Ясунари Кавабата - Существование и открытие красоты

За те два месяца, что я прожил в отеле «Кахала Хилтон», сколько раз по утрам я любовался красотой игры утреннего солнца на стаканах, расставленных на длинном столе, что стоит в углу ресторана-террасы у побережья. Нигде я не видел такого сверкания обыкновенных стаканов: ни в Ницце, ни в Каннах на южном берегу Франции, ни на полуострове Сорренто в Южной Италии, где так же ясен и прозрачен солнечный свет и так же ярко искрится море. Думаю, что утреннее сияние стаканов в ресторане отеля «Кахала Хилтон» навсегда останется в моем сердце как чистый символ Гавайев, прозванных райской землей вечного лета, или символ яркого гонолульского солнца, ясного неба, прозрачной морской воды и зелени деревьев. Стаканы, перевернутые вверх дном, стоят в строгом порядке, будто на параде. Одни побольше, другие поменьше, составлены по два и по три. Они стоят так близко друг к другу, что их поверхность сливается. Естественно, стаканы не полностью освещены лучами утреннего солнца — они перевернуты вверх дном, и потому только грани донышка излучают сияние и искрятся, как алмазы. Интересно, сколько их здесь? Наверное, две или три сотни. Не все донышки светятся одинаково, но у большинства одни и те же точки сверкают, как звезды. Ряды стаканов образуют причудливые гирлянды светящихся точек.

Присмотревшись к мерцанию света на их гранях, я обнаружил, что свет проникает и внутрь стаканов, но сияет там не так ярко, как на гранях донышка, более тусклый и мягкий. Слово «мягкий» в японском понимании, наверное, не подходит к яркому гавайскому солнцу, но в отличие от сверкающих на гранях донышка точек этот свет растекается действительно мягко. Два сияния, но каждое по-своему чисто и прекрасно. Возможно, причиной тому обильное солнце Гавайев и удивительно чистый, прозрачный воздух. Налюбовавшись игрой утреннего солнца на стаканах, расставленных вдоль длинного стола, я отвел глаза и, осмотрев ресторан, заметил, что на стаканах со льдом и с водой, стоявших на столиках посетителей, также мерцает утренний свет. Не вглядишься — не увидишь этой чистой красоты. Возможно, не только в Гонолулу, на морском побережье Гавайев, стаканы свергают так красиво в лучах утреннего солнца. Может быть, и на южном побережье Франции или Италии или на юге Японии яркий свет щедрого солнца так же сияет на стеклянных стаканах, как и в ресторане отеля «Кахала Хилтон», но я этого не видел. Естественно, молено привести менее прозаические примеры, чем стаканы, говоря о чистом символе сияющего гонолульского солнца, ясного неба, прозрачной морской воды и зелени деревьев. Можно рассказать о редкостных явлениях, олицетворяющих красоту Гавайев, например о цветах удивительно яркой окраски, или о пышной кроне стройных деревьев, или о таких удивительных вещах, как вертикальная радуга в море, которая поднимается из одной точки, там, где идет дождь, или круглая радуга вокруг луны наподобие нимба. Такого я не имел счастья видеть.

И все же благодаря утреннему свету я открыл красоту простых стаканов. Я ее определенно открыл, впервые встретившись с нею. Никогда раньше я не видел именно такой красоты. А разве не в таких вот встречах суть литературы и человеческой жизни? Такое ли уж это преувеличение? Может быть, да, а может быть, и нет. За свои семьдесят лет я впервые открыл и пережил отраженный в стаканах свет.

Конечно, служащие отеля не для того поставили сюда эти стаканы, чтобы ими любовались. Им, наверное, и в голову не приходило, что кто-то сочтет их прекрасными. Да и я когда слишком долго думаю об этой красоте и настраиваю себя: а как они будут сиять сегодня утром — то все пропадает. Правда, начинаешь различать детали.

Я сказал, что одни и те же точки на донышке перевернутых стаканов сверкают, как звезды, но потом, присмотревшись, обнаружил, что в зависимости от времени дня и угла зрения появляется уже не одна, а много таких звездочек и сверкают они не только на гранях дна, но и внутри стаканов образуют звездное сияние. Наверное, мне просто показалось, что на каждом донышке была всего одна звезда. А может быть, и не показалось, и, наверное, сияние многих звезд красивее сияния одной, но для меня истиннее та красота, которую я пережил вначале, увидев одну звезду. А разве не так же бывает в литературе и в жизни?

