой пришла. Но тут ему вспомнилось, что в пору его недолгого сватовства он не замечал этого за Сью — никогда прежде она не бывала такой. Если это и есть любовь, так значит Сью не знала ее раньше, а если это то, что мужчины зовут «бабьими штучками», так почему же она не прибегала к ним прежде, когда встретилась с ним, раз они так неотразимы. Айра вспомнил свою убогую свадьбу, невесту, которая вошла в его дом без трепета, смущения, надежд. Вела ли бы она себя так же, окажись на его месте другой, скажем, шериф, из-за которого так оживилось и разрумянилось ее лицо? Что за этим кроется? Так ли живут другие супруги? Вот, например, Уэстоны, их соседи, — похожа ли миссис Уэстон на Сью? И тут он вспомнил, что миссис Уэстон убежала в свое время с мистером Уэстоном из родительского дома. Это был так называемый «брак по любви». А захотела бы Сью бежать из дому с Айрой? Хочется ли ей сейчас убежать вместе с…

Свеча уже совсем оплыла, когда он яростно вскочил, охваченный внезапным гневом. Он снова хлебнул виски, но ему показалось, что он пьет воду; огонь куда более жаркий сжигал его. Пора было ложиться спать. Однако на Айру вдруг нашла какая-то непонятная робость. Ему вспомнилось странное выражение на лице жены. Почему-то у него возникло такое чувство, что из-за случайного гостя, заночевавшего у них в доме, он, Айра, не только стал чужим своей жене, но и не смеет даже войти к ней в спальню. Айре надо было пройти мимо открытой кухонной двери. Голова спящего шерифа была теперь у самых носков его тяжелых сапог. Стоило Айре приподнять ногу — и он мог раздавить эту румяную, красивую, самодовольную рожу. Айра быстро прошел мимо двери и начал подниматься по скрипучим ступенькам. Сью тихо лежала на краю кровати и, видимо, спала — ее распущенные, пышные волосы почти скрывали лицо. Айра обрадовался, что она уснула; невесть откуда взявшаяся робость завладевала им все больше, и он не мог бы заговорить с женой, а если заговорил бы, то только для того, чтобы выложить ей все смутные и ужасные подозрения, которые терзали его. Он потихоньку пробрался к другому краю кровати и начал раздеваться. Сняв сапоги и носки, он невольно взглянул на свои босые, искривленные ноги. Потом перевел взгляд на беспалую руку, встал, прихрамывая, подошел к зеркалу и начал рассматривать свое уродливое ухо. А сколько раз видела его уродство она, эта стройная женщина, спавшая здесь, рядом. Она, конечно, знала все эти годы, что муж у нее не такой, как все… как этот шериф, в щегольских сапогах со шпорами и с непомерно большим бриллиантом на пухлом мизинце. Айру прошиб холодный пот. Он снова натянул носки, потом, приподняв верхнее одеяло, забрался под него полуодетый, а уголком закутал свою искалеченную руку, чтобы скрыть ее от глаз. Туман застилал ему глаза, щеки и ресницы были влажны, должно быть, это виски «полезло наружу».

Его жена лежала неподвижно; казалось, она не дышит. А что если она и вправду перестанет дышать, умрет, как умерла та, прежняя Сью, угловатая девчонка, на которой он когда-то женился, такая знакомая, неиспорченная? Пожалуй, это было бы лучше. Но тут он вдруг представил себе эту новую Сью, с обнаженными белыми руками и смеющимися глазами; как хороша она была, когда подражала трактирщику! Он стал прислушиваться к неторопливому тиканью часов, к случайным звукам, раздававшимся в доме, к тем тяжким вздохам, которые испускала время от времени безлюдная равнина, совсем не похожим на шелест вечернего ветра. Все это он слышал уже не раз, но в тот вечер многое открывалось ему заново. Быть может, оттого, что он неподвижно лежал на спине, или же наконец подействовало виски, но в голове у Айры все смешалось и закружилось в бурном вихре. Он пытался выхватить из него хоть что-нибудь, прислушаться к голосам, которые предупреждали, чтобы он не спал, и вдруг уснул глубоким сном.

Часы тикали, вздыхал ветер, и женщина, лежавшая рядом с Айрой, была по-прежнему неподвижна; так продолжалось довольно долго.

Вдруг шериф, устрашающе всхрапнув, перевернулся на другой бок, потом зашевелился, потянулся и открыл глаза. Здоровый, как бык, он уже протрезвел, и ему захотелось пить, потянуло на свежий воздух. Он сел и начал протирать глаза. Ведра с водой на кухне не было. Что ж, не беда, он знает, где родник, и с удовольствием выйдет из душной кухни. Шериф зевнул, потихоньку надел сапоги, отворил заднюю дверь и вышел из дома. Со всех сторон его окутала густая тьма, только над головой ярко сверкали звезды. Справа смутно чернел сарай, слева был родник. Он добрался до родника, утолил жажду, потом окунул в воду голову и руки и сразу почувствовал себя лучше. Сухой, бодрящий ветерок, который пробегал по плоской равнине под небом, усеянным звездами, прогнал остатки сна. Когда шериф неторопливо направился к дому, единственное, что сохранилось в его памяти после вчерашней попойки, это облик хорошенькой хозяйки, которая подражала трактирщику, держа стаканы в высоко поднятых обнаженных руках. Желтые усы шерифа шевельнулись в самодовольной улыбке. Вот чертенок, как она поглядывала на него все время! Хм… еще бы! Что нашла она в этом слизняке, в этой унылой тупой скотине? (Джентльмен, которого имел в виду шериф, был не кто иной, как его гостеприимный хозяин.) Впрочем, следует сказать, что шериф, несомненно, пользовавшийся успехом у местных красавиц, в отношениях с соперниками почти всегда был честен и уж, во всяком случае, не труслив. Так что не будем судить его слишком строго в столь серьезную для него минуту.