Сергей Пономаренко - Ключ к бессмертию

– Не обижайся, Данила, на ее милость – не гневи Бога! Она о тебе заботилась, когда спровадила под замок. Наделал бы глупостей, испаскудил бы себе жизнь. Сейчас уже ничего не поделаешь, душа Христи отлетела… – Петр закашлялся, явно пребывая в замешательстве. – Словом, душа ее попала куда следует… Ведьма она или нет, мне неведомо, но ребеночка своего, малого, что от паныча прижила, удавила собственными руками! Так что вина ее и грех – огромные!

– Не мели языком своим о том, что выше твоего разумения! – не сдержался и гневно выкрикнул Данила.

– Могу и помолчать – больно мне надо! – обиделся Петр. – Ее милость в полдень велели карету готовить в обратный путь, на рассвете я тебя выпущу.

Кровь бросилась Даниле в голову, но он взял себя в руки, – ведь если он будет лаяться с побратимом, ничем хорошим это не закончится. Злость, сила сейчас ему не в помощь, тут хитрость нужна.

– Прости меня, Петро! Все уже свершилось, видимо, на то была воля Господа нашего! Помянуть бы душу несчастной Христи, да нечем!

– Подумал я о тебе, Данила, поэтому пришел не на рассвете, как пани Мария велела, а сразу после полуночи. Принес я баклажку доброго вина, так что помянуть есть чем. Вот только поклянись, что, если открою дверь, ты не покинешь башню до рассвета.

– Тю, Петро! Надеюсь, ты баклажку с вином взял не маленькую и до рассвета у нас будет чем заниматься?

– Все равно – поклянись! Целуй крест!

– Клянусь, Петро, что не переступлю порога этого застенка, пока не увижу дно в твоей баклажке! – Данила сунул руку под рубашку, вытащил нательный крест и поцеловал его.

Заскрежетал отодвигаемый засов, и в камеру вошел улыбающийся Петр, держа перед собой баклажку, где вина было не меньше чем две кварты. Данила, улыбаясь вымученной улыбкой, поднялся, ступил шаг ему навстречу и нанес Петру мощный удар, разбив лицо в кровь. Петр рухнул на пол, а Данила, пока тот не поднялся, выскочил из камеры и, закрывая дверь на засов, услышал злобный выкрик:

– Клятвопреступник! Не побратим ты мне больше!

Как ни спешил Данила, но задержался и крикнул в ответ:

– Прости меня, Петро, если сможешь, и прощай! Больше не свидимся мы, разошлись наши стежки-дорожки. За то, что клятву нарушил, меня Господь покарает, но не знаю, есть ли кара больше той, какую уже имею.

В замке Данила бывал не раз и быстро нашел место на стене, откуда смог безопасно спуститься вниз. Он сразу побежал в сторону Овруча, не разбирая дороги, напрямик. Луна была на его стороне, освещала путь, поэтому он ни разу не оступился и не упал. Хотя он бежал что есть силы, ему казалось, что он едва движется.

Он знал, где находится дом судьи, и, добежав до него, стал громко стучать кулаком в ворота.

– А ну угомонись, шибайголова! Если разбудишь пана судью, то он прикажет тебе всыпать канчуков! – послышался за воротами голос привратника.

– Ты что, ослеп? Не видишь – я гайдук ее милости! Буди пана судью – так велел пан староста, зовет его к себе: нежданная беда пришла!

Привратник крикнул переполошившейся прислуге, чтобы разбудили пана судью, а сам впустил Данилу. В дом ему не разрешили войти, судья в капоте вышел сам. Данила, сдвинув шапку на лоб, чтобы, скрыв лицо, не быть узнанным, низко поклонился судье.

– Отвечай, гайдук, что случилось?

– Пан староста не велели говорить, он и ее милость ждут вас на том месте, где казнили ведьм. Они очень недовольные, бранятся, так что поторопитесь, пан судья!

– Ты еще будешь мне указывать, казак? – разозлился судья, но движения его стали более энергичными, когда он входил в дом.

Тем временем Данила велел двум слугам вооружиться ружьями и саблями, взять две лопаты и моток толстой веревки. Спустившись, судья увидел, что его будут сопровождать вооруженные слуги, и тень подозрения, промелькнувшая было, когда он одевался, исчезла. Данила взялся нести лопаты и веревку.

Когда вышли за ворота, Данила сделал вид, что споткнулся и подвернул ногу. Это дало ему возможность держаться позади, отчаянно хромая, так как он не знал, где именно казнили Христину. Хромота гайдука совсем успокоила судью, и теперь он изо всех сил спешил на встречу со старостой, зная его крутой нрав.

– Эй, казак, что-то никого там не видно! – забеспокоился судья.

Свет полной луны давал возможность ориентироваться на местности. Данила понял, что они приблизились к месту казни. Ударом лопаты по голове он повалил наземь впереди идущего слугу, и тот на какое-то время потерял сознание. Подскочив к другому слуге, опешившему от неожиданности, Данила выхватил у него из рук ружье и взвел курок.

