Николай Панов - Дети Чёрного Дракона

Узкая, извилистая, зловонная щель китайской улицы. Низкий дом с черепичной крышей и глиняными стенами — дом, как две капли воды похожий на соседние, сжавшие его со всех сторон дома. Темная, покрытая жиром и грязью от тысячи прикосновений, дверь.

Если подойти и четыре раза быстро стукнуть в толстые доски, — дверь откроется. Выплывут чадящая керосиновая лампа и желтое морщинистое лицо с раскосыми, обшаривающими глазами. Вы входите в зеленоватый, вздрагивающий полусвет средней большой комнаты. Вы ложитесь на земляной пол, на грязную тростниковую циновку. Вам подают керосиновую коптилку, длинную бамбуковую трубку и порцию густого, темно-коричневого, лоснящегося теста. Это опиум. Положенный в трубку, нагретый над стеклом лампы, он кипит, раздувается, превращается в удушливосладкий, преображающий человека дым. Курильщику открывается новый, необыкновенный, волшебный мир.

Почему так много опиума курит желтый человек? Потому что в это время он забывает действительность. Он забывает, что он раб, половица под ногами белого дьявола и своего соотечественника — гордого мандарина. Он забывает, что древний город Пекин наполнен бледнолицыми, вероломными, странно одетыми людьми, из которых каждый может ударить по лицу бедного кули и приказать дать ему сто или двести бамбуковых ударов. А здесь, в дымной, грязной курильне, лежа на боку с чубуком в зубах и маленькой чашечной волшебного снадобья у локтя, желтый человек уносится в прежние времена могущества и свободы. И затем он думает о будущем — еще более свободном и ярком.

Что в том, что через час он выйдет отсюда слабый и больной и не будет знать покоя до нового блаженного часа куренья. Да, люди из-за океана принесли много зла желтым людям, но есть и хорошая сторона их появления в стране великого дракона. Ведь без них миллионы широкоскулых, узкоглазых тружеников никогда не узнали бы сверкающих откровений, доступных только курильщикам опиума!

На липких от грязи, твердых ковриках, одно подле другого, вдыхают в себя сладкую отраву распростертые человеческие тела. Вдоль рядов скользит дряхлая фигура содержателя курильни, подающего новые порции и собирающего плату за старые. Ведь и отрава…

Ведь и отрава стоит денег! А что делать тому, кому уже не хватает трех полных трубок? Хорошо, если в его карманах звенят тяжелые доллары или хотя бы истертые, легковесные, презренные центы!

На циновке, брошенной у самого входа во внутреннюю комнату, раскинулся высокий европеец в потрепанном платье английского пехотинца, с острой черной бородкой на худом, давно уже не бритом лице. Его узловатые пальцы сжимают кончик, — увы, уже не дымящейся больше — трубки. Только что выкуренная, пятая по счету порция съела его последние деньги, небрежно брошенные подобострастно согнувшемуся хозяину.

Месяц тому назад ему хватило бы такого количества. Но опиум безжалостен. Только потребляемый все в большем и большем количестве, он может оказывать свое обычное действие. А как помочь делу, если уже две недели у человека нет занятий и последние, с таким трудом доставшиеся деньги безвозвратно скрылись в чужих карманах.

Будем откровенны, — бывший камер-юнкер его величества, князь Львов, поручик Львов до революции, лишившей его всего состояния, лейтенант Львов на службе короля Англии и, наконец, Львов — полковник дальневосточной «армии» Меркулова, — находился сейчас далеко не в блестящем положении!

Он лежал, приподнявшись на локте, бессмысленно глядя в угол комнаты, через бритые головы неподвижных курильщиков. Внезапный шум сзади заставил его лениво заглянуть в полуоткрытую дверь соседнего помещения.

Здесь происходила довольно необыкновенная сцена.

Прислонившись спиной к дальней стене и вытянув перед собой руки, стоял по-европейски одетый высокий китаец. К нему, согнувшись, подходили двое в широких местных костюмах, с желтыми лицами, перекошенными злобой и страхом. Справа, вдоль стены, огромной тенью крался третий нападающий, в его зубах синевато сверкала полоса кривого ножа.

Стоявший у стены вовремя заметил эту опасность. Неожиданно присев, он сильно ударил ногой в лицо ползущего. Но остальные двое разом прыгнули вперед. Три сцепившихся тела упали на пол. Китаец с ножом вскочил на ноги и бросился на борющихся.

В ту же секунду человек в английской форме — Львов, тоже очутился у места неравной схватки.

Да не подумает читатель, что исключительное миролюбие или что-либо в этом роде толкнуло его на такой энергичный шаг!

Аристократ Львов всей силой своей дворянской души ненавидел этих грязных китайцев, существ «низшей расы». Но ведь даже китайский закон не позволяет без причины бить людей. Другое дело — с причиной! А таковая оказывалась налицо.

Его тяжелый, натренированный на солдатских физиономиях кулак мелькнул в воздухе и с треском опустился на скулу снова выронившего нож азиата. Прыгнув к остальным, Львов сдавил чье-то шершавое горло и швырнул об стену его владельца. Затем схватил за плечи второго и повалил его на первого, бесчувственного врага. Ударив ногой в бок четвертого, он победоносно свистнул и пошел к выходу мимо бесстрастных курильщиков и хозяина, забившегося в угол в позе бесконечного ужаса и недоумения.

Львов шел в темноте, насвистывая веселый мотив, довольный, что хоть на ком-нибудь смог выместить свою злобу. Но мало-помалу воинственное настроение снова сменилось прежним безнадежным чувством.

В узкой изрытой улице дул резкий ветер. Тесно сгрудившиеся фанзы враждебно смотрели на него дырами неосвещенных окон. Куда пойти теперь — без денег, без друзей, без всякой надежды на хорошее будущее, даже без обычной вечерней порции любимого зелья?

Неожиданно к его плечу притронулись чьи-то осторожные пальцы, и над ухом запели высокие ноты китайского народного наречия:

— Господин земли и солнца свободен сегодня? Не соблаговолит ли он провести этот вечер у своего раба, спасенного им от убийц Ли-Хуен-Ченга?

Первым побуждением того, кому адресовалась эта по-китайски вежливая фраза, было выругаться и продолжать свой путь. Неужели проклятый монгол думает, что Львов заступился за него из какого-то дикого человеколюбия? Неужели он не почувствовал прощального удара в бок, полученного им наравне с прочими! Да в свалке-то, положим, было трудно разобрать… Львов со злорадным вниманием рассматривал слабо обрисовывавшуюся в темноте сутулую фигуру.