Николай Борисов - Укразия

— Дежурный, прими большевиков, — закричал казак.

— Чего их тащил, шашки не было? — выругался толстый казак на крыльце.

— Гаврило, отведи их куда надо.

Гаврило, дюжий казак, крякнул, сплюнул в сторону и, поправив папаху, неохотно принял арестованных…

— Иди… туды-т твою мать!

И здоровым ударом по шее толкнул Дройда в ворота. Лисевицкий, не ожидая приглашения, быстро пошел вперед…

Во дворе толпились группами казаки. Смех, ругань прерывались клокотаньем в горле самогона. В глубине покосившийся флигель охранялся двумя казаками, которые сумрачно раскуривали собачьи ножки, мысленно переносясь в пьяную компанию товарищей.

Появление арестованных не поразило их, только сапоги обратили на себя внимание часовых.

— Смотри в оба… Черт сиволапый. Я те дам сапоги…

— Я, може, уже давно их наметил…

В углу, под светом, падающим из окна, сидел на соломе раненый, обросший волосами партизан, массировавший в это время шрам от пули около локтя левой руки. Шум, произведенный беглецами, заставил его поднять голову, и партизан медленно поднялся с соломы. Густая борода обрамляла его молодое мужественное лицо, во всей фигуре — решительность и энергия. Голова гордо поднята, воротник рубахи расстегнут. Не поправив рукавов, закатанных выше локтей, партизан подошел к ним.

— Ну, как насчет бегства?.. А?

Партизан приложил палец к губам… Все втроем уселись на соломе и начали совещание.

Часовые у дверей хаты совсем заскучали: махры уже нет, всю выкурили, да и казаки разошлись со двора кто куда. Одни барахолить пошли, другие уехали в связь, а третьи крепко спали у крыльца. Только по двору еще качался один пьяный казак, держа фляжку в руках… Солнце начало припекать, и пьяный, облюбовав тень у хаты, подошел, уселся и только что хотел еще подкрепиться разок, как часовой поста № 1, у двери, выхватил фляжку и стал жадно пить…

— Отдай… Тебе говорю…

А часовой только булькал и отпихивал свободной рукой пьяного. Часовой с поста № 2, у окна, быстро подбежал и сурово выдернул фляжку.

— Будет, честь надо знать… И сам припал к фляжке.

Хозяин фляжки, покачиваясь, встал и, утвердившись потверже на ногах, вступил в борьбу за обладание фляжкой.

Борьба… Шум…

Окошко на посту № 2 распахнулось. Молнией выскочили Дройд, партизан и Лисевицкий и помчались по огородам.

Показавшийся на крыльце дежурный офицер «привел в чувство часовых». Загремели выстрелы вслед бегущим. Два офицера выскочили из штаба, к ним присоединились озлобленные часовые и еще один из спавших казаков.

Улицу оживила стрельба… Лихорадочные выстрелы хлестали воздух.

Пули чмокали то около ног Дройда, то просвистывали мимо.

Партизан ловко перескочил через церковную ограду. Лисевицкий и Дройд немного задержались, но, перескочив, догнали партизана. Одно желание, одна мысль о спасении спаяла этих трех разных людей.

Бежали быстро. Подбежали к колокольне, между каменными стенами которой стояла скользкая, узкая лестница.

Взбираясь по лестнице, Лисевицкий споткнулся о большое бревно, подвешенное одним концом к веревке, шедшей от языка колокола. Бросились к бревну и начали отвязывать веревку от языка колокола. Лихорадочная работа. Веревка привязана к перилам, между амбразурами колокольни.

Лестница глухо стонала под подковами сапог преследователей.

— Бревно вниз!

И, втроем схватив бревно, раскачали и, когда показались казаки, ухнули его по лестнице. Бревно, скользнув по ступеням, сбило врагов с ног. Вместе с бревном они покатились вниз.

Раздались выстрелы.

Лисевицкий первый начал спускаться по веревке вниз, за ним Дройд. Партизан спокойно стоял, наблюдая за лестницей и подбадривая Дройда.

Два разъяренных офицера вбежали вверх, наганы цокнули пулями по штукатурке около партизана.

Партизан поднял руки вверх.

Офицеры подскочили к нему. Сильно и метко нанес первому офицеру удар ногой в живот, и тот, падая, сбил второго. Оба упали. Один из них выронил наган и не успел опомниться, как сильные руки партизана, подняв его в воздух, встряхнули. А затем мимо спускавшегося с колокольни вниз Дройда пролетел офицер.

Веревка раскачивалась, ветер рвал волосы, выстрелы глушили, когда партизан начал спускаться но веревке.

Казаки ворвались наверх.

Пусто.

Часовые, взглянув в амбразуру вниз, побежали по лестнице, чтобы перехватить арестованных.

Гаврило привел в чувство офицера, и оба, перегнувшись через перила, начали гипнотизировать спокойным глазом нагана раскачивавшегося на веревке Дройда.

— Прыгай! — закричал партизан, прыгая вниз вместе с Лисевицким.

На мгновение закачались на земле, пошатнулись, а часовые казаки, сбежавшие вниз, в упор навели на них винтовки.

Веревка рвала Дройду руки, и он никак не мог спуститься ниже, так как офицер и Гаврило тянули веревку вверх.

Дройд поднял голову и больше не мог отвести глаз от нагана.

Дройда втянули наверх.

А потом всех торжественно повели в штаб.

Дройд не мог понять того, как в этот солнечный день, на этих мирных улицах, покрытых мягкой пылью, среди лирики сельской жизни, среди нарядной колоритной группы дивчат, среди смеха жизни его расстреляют.

Шли втроем твердо, и только Дройд иногда втягивал голову в плечи.

— Угробить сукиных сынов.

— В штаб к Духонину.

— Смали, ребята, прямо в лоб из винта. Не дрейфь.

Приставили их к стенке церковного дома. Офицеры и казаки отошли на пять шагов и, смеясь, стали заряжать винтовки.

Дройд оглянулся. К месту расправы подъезжал автомобиль с веселым шофером, глаза которого искрились от предстоящего удовольствия. Рядом возы с сеном и группа спокойных крестьян, покуривавших и мирно беседовавших.

— Бей между глаз. Вскинулись винтовки. Замерли. Дройд тяжело перевел дыхание…

Из одного воза высунулось дуло пулемета… Момент, и пулеметная дробь смела офицера и казаков. Шофер кубарем скатился с автомобиля и залез под него. Из воза сена появляется лицо партизана отряда Галайды и расплывается в широкую улыбку…

— Тикай…

Остолбенение нарушено.

Сели в автомобиль, Лисевицкий за руль, и только свист ветра в ушах, мелькание хат и прохожих, а затем гладкое, ровное шоссе…

Свист в ушах.

Мелькание деревьев, позади пыль, впереди лес. Внизу гладкое шоссе. Полным ходом мчал автомобиль к аэроплану.