Анатоль Франс - Кренкебиль

– Я сказал «Смерть коровам!», я?.. О!..

Приказчики и мальчишки встретили арест взрывом хохота. Он удовлетворял вкусу людской толпы, всегда падкой на зрелища грубые и низменные. Но какой-то старичок с печальным лицом, одетый в черное, в цилиндре, протиснулся через толпу к полицейскому и сказал ему тихо, очень вежливо и очень твердо:

– Вы ошиблись. Этот человек не оскорблял вас.

– Не вмешивайтесь не в свое дело, – ответил ему полицейский, на этот раз без угроз, так как говорил с человеком, прилично одетым.

Старик настаивал очень спокойно и очень упорно. И полицейский приказал ему дать свои показания у комиссара. Тем временем Кренкебиль восклицал:

– Это я сказал: «Смерть коровам!»? О!..

В то время как он с изумлением произносил эти слова, башмачница г-жа Байар подошла к нему со своими четырнадцатью су. Но полицейский № 64 уже держал Кренкебиля за шиворот, и г-жа Байар, решив, что никто не платит человеку, которого ведут в полицейский участок, опустила эти четырнадцать су в карман своего передника.

Вдруг, уразумев, что тележка его задержана, что сам он лишен свободы, что под ногами его пропасть, что солнце померкло, Кренкебиль пробормотал:

– Ну, однако!..

У комиссара старичок объявил, что, задержавшись в пути из-за скопления экипажей, он был свидетелем происшествия и утверждает, что полицейского не оскорбляли и что он безусловно ошибается. Он назвал свое имя и должность: доктор Давид Матье, главный врач больницы Амбруаза Паре, кавалер ордена Почетного Легиона. В другие времена такое показание вполне удовлетворило бы комиссара. Но тогда во Франции ученые считались подозрительными.

Кренкебиль, задержание которого было подтверждено, провел ночь в арестантской и утром в «салатной корзинке» был препровожден в Центральную полицейскую тюрьму.

Заключение в тюрьму не показалось ему ни мучительным, ни обидным. Он принял его как нечто должное. Что его поразило при входе – так это чистота стен и выложенного плитками пола. Он сказал:

– Чистое помещение, ей-ей чистое! На полу хоть ешь. Оставшись один, он захотел подвинуть табурет; оказалось, что он приделан к стене. Тут он громко выразил свое удивление:

– Вот ловко то! Мне бы такого ввек не придумать, это уж верно!

Усевшись, он крутил пальцами и пребывал в изумлении. Тишина и одиночество угнетали его. Он томился, он тревожился о своей тележке, которую забрали в участок со всей капустой, морковью, сельдереем и прочим салатом. И спрашивал беспокойно:

– Куда они девали мою тележку?

На третий день его посетил адвокат, мэтр Лемерль, один из самых молодых членов адвокатского сословия в Париже, председатель одного из отделений «Лиги Французского Отечества».

Кренкебиль пытался рассказать свое дело, что ему было не легко, так как у него не было привычки говорить. Может быть, он бы все-таки выкарабкался, если б ему помогли. Но на все, что он говорил, адвокат с недоверием качал головой и, листая бумаги, бормотал:

– Гм! Гм! Ничего этого я не вижу в деле…

Затем сказал с утомленным видом, покручивая белокурые усы:

– В ваших интересах, пожалуй, лучше бы признаться. Сам я полагаю, что ваша система полного отрицания вины исключительно неудачна.

И с этой поры Кренкебиль охотно бы стал признаваться, если б только знал, в чем надо признаться.

Председатель суда Буриш посвятил целых шесть минут допросу Кренкебиля. Этот допрос мог бы внести больше ясности в дело, если бы обвиняемый отвечал на поставленные ему вопросы. Но у Кренкебиля не было навыка к дискуссиям, а в таком обществе почтение и страх вовсе уж замыкали ему рот. Он все молчал, а председатель сам давал за него ответы; ответы эти были убийственны. В заключение председатель спросил:

– Так вы признаете, что сказали «Смерть коровам!»?

– Я сказал: «Смерть коровам!», потому, что господин полицейский сказал: «Смерть коровам!» Тогда и я сказал: «Смерть коровам!»

Он хотел объяснить, что, удивленный и пораженный таким незаслуженным обвинением, он повторил чужие слова, которые были ему несправедливо приписаны и которых он вовсе не произносил. Он сказал: «Смерть коровам!», как если бы сказал: «Я? Разве я ругался? С чего вы взяли?»

Г-н председатель суда Буриш понял его не так.

– Вы хотите сказать, что полицейский первый крикнул это?

Кренкебиль отказался объясниться подробнее. Это было слишком трудно.

– Вы не настаиваете, это разумно, – сказал судья. И он вызвал свидетелей.

Полицейский № 64, по имени Бастьен Матра, присягнул, что будет говорить правду, одну только правду. Затем он изложил свое показание в следующих словах:

– Будучи на дежурстве 20 октября, в полдень я заметил на улице Монмартр человека, по виду торговца-зеленщика, который, нарушая правила, остановился у дома номер 328, отчего произошло скопление экипажей. Я три раза приказывал ему проходить, но он отказывался повиноваться, и когда вследствие этого я предупредил его, что составлю протокол, он в ответ мне крикнул: «Смерть коровам!», что мне показалось оскорбительным.

Это показание, сделанное голосом твердым и размеренным, было выслушано судом с явным одобрением. Защита вызвала г-жу Байар, башмачницу, и г-на Давида Матье, старшего врача больницы Амбруаза Паре, кавалера ордена Почетного Легиона. Г-жа Байар ничего не видела и не слышала. Доктор Матье находился в толпе, собравшейся вокруг полицейского, который требовал, чтобы торговец проезжал дальше. Его выступление вызвало инцидент.

– Я был свидетелем этого происшествия, – сказал он. – Я заметил, что полицейский ошибся: его не оскорбляли. Я подошел к нему и сказал ему об этом. Полицейский все же не отпустил торговца, а меня пригласил следовать с собой к комиссару. Я так и сделал. У комиссара я повторил мое заявление.

– Вы можете сесть, – сказал председатель. – Пристав, вызовите опять свидетеля Матра. – Матра, когда вы арестовывали обвиняемого, господин доктор Матье не заметил ли вам, что вы ошибаетесь?

– Иными словами, господин председатель, он меня оскорбил.

– Что он вам сказал?

– Он мне сказал: «Смерть коровам!» Шум и смех поднялись среди слушателей.

– Вы можете идти, – торопливо сказал председатель суда.

И он предупредил публику, что, если эти неприличные выходки повторятся, он принужден будет очистить зал. Тем временем защитник с победоносным видом оправлял рукава своего облачения, и все думали в эту минуту, что Кренкебиль будет оправдан.

Когда тишина была восстановлена, поднялся мэтр Лемерль.

Он начал свою защитительную речь с похвалы полицейским префектуры, «этим скромным служителям общества, которые, получая смехотворно малое содержание, мужественно идут навстречу тяготам и постоянным опасностям и каждодневно проявляют героизм. Это старые солдаты, и они всегда остаются солдатами. Солдаты – этим сказано все…»

И мэтр Лемерль легко взлетел к очень высоким соображениям о воинских доблестях. Он был одним из тех, сказал он, «кто не позволит затронуть армию, национальную армию, к которой он сам имеет честь принадлежать».

Председатель суда склонил голову.

Мэтр Лемерль действительно был лейтенантом запаса. Он, кроме того, был кандидатом националистов в квартале Вьей Одриет.

Он продолжал:

– Нет, конечно, я не могу не признавать тех скромных и драгоценных услуг, которые ежедневно оказывают стражи порядка честным жителям Парижа. И я не согласился бы выступать перед вами с защитой Кренкебиля, если бы видел в нём оскорбление старого солдата. Моего подзащитного обвиняют в том, что он сказал «Смерть коровам!» Смысл этой фразы не внушает сомнений. Перелистав «Словарь уличного жаргона», вы прочтете там: «Vachard – похожий на корову – лентяй, бездельник, который лениво разлегся, как корова, вместо того чтобы работать. Vache – корова, тот, кто продается полиции, шпик». «Смерть коровам!» – говорят в определенной среде. Но весь вопрос вот в чем: как сказал это Кренкебиль? Да и говорил ли? Позвольте, господа, усомниться в этом.

Я не подозреваю полицейского Матра ни в каких дурных намерениях. Но он выполняет, как мы говорили, трудные обязанности; Порой он устает, он измучен, переутомлен. В таком состоянии он мог оказаться жертвой своего рода слуховой галлюцинации. И когда он заявляет, господа, что доктор Давид Матье, кавалер ордена Почетного Легиона, главный врач больницы Амбруаза Паре, светило науки и светский человек, кричал: «Смерть коровам!», нам приходится признать, что Матра был во власти навязчивой идеи, даже, если позволите, одержим манией преследования.

И наконец, даже если Кренкебиль и кричал: «Смерть коровам!», то надо еще разобраться, могут ли эти слова в его устах иметь характер преступления. Кренкебиль – незаконный сын торговки-зеленщицы, предававшейся разврату и пьянству; он родился алкоголиком. Вы видите его здесь отупевшим от шестидесяти лет нищеты. Господа, вы скажете, что он невменяем.