Виктор Смирнов - Поединок в горах

ЗИЛ режет повороты, взметая снежную пыль. Все меньше становятся цифры на борту прицепа.

Еще немного — Пономарь оторвется от нас. Свернет на неприметный проселок, ведущий к дальней заимке. Тайга скроет его.

Адам словно припаян к рулю. Шепчет, не отрывая глаз от дороги:

— Ты можешь сесть на мое место? Из меня неважный гонщик…

Но я не могу прийти на помощь. Предательская слабость еще не оставила меня.

ЗИЛ скрывается за выступом скалы. Мы начинаем извилистый спуск. Сверху видно, как черная лента дороги серпантином падает в низину.

Проходим первый виток, второй… Приблизиться к Пономарю не удается.

Внизу, на кольце серпантина, я вижу оставленный трактористом бульдозер. Отсюда он не больше спичечной коробки. Солнце поблескивает на отполированном отвале.

— Тормози, Адам.

Выпрыгиваю на землю. Ноги как ватные, я тут же валюсь от прыжка на землю. Успеваю крикнуть Лауринайтису:

— Гони дальше, я перехвачу.

Склон крутой, я еду вниз в снежной пыли, цепляясь за деревья, чтобы приостановить падение, и беспомощно скольжу, как тряпичная кукла на льду.

Пока Пономарь делает километровую петлю, я должен оказаться у трактора.

Дорожный кювет останавливает меня. Бульдозер совсем рядом. Но двигатель его молчит, тракториста поблизости нет.

Сверху доносится рев двух грузовиков, идущих друг за другом. Они все ближе.

С трудом приподнявшись, я обхватываю траки гусениц. «Ну, еще одно усилие, — подгоняю я себя. — Еще одно усилие, и все будет закончено».

Маховик пускового движка совсем близко. Стоит только протянуть руку. От бульдозера еще исходит тепло. Он не успел остыть.

Захватив шпур намертво, как хватают спасательный круг, я проворачиваю пускач. Он рассыпается звонкой и веселой дробью, тарахтит. Трактор отзывается на этот треск надсадным кашлем. Вздрагивает. Окутывается облаком сизого дыма.

Теперь остается забраться к рычагам. Это требует от меня напряжения всех сил. Я втягиваю непослушное тело в кабину и отжимаю сцепление.

Правая гусеница, вцепившись в асфальт, разворачивает бульдозер поперек тракта. И тут же отчаянно взвизгивают тормоза. ЗИЛ останавливается у трактора, прочертив темные борозды на дороге.

— Эй, убери бульдозер!

Пономарь выскакивает на ступеньку тягача. Лицо его искажено гримасой злобы.

Кажется, он узнал меня. Хватает с сиденья двустволку. Он не привык тратить время на раздумья, этот Пономарь. Даже если я явился с того света, все равно он должен расчистить дорогу.

— Убери, ну!

В оцепенении я гляжу на два черных ствола — поднимаясь, они становятся все короче. «Интересно, что у него: жаканы или картечь?» Рука машинально прикрывает карман, где спрятано письмо Петюка.

«Газик» Лауринайтиса возникает на тракте почти бесшумно. Тормозя, Адам слегка бьет буфером в заднее колесо ЗИЛа. Пономаря словно ветром сдувает с подножки.

Длиннорукий, цепкий Лауринайтис не дает ему подняться с асфальта. Ружье, отлетевшее во время толчка, лежит у гусеницы. У меня еще хватает сил, чтобы спуститься вниз и подобрать двустволку…

Человек в форменном кителе подписывает последнюю бумагу. Он сух и деловит. Седые виски.

— Мы вызовем вас в Кадыр, когда состоится суд… И спасибо вам, ребята, за все. Без вас мы бы не раскрыли эту шайку.

— Как там Петюк? — спрашивает Стрельцов.

— Сегодня у нас была очная ставка: он, Костюков и Пономаренко. Петюк во многом помог следствию. Я думаю, на суде это будет учтено. Не исключено, что ему дадут возможность вернуться за руль…

Но на тракт он больше не вернется, Петюк, я знаю. Шоферы могут многое забыть. Но трусости и предательства они не прощают. Петюк не имеет права ездить по тракту, который хранит память о Жорке Березовском.

Мы со Стрельцовым выходим из прокуратуры. Рядом на освещенной улице стоит КРАЗ. Кабина еще хранит следы выправленных вмятин. На трейлере застыл экскаватор со спущенным ковшом.

— Поехали…

Километры бегут под колеса и превращаются в цифры на спидометре. Трудные, суровые саянские километры.

Так час за часом.

— Володька, постоим на хребтике?

Стрельцов согласно кивает. Это вошло у нас в привычку — останавливаться на самой вершине Чертового хребтика. Отсюда хорошо видны Саяны. Даже сейчас, ночью, различимы белые громады.

Я затягиваю рычаг ручного тормоза. КРАЗ застывает на месте.

Звездное полотно как будто рваными лоскутьями падает на горные цепи. Здорово это — стоять на самой верхотуре и смотреть на лежащую под ногами землю. И дышится и думается здесь легко.

Внизу, во тьме, ползут светляки. Парами. Вот два. Еще два и еще… А вдали, еле различимые, они движутся цепочкой, друг за другом.

Темнота, пустота — и в ней живое движение машин. Кажется, они идут к звездам, словно космические корабли. Там, за стеклом кабин, усталые лица шоферов. Они и не подозревают, что так близки к созвездиям.

А я это вижу.

Я приехал сюда, в Козинск, на время, но Каширский, новый директор автобазы, говорит, что вот-вот должны прийти еще несколько КРАЗов и надо будет помочь водителям осваивать тракт. Грузов становится все больше и больше, и каждый шофер нынче на счету, особенно дизелист. Даже отсюда, с перевала, видно, как над Аксаем вспыхивает электрическое холодное зарево.

Слишком тесно я связал себя за эти дни с горами и людьми, которые здесь живут.

Васька теперь уже знает, что я езжу на КРАЗе и, услышав на тракте дизельный гул, выбегает к самому мосту, и Таня тоже спешит следом, накинув красный, издали заметный платок. И каждый раз, когда я вижу движущийся на белом ослепительном склоне этот платок, у меня учащенно бьется сердце…

Скоро весна. Скоро двинется большая вода с гор, зазеленеет трава на южных склонах. Водители привяжут к зеркальцам машин букеты подснежников. Эти машины, как вестники весны, будут лететь к Аксаю, туда, где еще хозяйничает зима.

А тракт у нас теперь чистый. И будет чистым всегда…

Стрелец дает нетерпеливый сигнал. Гудок улетает в горы, и вскоре возвращается эхом, и долго еще блуждает по склонам.

— Давай, — говорит Стрельцов. — Время не ждет.

Он садится за руль, и двигатель, словно соскучившись по работе за эти несколько минут, издает радостный рев.