Бернарден Сен-Пьер - Поль и Виргиния. Индийская хижина

В этом маленьком сочинении я ставил себе большие цели. Я попытался нарисовать в нем почву и растительность, не похожие на те, какие есть в Европе. Поэты наши достаточно долго усаживали влюбленных своих на берега ручьев, на луга и под листву буков. Мне захотелось дать им место на берегу моря, у подножья скал, в тени кокосов, бананов и цветущих лимонных дерев. Другой части света недостает лишь Феокритов и Вергилиев, дабы у нас были картины, по меньшей мере столь же привлекательные, как и изображения наших стран. Мне ведомо, что путешественники, отмеченные вкусом, оставили восторженные описания некоторых островов южного океана; однако нравы туземцев, а еще пуще — наезжающих туда европейцев, часто портят там пейзаж. Мне же захотелось связать красоту тропической природы с нравственной красотой маленького общества. Я поставил также себе задачей сделать наглядными несколько великих истин, и в том числе следующую: счастье наше состоит в том, чтобы жить в согласии с природою и добродетелью. Однако мне отнюдь не пришлось прибегать к сочинительству, дабы изобразить счастливую семью. Смею уверить, что люди, о коих далее идет речь, действительно существовали и что история их подлинна в основных своих происшествиях. Это было засвидетельствовано рядом лиц, которых мне довелось знать на Иль-де-Франсе. От себя я привнес лишь кое-какие маловажные обстоятельства; однако и они, поскольку я лично испытал их, опять-таки действительны. Когда несколько лет назад я сделал весьма несовершенный набросок этой, можно сказать, пасторали, я обратился к одной прекрасной даме, вращавшейся в высшем свете, равно как к нескольким серьезным людям, живущим поодаль от него, с просьбой прослушать мое чтение, дабы я мог принять в расчет впечатление, вызываемое моим произведением у слушателей столь разного склада, — мне было дано удовольствие видеть, как все они проливали слезы. Это было единственным суждением, какое я извлек, но это было также и все, о чем мне хотелось знать. Однако часто бывает, что большой порок тянется следом за малым дарованием; так и мне этот успех внушил тщеславную мысль — дать моему сочиненью заглавие: «Картина природы». По счастью, я вспомнил, насколько чужда мне самая природа тех мест, где я родился; насколько богата она, многообразна, приятна, великолепна, таинственна в тех странах, где ее проявления я видел лишь в качестве путешественника, и насколько недостает мне проницательности, вкуса и писательской выразительности, чтобы познать ее и воспроизвести. Это вернуло меня в естественные мои границы. Таким-то образом я включил этот слабый опыт в общий заголовок, своего рода продолжением моих «Этюдов о природе», которым публика оказала столь благожелательный прием: мне хотелось, чтобы заглавие это, напоминая читателям о слабости моего дарования, было вместе с тем постоянной памяткой об их ко мне снисходительности.

На восточном склоне горы, подымающейся за Портом Людовика, что на Острове Франции[1], видны на урочище, некогда обработанном, развалины двух маленьких хижин. Они расположены почти на середине котловины, образуемой большими скалами и имеющей лишь один выход, обращенный на север. Слева видна гора, именуемая Пиком Открытия, откуда сигнализируют кораблям, пристающим к острову, а у подножия этой горы — город, называемый Портом Людовика; справа — дорога, ведущая от Порта Людовика к Участку Больших Апельсинов; затем — церковь, носящая то же прозвище и высящаяся с ведущими к ней бамбуковыми аллеями посреди равнины; а далее — лес, простирающийся до пределов острова. Перед собой, на берегу моря, видим Бухту Могилы, немного правее — Мыс Несчастья, а за ним — открытое море, где кажутся водяными цветами несколько необитаемых островков, и среди них — Угол Прицела, похожий на бастион среди волн.

У входа в котловину, откуда видно все это, горное эхо беспрестанно вторит шуму ветров, волнующих соседние леса, и плеску волн, разбивающихся вдали о скалы; но близ самых хижин не слышно никакого шума и не видно ничего, кроме больших утесов, отлогих, как стены. Купы деревьев растут у их подошвы, в их расселинах и даже на вершинах, куда пристают облака. Дожди, привлеченные их пиками, часто разрисовывают цветами радуги зеленые и бурые склоны и питают у их подножия источники, из которых образуется небольшая речка Латаний. Великая тишина царит в их окрестности, где все исполнено мира: воздух, воды и свет. Лишь эхо чуть вторит там шелесту пальм, растущих по пологим возвышенностям и всегда качающих по ветру длинные стрелы свои. Нежный свет озаряет глубь этой котловины, где солнце сияет лишь в полдень; но уже с зарей лучи его ударяют по хребту, и вершины его, подымаясь над тенями горы, кажутся золотыми и пурпурными на лазури небес.