– Скидывай пояс с саблей! – приказал Данила, и слуга сразу его послушался и бросил оружие на землю.

– Ты – жених ведьмы! – сообразил судья и, громко крича, бросился наутек, но пуля, выпущенная из ружья, размозжила ему колено. – А-а-а! – Вопя от боли, судья катался по земле, зажимая рану рукой.

Лежащий на земле слуга, придя в себя, попытался воспользоваться ружьем, но Данила был настороже и оказался проворнее слуги. Удар прикладом ружья вновь отправил слугу в беспамятство. Выхватив у него заряженное ружье, Данила взял на прицел другого слугу, уже успевшего подхватить с земли саблю и подступающего к нему. Увидев направленное на него ружье, слуга молча, в сердцах отшвырнул саблю прочь.

Следуя указаниям Данилы, слуга перевязал судье раненую ногу, потом привел в чувство своего товарища. Затем слуги подхватили под руки судью, который не мог даже стоять, и, конвоируемые вооруженным Данилой, пошли к месту казни, благо идти было уже недалеко.

На краю березовой рощи небольшой свеженасыпанный холмик земли, посредине которого вбит осиновый кол, – вот и все, что говорило о происшедшей здесь трагедии. Слуги быстро докопались до большого деревянного ящика. У Данилы от волнения так дрожали руки, что он чуть не выронил ружье. Он едва сдержался, чтобы самому не спрыгнуть в яму и не сбить крышку. Слуги, напрягая все силы, на веревках вытащили ящик из ямы.

Чуда не произошло – Христина была мертва, ее искаженные черты лица говорили о неимоверных страданиях, которые она перенесла, будучи заживо похороненной и умирая от удушья. Слуги достали девушку из ящика и положили у ног казака. Данила стал перед ней на колени и рукой прикрыл ей глаза.

– Господи, помилуй! – раздался испуганный вопль слуги.

Второй подхватил, отчаянно крестясь:

– Езус Мария! Матка Боска! Ведьма! Она – вурдалак, кровопийца!

Данила увидел, как ведьма, которая, казалось, тоже была мертва, вдруг зашевелилась и присела в ящике, громко и с наслаждением дыша.

– Мертвые не дышат! – Данила легко вскочил и, выхватив саблю, подступил к ожившей ведьме, намереваясь вновь отправить ее туда, откуда она по недоразумению вернулась.

– Стой, казак! – прохрипела ведьма. – Не делай этого – живой я тебе много чем смогу помочь!

– После смерти Христинки мне радости в жизни нет, так что ничем ты мне не поможешь!

– Если смогу ее вернуть оттуда, откуда сама пришла, будет это тебе помощью?

– Не бреши, ведьма! Оттуда никто еще не возвращался!

– В прежнем обличии – нет! Любил ты Христинку не за тело, а за ее душу! Помогу я тебе свидеться с ней на этом свете.

– Помогите старухе! – приказал Данила слугам, но те, не переставая креститься, не сдвинулись с места и продолжали со страхом смотреть на ожившую колдунью.

Ведьма сама бодро выбралась из ящика.

По приказу Данилы орущего от страха и боли судью его же слуги положили в ящик, который, накрыв крышкой, сбросили в яму и закидали землей.

– Уходите! – сказал слугам Данила и опустился на корточки рядом с мертвой девушкой, бормоча молитву.

Поодаль, под деревом, колдунья тоже присела на корточки, что-то сосредоточенно чертя палочкой на земле. Время от времени она поглядывала на казака и ее тонкие губы растягивались в зловещей ухмылке.

Получив свободу, слуги бросились бежать к замку, чтобы сообщить старосте об ожившей колдунье, сошедшем с ума казаке и о том, что он сотворил с судьей.

Проснувшись, Василь потянулся до хруста в позвоночнике, широко разведя руки, сделал вращательные движения головой, чтобы хоть немного размять шею, затекшую от неудобного положения. Кругом царила темнота, фитиль лампы едва тлел, керосин в ней был на исходе. Не первый раз он засыпал ночью за работой в университетской библиотеке, не имея сил дойти до своей комнаты. Василь стал прохаживаться между столами, делая на ходу гимнастические упражнения. Архивариус Игнат Никодимович не запрещал ему задерживаться в библиотеке, но вряд ли был бы доволен, узнав, насколько часто и как долго это бывает. Впрочем, Василь керосин университетский не расходовал, обходясь своим, так что упрекнуть его было не в чем.

Семь месяцев прошло с тех пор, как Василь Хома оставил преподавательскую работу во Второй киевской гимназии, стал адъюнктом профессора Черена на кафедре всеобщей истории университета Святого Владимира и дополнительно помощником архивариуса в университетской библиотеке. Ему дали незначительное количество часов работы со студентами, так что основной заработок давала работа в библиотеке. Доходы у Василя были весьма скромные, благо, что и расходы были такими же – за весьма умеренную плату жил он в комнате на четвертом этаже университета. Платил он за нее намного меньше, чем студенты, снимавшие жилье в ближайших домах в квартале, прозванном уже много десятилетий назад Латинским.