Габриель Ферри - Обитатель лесов

Графиня была одета в черное платье, которое еще резче оттеняло бледность ее лица. По виду ей нельзя было дать более двадцати трех лет. После нескольких минут глубокого раздумья графиня встала, взяла со стола лампу и поднесла ее к лицу своего сына. Долго и внимательно рассматривала она детское личико, наполовину скрытое прядями курчавых волос, как будто старалась угадать будущую судьбу ребенка. Над колыбелью висела большая картина, освещенная лампой. Картина эта изображала мальчика лет пятнадцати, облокотившегося на ручку кресла, в котором спал младенец. Фамильное сходство обоих лиц было поразительно. Внизу картины была загадочная подпись: «Я буду стеречь».

Странно, но когда графиня подняла глаза от спящего младенца к картине, она внезапно впервые заметила поразительное сходство между обоими мальчиками и невольно вздрогнула.

— Бедное дитя! — произнесла она, глядя на спящего в колыбели. — Да хранит тебя небо от тех несчастий, какие постигли его.

Отставив лампу в сторону, графиня уселась к окну. Рамы и стекла ежеминутно дребезжали от сильных порывов ветра. Вдруг сквозь завывание ветра послышался резкий звук трубы. Пораженная этими необыкновенными звуками в такое позднее время, графиня поднялась со своего кресла, боязливо оглядываясь то на окно, то на дверь. В первое мгновение у нее мелькнула мысль подойти к ближнему столу и позвонить в колокольчик, чтобы пришел кто-нибудь из прислуги, но потом она передумала, опасаясь потревожить сон своего сына.

За резким и тревожным звуком, огласившим воздух, последовала гнетущая тишина. Вдруг выходившее на балкон окно растворилось от сильного толчка настежь, в комнате пахнуло холодным ветром. При метнувшемся свете лампы графиня увидела перед собою быстро подошедшего мужчину, вид которого заставил ее содрогнуться от ужаса.

Если, бы гром и молния разразились у ног графини, то и тогда не ужаснулась бы она так, как при виде этого насильственно проникнувшего к ней человека, в котором она узнала дона Антонио, брата ее покойного мужа. Пришелец остановился перед ней с угрожающим видом. Когда-то ее предназначали этому человеку в супруги, но она отдала предпочтение старшему брату, и с тех пор о доне Антонио не было слышно ничего; носились какие-то неопределенные слухи о том, будто дон Антонио умер, но слухи эти ничем положительно не были подтверждены.

Графиня была весьма удивлена внезапным появлением этого человека и мрачным выражением его лица, однако она вовсе не думала в первые минуты подозревать в нем злые намерения. Но скоро ей пришлось испытать жестокое разочарование.

— Ни с места! И ни слова о помощи, если тебе дорога жизнь этого ребенка! — Произнес дон Антонио, указывая на колыбель маленького Фабиана.

Движение это было так повелительно и отмечено такой вспышкой ненависти, что графиня была не в состоянии говорить, ни сделать хоть шаг. Она со страхом следила глазами за малейшим движением дона Антонио и в тоже время начала догадываться, что ее честь замужней женщины не имела никакого значения в глазах этого человека, и что не только она сама, но и ее ребенок находились в большой опасности. Собравшись кое-как с силами, она решилась обратиться к наглецу с вопросом:

— Зачем вы, точно ночной вор, вторгаетесь сюда украдкой?

— Потерпите немного, — отвечал дон. Антонио со злой насмешкой, — придет время, и я вступлю в этот замок днем, через отворенные ворота и приветствия моих подчиненных. Теперь же для осуществления моих намерений мне нужно, как вы изволили заметить, разыграть роль ночного вора.

— Чего же вам надо?! — воскликнула заполошно графиня.

— Как! Вы не догадываетесь? — ответил дон Антонио с хладнокровием. — Так извольте, объясню: я явился с целью приобрести право на титул графа Медиана!

Слова эти рассеяли сомнения графини относительно замыслов дона Антонио. Она бросилась к сыну с намерением прикрыть его своей грудью, но прежде чем она достигла колыбели, дон Антонио заступил ей дорогу с выражением жестокосердечной решимости на лице.

— Пощадите ребенка! — молила графиня едва внятным голосом. — Лучше убейте меня, но не трогайте его; он вам ничего не сделал.

— Он мне ничего не сделал?! — воскликнул дон Антонио. — Разве он теперь не граф Медиана? Разве ему не принадлежат титул и владения моего брата, жена которого должна была стать моею женою?

Графиня закрыла лицо руками и не знала, как ей укротить страшную решимость дона Антонио, который между тем направился к кроватке.

— Но ведь вы должны же понимать, — воскликнула графиня в новом порыве горя, — что мой сын ни в чем не виноват.

— А кто вам сказал, что я намереваюсь причинить ему какой-нибудь вред? — ответил дон Антонио уже не столь угрожающим тоном. — Прежде выслушайте, а потом уже судите о моих намерениях насчет вашего отпрыска. Для него не составит труда отказаться от высшего света, который ему еще незнаком, тем более что в те места, куда я его отвезу, при нем не будет никого, даже вас!

— Как! — воскликнула графиня. — Неужели вы хотите разлучить меня с ним? О, нет, вы этого не сделаете! — молила она, падая на колени и со слезами на глазах простирая руки к своему врагу.

Холодная улыбка дона Антонио была единственным ответом на ее мольбу.

— Неужели вы, графиня Медиана, воображаете, что я решился на этот шаг лишь затем, чтобы разнежиться при виде ваших слез? Нет, мое решение твердо! А не то, — продолжал он, выхватывая кинжал и грозя в сторону колыбели Фабиана, — ваше напрасное сопротивление может только принудить меня наложить руку на этого ребенка; тогда уже вы сами будете отвечать за последствия.

— О Боже! — вскричала графиня. — Неужели ты допустишь такое преступление? Неужели ты не пошлешь мне помощи в моей нужде?

— Покончим дело поскорее, графиня; поверьте мне, вы напрасно уповаете на божественное правосудие, которое спит. На него нельзя рассчитывать, так же как и на человеческую справедливость, ибо она слепа.

— В человеческой справедливости вы можете сомневаться, — сказала графиня, — но от божественного правосудия, в адрес которого вы делаете насмешки, поверьте, вы никогда не укроетесь даже на самом дальнем краю света; правосудие настигнет вас и в пустыне, в самых глухих местах, куда еще не ступала нога человеческая, оно пошлет вам обличителя, пошлет вам судью, который обвинит вас и покарает справедливой карой за ваше злодеяние!

— Время чудес уже прошло! — с презрительной насмешкой ответил дон Антонио. — Покончим, однако. Этот ребенок сегодня спит в последний раз под кровом своих предков.

— Да убережет вас от этого злодеяния небо! — воскликнула донна Луиза, обращаясь к всевышнему с самою жаркою молитвою, какая вряд ли когда-либо истекала из материнского сердца. Наконец, упав на колени перед жестокосердечным родственником, она прибегла к последнему усилию: — Антонио! Все прежде знали вас благородным и честным человеком, неужели вы в самом деле намерены отяготить свою душу преступлением? Нет, вы только хотите меня устрашить, не так ли?