Я любил посещать это место, где можно наслаждаться одновременно и необъятным видом и глубоким уединением. Однажды, когда я сидел близ этих хижин и созерцал развалины их, какой-то человек, уже старый, проходил неподалеку. Он был одет, по обычаю коренных жителей страны, в короткую блузу и длинные панталоны. Он шел босиком и опирался на палку из черного дерева. Волосы его были совершенно белы, а лицо — благородно и просто. Я почтительно поклонился ему. Он ответил на мой поклон и, на мгновение окинув меня взглядом, приблизился ко мне и опустился на пригорок, где я сидел. Побуждаемый этим знаком доверия, я заговорил с ним. «Отец мой, — сказал я ему, — не можете ли вы сообщить мне, кому принадлежали эти две хижины?» Он мне ответил: «Сын мой, в этих землянках и на невозделанном этом урочище жили двадцать лет назад два семейства, нашедшие тут счастье. История их трогательна; но на этом острове, лежащем на пути в Индию, какого европейца заинтересует судьба нескольких неизвестных людей? Кто захотел бы жить здесь счастливо, но в бедности и безвестности? Люди стремятся узнать лишь историю царей и властителей, которая бесполезна им». — «Отец мой, — возразил я, — нетрудно рассудить по виду вашему и вашей речи, что вы приобрели великую опытность. Ежели есть у вас время, то прошу вас поведать мне, что вы знаете о прежних жителях этого пустынного места, и верьте, что человек, даже наиболее развращенный предрассудками света, любит слушать о счастии, даруемом природой и добродетелью». Тогда, сжав на мгновение руками голову, словно стараясь припомнить кое-какие обстоятельства, старец рассказал мне вот что.

В 1726 году один молодой человек из Нормандии, по имени де-ла-Тур, тщетно попытавшись добиться службы во Франции и помощи от своей семьи, принял решение приехать на этот остров, дабы здесь искать счастия. С ним была молодая женщина, которую он очень любил и которою он равно был любим. Она происходила из старинного и богатого рода своей провинции; однако он женился на ней тайно и без приданого, ибо родители его жены воспротивились ее замужеству, так как он не был дворянином. Он оставил ее в Порте Людовика, на этом острове, и отплыл на Мадагаскар, чтобы купить там нескольких чернокожих и поскорее вернуться сюда устраивать жилище. Он прибыл на Мадагаскар в дурное время года, начинающееся с половины октября, и вскоре по приезде умер от губительной лихорадки, которая свирепствует там в течение шести месяцев в году и которая всегда будет мешать европейским нациям основать там прочные поселения. Вещи, привезенные им с собой, были расхищены после его смерти, как то обычно бывает с теми, кто умирает вдали от родины. Его жена, находившаяся на Острове Франции, осталась вдовой, беременной, в стране, где у нее не было ни помощи, ни положения, не имея на свете ничего, кроме одной лишь негритянки. Так как она ни к кому не хотела обращаться с просьбами после смерти того, кого единственно любила она, то несчастие придало ей мужества. Она решила обрабатывать при помощи своей невольницы небольшой клочок земли, дабы иметь чем существовать. На этом острове, почти пустынном, где земельных участков было вдоволь, она отнюдь не искала земли, наиболее плодородной или наиболее способствующей торговле. Стремясь найти какое-либо горное ущелье, какое-либо скрытое убежище, где она могла бы жить одиноко и безвестно, она ушла из города в эти скалы, чтобы укрыться в них, как в гнезде. Всем чувствительным и страдающим существам свойствен этот инстинкт — удаляться в самые дикие и пустынные места, как будто скалы служат преградой злосчастию и как будто спокойствие природы может утишить пагубные смятения души. Но провидение, которое приходит на помощь нам, когда мы стремимся лишь к насущным благам, дало госпоже де-ла-Тур то, чего не дают ни богатство, ни знатность: то был друг.