Стефан Жеромский - Забвение

Было решено, что я останусь на плотине, чтобы стрелять уток «в лет». Пан Альфред и Лялевич, обогнув пруд, скрылись из виду.

Мне казалось, что силы меня покидают. Я лег на землю, твердо решив не подниматься, даже если бы случилось землетрясение или мимо проехал экипаж с прелестными дамами. Мне хотелось, лежа на спине, смотреть на небо, на качающиеся верхушки сосен и ольх, смотреть, как посреди озера кипит вода и волны с пеной на гребне бегут к берегу, чтобы обрызгать подобные саблям стебли аира, которые, пригибаясь к воде, словно трепещут в восторге, внимая таинственной, едва слышной мелодии плещущих волн. По временам от сильного порыва ветра склоняются стройные стволы сосен, становясь похожими на огромные фантастические существа.

В вышине с криком перелетали с дерева на дерево вороны, и крик их порою становился настойчивым, словно мольба о помощи. Присмотревшись внимательно, я понял причину их беспокойства.

На одной из самых высоких сосен сидел мальчишка и длинной палкой выталкивал из гнезда еще не умевших летать воронят. Приподнявшись, я заметил второго мальчишку: сидя на земле, он ловил падавших птенцов. Поминутно черный, противный вороненок камнем падает на землю. Одни издыхают сразу, другие еще поднимают огромные головы на неоперившейся шее и неуклюже шагают по траве. Тогда маленький охотник догоняет беглеца с криком:

— Куда тебя, дурака, несет, куда?..

Он хватает «дурака» за крыло и ударяет головой о дерево, а то и так обрезает ему ножом ноги, которые главный лесничий покупает по три гроша за пару.

Мать — ворона, как безумная, мечется вокруг, садится чуть не на плечи юному смельчаку, хватает клювом за палку или за ветки над его головой, как молотом стучит головой по дереву, грызет ветки и каркает в отчаянии хрипло, надсадно и отвратительно. Когда мальчишка сбрасывает птенца, она кидается наземь и, волоча крылья, разевает клюв, хочет каркнуть, но голоса нет, машет крыльями и скачет к ногам мальчишки, обезумевшая, смешная, словно она первая в своем роду решилась на самоубийство. Когда были перебиты все ее детеныши, она взлетела на дерево к опустошенному гнезду и, кружась над ним, о чем‑то думала…

Я снова лег навзничь. Какое мне дело? Я знаю, что где‑то там кипят бурные чувства, от которых мы, так называемые цивилизованные люди, видим спасение в самоубийстве…

…Я позавидовал Обале и вороне. Они оба скоро забудут. Чем могли бы они утолить свою адскую, безысходную, ужасную, безотчетную муку, как провели бы они сегодняшнюю ночь одни в пустых своих гнездах, если бы не этот чудесный, прекрасный, благодетельный, лучший из законов природы — мудрый закон забвения? Для них «жить» значит «забыть», и добрая природа позволяет им забыть сразу…

Ах, как я им завидовал!..

Искаженное франц. bon jour — здравствуйте.