Александр Бруссуев - Полярник

— Ну-ну, — сказал Грабовский и жестом руки отпустил нас.

Мы сходили к штабу, постояли навытяжку перед дежурным офицером, но тому было не до нас — трепался с кем-то по телефону. И, судя по тому, что не употреблял связующих слов, разговаривал с девушкой.

На выходе из штаба нас поджидал Грабовский. Специально ради нас, что ли, вернулся? Он даже, как будто, слегка удивился.

— Доложились?

Мы вяло пробормотали свое «так точно».

— Хм, ну, тогда дыхни! — сказал он Лехе. У того глаза округлились, ноздри раздулись. Я понял, что мой коллега моментально взбесился. Он дыхнул на майора так, что у офицера чуть фуражка с головы не упала.

Неслабый, наверно, был запашок!

— Мда, — пробормотал Грабовский, — свободны!

Мы пошли в казарму, где добрый Нурик уже в приватной беседе с дежурным по роте предположил, что нас замели, и майор Грабовский в этот момент расстреливает нас из своего именного парабеллума.

Странным он нам показался, этот Грабовский. Другой на его месте уже давно бы нас по этапу пустил. Потом мы узнали от ветерана афганской войны прапорщика Васьки Ерхова, что этот странный офицер довольно много времени провел под знойным солнцем в пригороде Кабула, причем не в штабе.

Теперь он во всей своей красе предстал перед Шамраем и мной.

— Так, — сказал начальник штаба. — Было ли какое-то распоряжение по МО касаемо увольнения студентов?

— Так точно, товарищ полковник, было. Но оно относилось к осеннему призыву, — четко и уверенно ответил майор.

— А на этого, — Шамрай кивнул на меня, — письмо из института не поступало?

— Очень может быть, — несколько фривольно сказал Грабовский. — Но командира дивизии на месте нет, поэтому содержание письма неизвестно.

— Говорит, что институт ходатайствует об увольнении в запас из-за какой-то там плавательской практики.

Но Грабовскому стало уже все равно, он всем своим видом выражал готовность уйти:

— Разрешите идти?

— Свободен! — кивнул полковник и, когда дверь полностью затворилась, добавил, — пижон!

Я стоял и смотрел в окно, Шамрай в это время посмотрел на часы и поднялся из-за стола.

— Так, говоришь, из автослужбы ты?

Я не успел выразить свое Уставное согласие, а начштаба уже накручивал телефон.

— Здорово, здорово, прапорщик! — сказал он в трубку.

Я весь напрягся, просто превратился в одно большое ухо: если на том конце провода Муса, наш командир ОРМ (отдельной ремонтной мастерской), то мне кранты. Но рева кастрированного кабана из телефонного аппарата не зазвучало. А уж Муса бы обязательно завопил что-то типа: «Товарищу полковнику! За время вашего отсутствия ничего не произошло. Все ОРМ на одно лицо!»

— Слушай, Гапон, сколько у вас осталось дембелей?

У меня невольно вырвался вздох облегчения: прапорщик Гапон — это кремень. Хотя слова «прапорщик» и «порядочный» не сочетаются, но здесь можно было сделать исключение.

— Один, говоришь? А чего не увольняете? Штрафник, что ли? Ах, даже в отпуске был? Ну, ладно, Александр Николаевич, бывай здоров!

Шамрай хотел, было, положить трубку, но с той стороны прозвучал, видимо, какой-то вопрос.

— Да нет, все в порядке. Стоит тут сейчас ваш дембель, коленки дрожат, домой ему надо в институт, практика там у него начинается. Врет, наверно, подлец. Увольняйте, увольняйте, если заслужил. Чего ему тут дисциплину разлагать? Все!

Я в душе немного порадовался, но прекрасно понимал, что успокоиться можно лишь с печатью в военном билете.

— Чего замер, воин? Иди, завтра будешь увольняться из рядов Советской Армии. А, может, на сверхсрочную пойдешь?

— Никак нет. Спасибо. Разрешите идти?