Однако, вместо того чтобы рассказывать о «Гэндзи-моногатари», как было задумано, я заговорил о стаканах. Но, говоря о стаканах, я не переставал думать о «Гэндзи». Наверное, одни меня не поймут, другие не поверят. И наверное, я говорил об этих стаканах слишком долго и нудно. Есть у меня такая привычка, что делать, я далек от совершенства и как писатель, и как человек. Действительно, было бы лучше начать с «Гэндзи-моногатари», а о сиянии стаканов сказать в двух словах, в хайку или танка. Но, наверное, таково веление души — рассказать своими словами о моем открытии и переживании красоты сверкающих на утреннем солнце стаканов.

Может быть, где-то в другом месте, в другое время и существовала красота, подобная этой, а может быть, и не существовала красота, подобная этой, в другом месте, в другое время. По крайней мере, ничего подобного я раньше не видел. И наверное, молено сказать: «Это бывает раз в жизни». Я слышал рассказы японцев, проживающих здесь, на Гавайях, и сочиняющих хайку о том, как красива радуга в открытом море, которая поднимается вертикально из одной точки, и о радуге вокруг луны наподобие нимба. Говорят, и на Гавайях спорят о сезонных стихах. Необычная радуга породила два летних цикла: «Дождь и море» и «Радуга ночью». Хотя можно, наверное, найти и более точные слова. Я слышал, что на Гавайях популярна сезонная тема «Зелень зимой». Узнав об этом, я вспомнил собственное хайку (когда-то я забавлялся этим):

Можно подумать, что стихотворение написано на тему «Зелень зимой» на Гавайях. В действительности я написал его в канун Нового года в Сорренто, в Италии. Покинув Японию, где уже облетели деревья и стояло зимнее уныние, я пересек Северный полюс и десять суток провел в Швеции, где дни короткие и солнце садится совсем низко над горизонтом. Миновав Англию и Францию с ее сильными морозами, я прибыл наконец в Южную Италию, на полуостров Сорренто. Странно было видеть в середине зимы зеленые листья деревьев и свежую траву. Темно-оранжевые апельсины мелькали на растущих вдоль улиц деревьях. Говорят, такая погода в зимнее время необычна даже для Италии.

Вторая танка написана во время поездки в горы. Когда мы подъезжали к горам, крупными хлопьями повалил снег. Для Сорренто это редкость. Я, к своему стыду, не умею толком сочинять ни хайку, ни танка, ни современные стихи, но под впечатлением этого радостного путешествия по далеким краям сочинил несколько стихов. И хотя не отнесся к ним серьезно, все же записал в блокнот, надеясь, что когда-нибудь пригодятся: пробудят в моей душе воспоминания.

«Старый год, Новый год», хайку на тему «Зелень зимой» — новогодняя сезонная тема, означает просто, что старый год миновал, приходит новый и мы, вспоминая год ушедший, с нетерпением ждем наступления нового. Навеяно хайку Такахама Кёси (1874–1959):

Этот великий хайкаист жил в Камакура, неподалеку от меня. Как-то после войны я похвалил в печати его рассказ «Радуга» и был удивлен, когда почтенный «учитель» появился однажды в дверях моего дома, чтобы поблагодарить меня. Он был одет как подобает: в кимоно, хакама, высоких гэта. Я был растроган, заметив, что за спиной он держит тандзаку, кончик которой торчал над воротником. На тандзаку были написаны посвященные мне стихи. Так я узнал об этом обычае сочинителей хайку.

В Камакура заведено: в канун Нового года местные поэты танка и хайку вывешивают на станции свои стихи. Там я и прочитал трехстишие Кёси «Старый год, Новый год». Я был поражен неожиданным сравнением: «Будто палкой их протыкают». Образ ошеломляет, как дзэнский выкрик иккацу.

Из библиографии Кёси я узнал, что это необычное хайку было написано им в 1950 году. У Кёси, который был редактором литературного журнала «Кукушка», немало таких неожиданных, непроизвольных стихов: как будто беседует с кем-то или разговаривает сам с собой. Но у него есть и очень глубокие, проникновенные, завораживающие хайку: