Глеб Голубев - «Вспомни!»

Оформление Л. ЗЕНЕВИЧ

Во время завтрака Морис рассеянно сказал:

— Да, ты не забыла, что у нас сегодня обедает гость?

— Гость? Впервые слышу. Ты ничего не говорил.

— Ну как же, дорогая. Ты просто забыла. У тебя неважная память.

— Никогда не жаловалась! — возмутилась я. — И прекрасно помню: ничего ты мне не говорил ни о каком госте.

— Ну хорошо, хорошо, — поспешил отступить муж. — Значит, у меня память стала пошаливать. Но теперь, пожалуйста, не забудь: у нас обедает гость.

— Постараюсь. А кто именно? Или ты мне тоже об этом уже говорил, только я забыла?

— Некий Томас Игнотус.

— Странная фамилия.

— Да, у нынешних святых отцов бедновато воображение. Не придумали ничего лучше, как окрестить его Неизвестным.

— При чем тут святые отцы?

— Он воспитывался в монастыре.

— Он что — сирота?

— Пока — да.

— Почему пока?

— Это ты поймешь из нашей беседы за обедом.

— Как тебе нравится играть в тайны! Он что, очередной пациент? Будешь излечивать его от суеверий и вырывать из лап церковников?

— Нет, на сей раз дело несколько иное. И весьма любопытное. Вот увидишь. Кстати, речь пойдет о памяти…

— Ты снова? Не понимаю, почему деловые разговоры надо вести за обедом.

— Мне думается, в такой обстановке он будет чувствовать себя спокойнее, по-домашнему. Человек он одинокий, обиженный судьбой. Не стоит его сразу пугать лабораторией.

Времени оставалось мало, а осрамиться перед гостем мне не хотелось. Но все-таки я успела приготовить неплохой обед: суп с фрикадельками из гусиной печенки, бернские колбаски, на сладкое домашний яблочный торт.

Когда Морис с Гансом Грюнером пришли из лаборатории, стол я уже накрыла.

— Ну, где же твой гость?

Муж не успел мне ответить, как у входной двери раздался звонок.

— Он аккуратен, — одобрительно сказал Морис и поспешил открыть.

Гость оказался высок, белобрыс, застенчив. Загорелые лицо и шея, из коротковатых рукавов дешевого костюма неуклюже торчат темные, как клешни, исцарапанные кисти рук, которые он не знает, куда девать. Видно, Томас много времени проводит на свежем воздухе, под солнцем, и редко надевает этот костюм.

— Познакомьтесь: Томас Игнотус. — Морис представил нас: — Мадам Клодина Жакоб, моя жена и помощница. А это мой секретарь, Ганс Грюнер.

Гость неловко поклонился, стараясь держаться поближе к стене. Я поспешила пригласить всех к столу.

Морис, конечно, сразу начал донимать его расспросами.

— Значит, вы думаете, будто родились не в Швейцарии, а где-то в другой стране? Почему? — спросил он, едва гость взялся за ложку.

— Я — сирота, с десяти лет воспитывался в монастыре святого Фомы: профессор Рейнгарт, вероятно, говорил вам…

— А раньше? Кто были ваши родители?

— Не знаю, — виновато ответил Томас. — Что было раньше, я ничего не помню.

— И только поэтому вы решили, будто иностранец? Разве мало у нас подкидывают детей к монастырским воротам?

Морис порой бывает совершенно несносен. Я толкнула его под столом ногой, но он не обратил никакого внимания и продолжал:

— А что это за номер у вас на руке? Монастырская метка?

Смутившийся еще больше гость поспешно поправил манжеты, но я тоже успела заметить татуировку у него на левом запястье: «Х-66р».

— Она была у меня еще раньше, до монастыря. Не знаю, откуда взялась.

— А почему вы не выведете ее? Сейчас это ловко делают. Или оставили «на счастье», как талисман?

Томас ничего не ответил и, стараясь куда-нибудь спрятать злополучные руки, задел и опрокинул солонку.

— О, извините… — Лицо у него стало совсем багровым.

Я видела, что ему очень хочется взять щепотку рассыпанной соли и бросить через левое плечо, чтобы не накликать несчастья. Он не решился. Тогда это демонстративно сделала я, назло Морису.

Но Морис только весело рассмеялся и вдруг властно приказал Томасу:

— Сцепите пальцы рук! Крепко сцепите! И смотрите мне прямо в глаза, не отрываясь. Не отводите взгляда! Ваши руки сжимаются все крепче. Вы не можете их разжать! Они разожмутся только по моему разрешению. Пробуйте, прилагайте усилия. Вы не можете разжать руки!

Томас попытался расцепить пальцы — и не смог. На лбу его выступили капельки пота.

Я уже видела подобные штуки: таким способом проверяют, хорошо ли человек поддается внушению. Но бедный Томас так перепугался, что мне его стало жалко.

Ганс помалкивал, занятый своим делом — все запоминать. Но мне показалось, что он тихонечко хихикнул.

— Морис, дай же человеку спокойно пообедать! — сердито сказала я.

— Прошу прощения. Теперь они легко разожмутся по моему приказу. Только слушайтесь меня! Видите? Клодина, подложи гостю еще колбасок, они превосходны, — добавил он как ни в чем не бывало.

— Спасибо, я…

— Ешьте, ешьте. Так почему же вы все-таки думаете, будто родились не здесь, а в другой стране?

— Иногда я вижу странные сны, — помедлив, ответил гость и посмотрел исподлобья на Мориса: не станет ли тот смеяться?

Но Морис, наоборот, сразу стал особенно деловит и серьезен и быстро спросил, подавшись к нему через стол:

— Какие именно сны?

— Мне снятся горы… Не наши горы, а пологие, с мягкими очертаниями. Снится маленький городок у моря. В нем есть что-то восточное. И солнце там жаркое, не такое, как у нас, тени четкие, черные.

— У моря? Может быть, это озеро — вроде нашего, Женевского? — спросил Морис.

— Нет, там море, — упрямо ответил гость, покачивая головой. — На базаре продают много рыбы.

Он замолчал, словно всматриваясь в эти воспоминания. И мы молчали, никто не решался их вспугнуть. Потом Морис спросил:

— Еще что вам снится?

— Иногда товарный вагон. В нем много детей. Нас куда-то везут, но выходить из вагона не дают даже на больших станциях… Часовые в стальных шлемах. Этот сон неприятный. Они толкают нас прикладами, бьют. Я всегда просыпаюсь в холодном поту.

— В каких странах вы бывали, кроме Швейцарии? — спросил Морис.

— Ни в каких. Я всю жизнь прожил здесь.