Шамрай открыл дверь и вышел вместе со мной. Я нечаянно для себя произнес:

— Спасибо Вам огромное, товарищ полковник!

И вжал голову в плечи, словно опасаясь удара. Начштаба снова нацепил на лицо выражение угрюмой решимости и только рукой мне махнул: «вали отсюда, пока я не передумал».

На выходе из штаба меня уже поджидал контролер. На мой краткий рассказ он только руками развел: «ну, ты даешь!» Не поверил, гад, ни одному слову.

Тем не менее, после мучительной полубессонной ночи наш командир, прапорщик Мосиенко, тот самый Муса, на большом разводе в понедельник вывел меня из строя, отвел в сторонку и, перекатывая во рту леденец, прошептал в ухо:

— Товарищу солдат! Это кто ж вас научил увольняться через голову начальства?

Услышав этот шепот, с другого конца плаца к нам заспешил главный ваишник дивизии, прапорщик Васька — Бык. Солдаты же разбежались, не дожидаясь команды «вольно».

— Обстоятельства, товарищ прапорщик!

— Какие у тебя обстоятельства? Вот у него обстоятельства, — он кивнул на подошедшего Быка, — жена и прочие женщины! У меня тоже — путевка в Болгарию. А у тебя только определения!

— Точно! Нахер, блин, — закивал головой Васька.

— Не серди меня, товарищу солдат! Дай подумать над твоим дембелем! За день такое не решить!

— Точно! Нахер блин!

— Начальник штаба распорядился командиру автослужбы уволить меня по истечению срока службы! — проговорил я.

— Ого, смотри, товарищ прапорщик Передерий, у кого голосок прорезался! — пихнул он своей кувалдой в бок Васьки-Быка. Тот скривился, но согласился:

— Точно! Нахер блин!

— Да я лично в четверг поеду в штаб нашей воинской части, все бумаги тебе выправлю. Получишь ты печать перед строем и с письменной благодарностью отправишься на все четыре стороны, чтобы стать там на воинский учет! — Муса распалял свое воображение. Васька — Бык поддакивал ему, преданно заглядывая в глаза и непринужденно ковыряясь в своей заднице.

Кстати, действительно, чтобы мне получить индульгенцию от командования, надо было ехать в город Лебедин, где располагался штаб нашей воинской части. Такой вот парадокс — служишь при штабе дивизии, а увольнять тебя, впрочем, как и давать отпуска, может только штаб твоей воинской части, к которому ты приписан. Но я этот вопрос уже решил, потому как сегодня, точнее, через час с небольшим, в Лебедин уходила машина, управляемая все тем же Васькой — ваишником. Прапорщик, подлец, конечно же, молчал, но проговорился Карачан, дембель из нашей же роты, который вместе с ним отправлялся выправлять себе документы для отъезда в свое Приднестровье.

А Александр Петрович Мосиенко был известным сказочником. Выпускник ближайшего пединститута, кафедры физвоза, футболист в недалеком прошлом, теперь имел вполне прапорщицкие габариты: 90х60х90 (рост — вес — возраст). Шутка. Веса в нем было примерно центнера полтора, росту — на полголовы выше меня (а я был тогда 190 см). Жена трудилась заведующей магазином военторга, поэтому к Мусе на полусогнутых бегали «гансы» из нашей части (так мы называли офицеров). Он ни в чем не нуждался, ни от кого не зависел, поэтому жил, служил в свое удовольствие. Любимым занятием для нашего командира было врать. Он врал почти всем и по всякому поводу, и без поводов, как таковых. Нет, конечно, к той категории людей, которые утверждают, что они — де сыны Горбачева или суданские шпионы, он не принадлежал. Он без зазрения совести мог наобещать какого-то содействия, на деле не предприняв даже намека на попытку помочь. Конечно, это касалось лишь тех людей, от которых выгода самому Мусе была мизерная, либо совсем нулевая. Мог он просто обманывать, интуитивно говоря собеседнику лишь только то, что последний хотел услышать. Короче, был нормальным прапорщиком Советской Армии.