Аркадий Локерман - По медвежьему следу

В общежитии Борис впервые изумил соседа, решительно попросив создать ему условия и на сегодняшний вечер и на завтрашний. И без помех до рассвета Борис, как перед экзаменом, заполнял пробелы в образовании.

Утром он вместе с Пластуновым в минералогической лаборатории проиграл весь ход диагностики золота: от промывки пробы до определения его чистоты по цвету черты на пробном камне.

И три часа сумели они выкроить для ознакомления с районом в геологических фондах. А вечером, когда опустел отдел, Пластунов, распахнув окно и жадно вдыхая, сказал:

— Не удержусь, продолжу воспитательную работу! Будь, Боря, очень внимателен, присматривайся и к минералам, и к местности, все отмечай, наноси на карту… Если дело потребует — не торопись, телеграфируй, командировку продлим… И к людям приглядывайся — случается, наводят тень на плетень!.. Привезут откуда-нибудь богатые образцы, раскидают, а то и в трещины горных пород кувалдой загонят да зачистят так, что не отличишь… Даже из ружья золотым песком, случалось, стреляли — подсаливали россыпь!

— Такое, наверное, только в старину бывало, — ответил Борис, вспомнив, что читал в романе академика Обручева «Рудник „Убогий“», как такими приемами пытались подороже продать бедную россыпь.

— И в наши дни еще встречаются артисты… Один такой совсем недавно три года всех за нос водил. Но как веревочка ни вьется!.. У тебя там вроде дело чистое — «золотить» медведя никому корысти нет. Впрочем, бывает, что и не из корысти, а, как говорится, для смеху могут маскарад устроить. Поэтому семь раз проверь…

Прощаясь, Пластунов обнял его так душевно, словно предстояла долгая разлука.

Вылет откладывали по метеоусловиям четыре раза, но все же выпустили!

Борис не знал, встретит ли его Степанков, и поэтому очень хотел прибыть в Молокановку засветло. А десятиместный самолетик, пробившись сквозь облака, казалось, задремал, прижавшись к ним, как к подушке. Дремали и пассажиры. Посапывал, выбрасывая табачнодымный дух, сосед Бориса — краснолицый, длиннобородый, подстриженный под кружок, — он еле втиснулся в кресло.

«Наверно, Степанков похож на него», — почему-то подумал Борис.

Захотелось спросить про Степанкова, но сосед заснул мгновенно.

Вскоре облака расступились, заблестело под солнцем крыло самолета, и открылась величественная панорама гор и долин.

Самолетик, дрожа от напряжения, упрямо карабкался ввысь над склонами, почти на бреющем переваливал водоразделы, плавно скользил в долины и снова устремлялся вверх.

Борис смотрел то в окно, то на карту и радовался, верно определяя хребты и реки. В натуральную величину предстало «древнее темя Азии» — знакомая по учебникам тысячекилометровая скалистая глыба, свидетель всей истории планеты.

Проследив глазами четкие очертания Луйской впадины, Борис поднялся из кресла и даже рукой отдал салют. Хотелось крикнуть «ура», но дремали соседи, не сознавая величия момента. Самолет пересекал Полярный круг! 66°31′ — единственная в северном полушарии широта, где в день зимнего солнцестояния, 22 декабря, солнце вовсе не восходит, а в летнее солнцестояние, 22 июня, вовсе не заходит. Вспомнился его любимый Джек Лондон. «За тех, кто в пути!» — прошептал Борис.

Все дальше на север уходил самолетик. Борис так увлекся, разглядывая с высоты Сибирскую платформу, что позабыл про свои дела и Молокановку.

И вдруг мелькнули под крылом, словно игрушечные, домики в два ряда вдоль речушки. Снизились резко, сильно болтало, и стало видно, как ползут по земле белые змейки.

Сосед проснулся, навалился на Бориса, заглядывая в окно.

— Не примут, — определил он, — вишь, как метет-то, в Кадар потащат!

Круто накренившись, пошли на второй круг, и вскоре запрыгал самолетик по кочковатому полю, подрулил к избушке с яркой даже в сумерках вывеской: «Аэропорт».

Не успел Борис и десяти шагов ступить по земле, как молодой человек в синей нейлоновой куртке с красной отделкой протянул ему руку и сказал, улыбаясь:

— Здравствуй, Борис Михайлович Струнин, с приездом!

Беличья шапка оттеняла румянец его щек, блеск глаз.

— Здравствуй, — ответил Борис выжидательно. Совсем не таким представлял он таежного охотника.

А тот, возможно поняв это, поспешно добавил:

— Я — Степанков Андрей!

В руке он держал телеграмму. Тут уж Борис заулыбался, обеими руками сжал руку Степанкова вместе с телеграммой, а затем, отступив на шаг, спросил:

— А ты меня как определил?

— Запросто! Остальные все свои!

«Как это хорошо, когда все свои!» — подумал Борис.

— А это мой сын Витянька, — представил Андрей.

Борис насторожился — уж не шутит ли он? Сынок был папе до плеча — лет четырнадцати, а Андрея Борис определил как ровесника себе. Но сходство отца и сына было явным: такое же открытое лицо, нос с горбинкой, румянец во всю щеку и пушистые ресницы. Вместе с Витянькой подошли, деловито обнюхали Бориса две собаки, очень похожие, длинношерстные, палевые, с черными узкими мордами.

— Это Чарли, а это Чула, — представил их Андрей, — у нее передние лапы, видишь, черные, как в чулки одетые.

В поселок пошли не по дороге, а напрямик, по тропке, через лесок. Было так тихо, что Борис невольно прислушивался, — после самолета эта тишина казалась какой-то неправдоподобной. Только когда вышли на улицу, где-то вдалеке затарахтел движок и разом засветились окна во всех домах, сначала тускло, а затем светлее, светлее. На дощатый тротуар, гулко повторявший шаги, легли веселые тени окон, цветов, расшитых занавесок. Встречные люди замедляли шаги, здороваясь, и внимательно поглядывали на Бориса. И собаки — их было больше, чем прохожих, — отличали его, бросались яростно, казалось, вот-вот вцепятся, но Чула и Чарли встречали их свирепым оскалом, и те сразу становились вежливыми, лишь обнюхивали новичка.

Перешли овраг по мостику.

— Вот и наша избушка! — Андрей остановился у высокого крыльца.

— На курьих ножках, — добавил Борис, сосчитав восемь окон по фасаду обрамленных затейливой резьбой.

— Еще дедовская! — не без гордости пояснил Андрей.

Через холодные сени прошли в сени теплые, такие же просторные. Чула и Чарли там остались — порядок знают. Там встретила их русоволосая молодая женщина.

— Супруга моя, Зина, — представил Андрей. — А это наша Галуня, уже в первый класс ходит, а все за мамкину юбку цепляется!

— Прошу в залу! — поклонилась хозяйка.

В этой, на четыре окна, зале сошлось старое и новое: огромная печь с лежанкой, покрытой медвежьей шкурой, самодельный буфет, толстоногий стол, окруженный дюжиной тяжелых стульев с резными спинками, а ближе к окнам — журнальный столик, отделанный медью, торшер, три вращающихся кресла перед телевизором. На бревенчатых строганых стенах, в красном углу, тусклая икона, а поодаль — ветвистые оленьи рога, чучело лебедя, распластавшего крылья в полете, и много картинок, вырезанных из журналов.