Владимир Понизовский - Посты сменяются на рассвете

«Наследию войны — разрухе мы объявили войну! Топором, ломом, киркой, лопатой вонзимся ей в грудь! Молотом тяжким разобьем ей голову! Тогда заработают НАШИ фабрики, НАШИ машины и станки! Веками создавали мы богатства ДЛЯ ДРУГИХ — наших жирных господ — ДЛЯ СЕБЯ будем их созидать теперь! Довольно терпеть нищету: в наших руках неисчислимые богатства! Дружным трудом братской коммуны восстановим железные дороги: они дадут ХЛЕБ голодным, ТЕПЛО холодным; напитают СЫРЬЕМ, зажгут топливом наши фабрики и заводы! Только СВОЕЙ РУКОЙ защитим мы детей рабочих, жен, отцов, матерей, спасем СОВЕТСКУЮ РЕСПУБЛИКУ!».

Каждый раз, прежде чем войти в здание, Андрей останавливался у этого плаката. Выделенные жирно аршинные красные буквы били точно в цель — ему чудилось, что руки наливаются силой. «Своей рукой защитим!..»

В один из дней весны его вызвали к председателю ВЧК. До этого Андрей видел Дзержинского лишь два-три раза, перед началом больших операций, когда Феликс Эдмундович сам ставил задания оперативным отрядам. А сейчас он приказал явиться в свой кабинет именно бойцу Лаптеву. Откуда председатель знает о нем, зачем вызывает? Может быть, Андрей в чем-то провинился?..

Кабинет Дзержинского был в одном из бесконечных коридоров здания на Лубянке. Войдя в комнату, Андрей успел приметить в углу железную койку под серым, в полоску, одеялом. Длинная кавалерийская шинель свешивалась с гвоздя до самого пола. Феликс Эдмундович сидел за большим столом, загруженным папками. В кабинете было холодно.

Андрей вытянулся, доложил как положено.

— Тебе сколько лет? — спросил Дзержинский. — Пятнадцать?.. Учиться тебе надо, товарищ Лаптев. Хочешь учиться?

— Не знаю...

— Красным командиром мечтаешь стать?

— Конечно! — Андрей залился краской.

— Вот и пошлем мы тебя на пулеметные курсы комсостава Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Возражений нет, боец Лаптев?

С теплом и грустью, как вспоминают о прошлом, о минувших огорчениях и тревогах, которые теперь представляются совсем и не тревогами и не огорчениями, а, наоборот, сладкой болью роста, вспоминал он обиды той осени двадцатого года. Да, тогда ему было обидно чуть ли не до слез: уже сколько недель занимается на пулеметных курсах, а все не доверяют ему пост № 27...

Первые пулеметные курсы, когда поступил на них Андрей, размещались в Кремле — в приземистых, толстостенных и узкооконных казармах, вытянувшихся напротив Арсенала по правую сторону от Троицких ворот. Два дня курсанты учились, на третий — несли караульную службу, сменяясь поротно: две роты учатся, а третья — на постах. Эти посты пулеметчики приняли поздней осенью 1918 года от красных латышских стрелков — тех самых, что первыми встали с винтовками в руках у Смольного в дни Октября, а потом сопровождали поезд с правительством Республики из Петрограда в Москву.

Теперь каждое утро очередной наряд выстраивался на развод караула во дворе Кремля, у Грановитой палаты. Курсанты — подтянутые, отутюженные, надраенные, хоть и поношены шинели, залатаны брюки и обмотки на ногах.

— Слуша-ай наряд караулов по Кремлю на сегодня!..

