Александр Бруссуев - Прощание с Днем сурка

— Он мертв, он уже давно мертв, — сказал он.

— Да, с самого рождения, — ответил я свистящим шепотом.

— Нож ты воткнул уже в мертвеца.

— Да, незадача. Ну, уж вы извиняйте меня.

— Спокойно, сэконд (так по табели о рангах меня величали в официальных случаях), посиди у переборочки, отдохни. Сейчас я своего парня сплавлю вниз по подземной реке Стикс, которая берет начало в нашей цистерне подсланевых вод, а потом о твоем друге позаботимся.

— Может помочь тебе? — вяло поинтересовался я, уже присев спиной к переборке.

— Ладно, справлюсь пока. Постарайся прийти в себя, — сказал и исчез Стюарт.

Посидел я немного, голова заболела оглушительно. До того больно стало, что меня даже вывернуло наизнанку, едва до бака с мусором добежал. Пускал я пузыри, кажется, целую вечность, старательно выдувая из ноздрей какие — то малоаппетитные кусочки, мечтая о доме и стакане чистой колодезной воды. Вконец обессилев, присел тут же, вернее, просто стек на палубу.

Вновь материализовался Стюарт, похлопал меня по плечу, подошел к жмурику и в темпе устремился к запатентованному мной под пищевые отходы баку. Звуки, которые он начал издавать, крайне походили на рулады, ранее выводимые мной. Талантливый имитатор! Железный уэльсец, точнее валлиец.

— Знаешь, что мне любопытно?

— Что, позвольте узнать? — аристократическим жестом вытирая ветошкой подбородок, спросил Стюарт.

Я перевернулся на спину, глубоко вздохнул, борясь с головокружением, и ответил:

— Скоро сутки, как мы ни хрена не ели, а желудок выдал столько всего!

— Пусть это тебя волнует в меньшей степени, о, мой любознательный друг! Дается мне, здесь должна быть вполне приемлемая аптечка. Она нам крайне необходима, особенно тебе. А переживать нам стоит только лишь по поводу наших дальнейших шагов.

— Надо валить отсюда. И чем скорее, тем дальше.

— Идеи есть?

— Идеи есть, продуктов нет.

— С этим разберемся, неплохо бы было в свои каютки на прощанье заглянуть. Может, там чего ценного для нас осталось, — говорил Стюарт, перебирая медикаменты из обнаруженной над станком коробочки с красным крестом. — Держи! Самая нужная вещь!

На грудь мне упал пузырек, но открыть его не удалось.

— Давай, нюхай! — Стюарт склонился надо мной, заботливо приподняв мою голову. — Инвалид!

Я несколько раз втянул в себя нашатырный аромат. Хоть голова болела по-прежнему, но тошнота постепенно отступала, можно было начинать двигаться.

— Ты кого нахрен послал?

— Ожил! Замечательно! Давай-ка, второго убиенного в цистерну определим — и свобода нас ждет! — Стюарт припал носом к бутылочке, будто ее у него кто-то собирался отобрать. — Ну и вонища здесь, надо признаться!

Я испытывал очень небольшое желание, оказаться вновь поблизости от тела того, с кем мы еще совсем недавно играли в настоящую мужскую игру: кто кого заборет и, ах, убьет. Стюарт прекрасно осознавал мое состояние, но пожал плечами и кивнул головой в сторону рабочего халата, висевшего на крючке в углу наверно с постройки парохода. Мы, да и многие поколения перед нами нет-нет, да и прикладывались к этому предмету рабочего туалета руками. Руки, как правило, бывали испачканными, поэтому первоначальный цвет этого обширного полотенца уже невозможно было угадать. Но халат продолжал упорно висеть, как символ удачи и непотопляемости. И вот настал его черед, история Ellesmere, похоже, подходила к концу.

Кое-как завернув труп в судовой раритет, мы, кряхтя и постанывая, добрались до горловины и вперед ногами отправили пополнение к скучающему в темноте и безобразии цистерны первому покойнику. Причем кряхтел и стонал только я. Но не рыдал! Стюарт тоже не проронил ни одной слезы. Как-то даже без слов прощания обошлись. Вот только ножик с надписью «Swiss military» в горле у бандита оставили, совсем позабыли. Ну не вылавливать же его обратно! Плюнули, накинули люк и поднялись в ЦПУ (центральный пост управления всем машинным отделением).

Освещение здесь было не в пример ярче, поэтому можно было оценить наш внешний вид. Стюарт посмотрел на меня и жалостливо поморщился.

— Да, хари-то у нас у всех хороши, — отреагировал я.

— Сходи осторожненько в каюту, может, чего полезного для себя отыщешь, прими в темпе душ. Вряд ли кто-нибудь сейчас по судну шарахается. Только внимательно, ради бога. На все про все десять минут. Я пока здесь кое-какие приготовления сделаю.

И я уныло в путь потек. Замирал перед каждым коридором, прислушивался перед каждым пролетом трапов и вообще чуть не слился с переборкой, осторожно просачиваясь в дверь на уровне третьей палубы. Здесь тоже было тревожно и тихо. Дверь в мою каюту оказалось открытой. В моих привычках всегда запирать свое жилое помещение на ключ. Значит, прошлись с инспекцией под руководством одного из штурманов — лишь у старпома был, так называемый, мастеркей.

Каюта носила следы скоростного обыска. Позднее, может быть поутру, проведут более тщательный осмотр, но к тому времени все мои прятки будут пусты. Жизнь научила меня даже за закрытыми дверями искать укромные уголки, куда можно поместить самое ценное. Поэтому я отогнул на иллюминаторе занавесочку и отцепил от гардины бумажник. Наличности в нем было не столь уж и большое количество, так как 90 % зарплаты компания требовала переводить на счет в банке, но потеря кровных средств всегда вызывает некоторое ухудшение настроения.

Когда-то в далекие армейские времена, когда все свое нехитрое имущество мы хранили в прикроватных тумбочках, и любой уважающий себя чучен мог запросто заглянуть внутрь, мой друг Макс под пытками выдал мне тайну, как ему удается сохранять в неприкосновенности такие сокровища, как одеколон и бритвенные лезвия. Вот подобную же двойную стеночку я всегда устраиваю в каютном шкафчике. И на сей раз мои документы, минисиди — плейер с мини же дисками дождались своего хозяина. Небольшая сумочка как раз подходит, чтоб уложить все это, да еще иконку святого Александра Свирского, семейные фотографии, медикаменты да мыльные дела. Замечательно, что свой телефон всегда носил с собой в нагрудном кармане комбинезона, а на одинокий зарядник никто из басурман не позарился. Теперь можно и по скорому ополоснуться.

После стремительного ополаскивания, постоянно ожидая визита аборигенов, почувствовал себя гораздо свежее. Лишь сердце кровью обливалось, стоило узреть в зеркале огромный сизо — бурый лобешник, оплывающие в смотровые щели глаза, и не узнавать в отражении себя самого. Нога, досаженная железякой, тоже увеличивалась в размерах. Горе мне, убогому! Но ведь есть волшебная мазь, под названием «Гепарин»! И тюбик блеснул бриллиантом, извергая из недр бальзам на тело и душу. Спасибо тебе, моя дорогая супруга, что, собирая меня в дорогу, уложила это средство от синяков и воспалений! Боже, как я хочу домой!