Кому — на стены, кому — к хранилищу ценностей Казначейства или в парные наряды у Спасских и Троицких ворот, только и открытых тогда в Кремле. А кому — и на посты в бывшем здании Судебных установлений, где разместился Совет Народных Комиссаров. Каждый курсант с замиранием ждал, надеясь и сомневаясь, назначения на пост № 27. С трепетом ждал и Андрей. Но проходили дни нарядов, он изучил суровым и молчаливым своим взглядом весь Кремль, все бойницы его стен, каждую щербину камня ворот, научился строго требовать: «Пропуск!», не чувствовать и песчинки сна в самый глухой предрассветный час, когда со стороны Замоскворечья тянет промозглый туман и убаюкивает тишина, старательно занимался и метко стрелял — но так ни разу не получил назначения на желанный пост. Почему? Если причина в том, что он — самый младший на курсах, то кто посмеет сказать — маленький? Уши оторвет!.. Правда, ростом не очень вышел, и физиономия круглая и конопатая, как заржавленная сковородка, — смех один... Хоть бы пушок какой появился, чтобы по примеру других курсантов завести бритву и помазок и со звоном направлять лезвие на широком ремне... Говорят, чтобы быстрей росли усы, надо губу керосином мазать... Но разве революции не все равно, сколько ему лет и есть ли у него усы и борода...

Теперь-то он понимает, что напрасны были его невысказанные обиды: часовыми на пост № 27 назначали самых проверенных курсантов после обсуждения кандидатур на президиумах ротных ячеек и утверждения на общих партийных собраниях. Прошлые заслуги были, конечно, в счет, но каждого новенького товарищи должны были хорошенько узнать сами. До Лаптева еще не дошел черед.

Все же дождался своего часа и он. На очередном разводе командир — комиссар курсов объявил:

— Слуша-ай наряд караулов по Кремлю на сегодня!.. Пост № 27 — у входа в квартиру товарища Ленина — первая смена. Курсант Лаптев!..

Смена постов — в нечетные часы. Андрей печатал шаг, сдерживал дыхание, боясь, что не утерпит, рванется вперед, обгонит разводящего. Здание Совнаркома — в двухстах метрах от их казарм, правее Арсенала. Вход с крыльца под узорным чеканным навесом. Первый этаж, второй, третий... Длинный коридор с высоким сводчатым потолком. С одной стороны — высокие окна, выходящие во внутренний, замкнутый треугольником здания двор. С другой — двери. Что за ними?.. Коридор упирался в стену. В стене, по верху застекленной, — низкая, чуть выше человеческого роста, желтая дверь с потертой бронзовой ручкой. У двери вытянулся товарищ Андрея, курсант. Это и есть пост № 27.

Ритуал смены караула. И вот уже Лаптев стоит один в пустом безмолвном коридоре. В руке — винтовка. На шее — свисток на красном шнуре. Стоит, в первые минуты боясь шелохнуться. Но проходит время, и он начинает обвыкать, «обживать» свою позицию. Удивительно: за этой обычной дверью — Ленин! Далеко его комната от двери? Какая она? Что сейчас делает Владимир Ильич?.. Хотя что можно делать в этот рассветный час? Спит, наверно.

Вдоль коридора, начинающегося от двери, тянется по светло-желтому паркету мягкая сиреневая дорожка-ковер. По левую руку от Андрея — окно с широким дубовым подоконником. В коридор уже струится голубизна, глушит неяркое свечение электрических ламп в бронзовых люстрах, свешивающихся со свода. Напротив, на стене, белеет листок, окантованный рамкой. «Инструкция часовому поста № 27». Он перечитывает, хотя уже давно знает ее назубок: часовой может беспрепятственно пропускать в квартиру Владимира Ильича Ленина, Надежду Константиновну Крупскую, Дмитрия Ильича, Марию Ильиничну и Анну Ильиничну, ее приемного сына Георгия Лозгачева и домработницу Ульяновых — Александру Михайловну Сысоеву, а остальных — только по личному указанию. Несложные обязанности. Но вот узнает ли Андрей каждого в лицо? Владимира Ильича и Надежду Константиновну — это ясно, а вот у других придется на первый раз спросить пропуск. Сейчас, сейчас откроется дверь! Нет, еще рано... А вдруг? Он сдерживал волнение, не смел переступить с одной затекшей ноги на другую.