Морган Робертсон - Тщета, или крушение «Титана»

«Поставьте людей на участки для собраний и к дверям. Всех, кто придет на палубу, посылайте в штурманскую рубку. Скажите вахтенному, чтобы был в курсе всего, что узнали пассажиры, и как можно скорее уберите эти обломки». Когда помощник отдавал эти указания, его голос хрипел от напряжения, а слова боцмана «да, да, сэр» звучали так, словно он задыхался.

«Наблюдатель» из «вороньего гнезда» с высоты 60 футов от палубы видел все детали этого кошмара — от появления впереди из тумана верхушек парусов обреченного судна до того момента, когда внизу его товарищи по вахте срезали последний узел на запутавшихся обрывках снастей. В четыре склянки его смена закончилась, и он спустился вниз, будучи едва в силах держаться за канаты. Возле ограждения его встретил боцман.

«Доложи о смене, Роуланд», сказал он, «и ступай в штурманскую!»

На мостике, называя имя его сменщика, первый помощник пожал его руку и повторил распоряжение боцмана. В штурманской рубке он увидел сидевшего за столом капитана «Титана», с бледным лицом и напряженного, и всех вахтенных с палубы, за исключением помощников, впередсмотрящих и старшины-рулевого. Были также каютные и некоторые из нижних вахтенных, включая кочегаров и контролеров угля, а также лодырей-осветителей, старшин-сигнальщиков, и, наконец, мясников, разбуженных внезапным сотрясением огромного полого ножа, внутри которого они жили.

У двери стояли помощники плотников с футштоками в руках, только что показанными капитану — сухими. Всех лица, начиная с капитанского, выражали ужас и ожидание. Старшина-рулевой проводил Роуланда в помещение и сказал:

«Инженер из машинного отделения не ощутил столкновения, сэр, и в кочегарке не заметно беспокойства».

«Вы, дежурные, тоже говорите о тишине в каютах. Что в третьем классе? Он вернулся?» Когда капитан говорил это, явился другой дежурный.

«В третьем классе все спят, сэр», сказал тот. Старшина-рулевой доложил то же самое о состоянии носового кубрика.

«Очень хорошо», сказал капитан, вставая; «по одному заходите в мой кабинет — вахтенные первыми, затем старшины, следом матросы. Старшины-рулевые будут наблюдать за дверью, чтобы никто не вышел до того, как закончится наш разговор». Он прошел в другую комнату в сопровождении появившегося старшины-рулевого, который теперь выходил на палубу с заметно более приятным выражением лица. Другой человек зашел и вышел, затем еще один и еще, и так через священные пределы прошли все матросы кроме Роуланда. На лице каждого возвратившегося отражалась такая же радость или удовлетворение. С появлением Роуланда капитан, сидевший за столом, указал ему на кресло и спросил его имя.

«Джон Роуланд», ответил он. Капитан записал.

«Мне известно», сказал он, «ты был в „вороньем гнезде“, когда произошло это злосчастное столкновение».

«Да, сэр; и я доложил о том корабле, как только увидел его».

«Ты здесь не для выслушивания упреков. Ты прекрасно знаешь, конечно, что ничего не могло быть сделано — ни избежать эту ужасное бедствие, ни спасти жизни после него».

«Ничего — при скорости двадцать пять узлов в час в густом тумане, сэр». Капитан глянул на Роуланда внимательно и нахмурился. «Мы не будем обсуждать скорость корабля, дорогой мой» сказал он, «или правила компании. При получении расчета в Ливерпуле ты найдешь адресованный тебе пакет с сотней фунтов банкнотами. Это будет платой за твое молчание об этом столкновении — сообщение, о котором свяжет компанию долгами и никому не поможет».

«Наоборот, капитан, я не возьму его. Наоборот, сэр, я буду говорить об этом оптовом убийстве при первой возможности!»

Капитан откинулся назад и пристально взглянул на искаженное лицо и дрожащее тело матроса, которые так мало сочетались с его вызывающая речью. В обычной ситуации он послал бы его на палубу к своим помощникам. Но сейчас был особый случай. Водянистые глаза отражали потрясение, ужас и благородное негодование. Его произношение выдавало образованность. Последствия же, грозившие капитану и его компании — уже осложненные попыткой избежать этих последствий, — которые Роуланд мог усугубить, были столь серьезными, что неуместно было призывать его к ответу за дерзость и нарушение субординации. Капитан должен был идти навстречу демону, умиротворяя его на почве человеческих отношений.

«Осознаешь ли ты, Роуланд», спросил он спокойно, «что ты останешься в одиночестве… что будешь дискредитирован, потеряешь место и наживешь врагов?»

«Я осознаю больше этого, ответил возбужденный Роуланд. «Я знаю о власти, которой вы наделены, как капитан. Я знаю, что по вашему приказу меня могут заковать в кандалы за любое преступление, какое вы только сможете вообразить. И я знаю, что ваше никем не засвидетельствованная, ничем не подкрепленная запись обо мне в вахтенный журнал будет достаточна для моего пожизненного заключения. Но я также кое-что смыслю в законах адмиралтейства, так что из места заключения я могу послать вас и вашего первого помощника на виселицу».

«У тебя ошибочное понимание свидетельства. Я не могу обосновать твою виновность записью в вахтенном журнале, как и ты, будучи заключенным, безопасен для меня. Кто ты, позволь мне спросить — бывший адвокат?»

«Я выпускник Аннаполиса[2], равный вам как профессионал».

«И у тебя есть связи в Вашингтоне?»

«Никаких абсолютно».

«И чем тогда объясняется эта твоя позиция — которая не может принести пользу тебе, ни, бесспорно, нанести вред, о котором ты говоришь?»

«Тем, что я могу совершить один хороший и сильный поступок в своей бесполезной жизни — я могу поднять такую бурю негодования в двух странах, которая навсегда покончит с этой бессмысленной тратой людей и имущества во имя скорости. Это спасет сотни рыболовных судов, и других, теряемых ежегодно их владельцами, спасет экипажи для их семей».

Оба встали, и пока Роуланд с горящими глазами и сжатыми кулаками излагал свое заявление, капитан расхаживал по комнате.

«Такая цель может обнадеживать, Роуланд», сказал последний после паузы, «но для ее достижения недостаточно твоих сил или моих. Вполне ли достаточна сумма, которую я назвал? Назначишь ли ты собственную ставку в этой игре?»

«Я могу назначить выше, но ваша компания не так богата, чтобы купить меня».

«Ты как будто человек без честолюбия. Но у тебя должны быть потребности».

«Пища, одежда, жилье… и виски», сказал Роуланд с горьким, самоуничижительным смешком. Капитан взял из подвесного лотка графин с двумя стаканами и, поставив их перед собой, сказал:

«Вот одна из твоих потребностей, наливай». Роуланд с блеснувшими глазами наполнил стакан, и ему последовал капитан.

«Я выпью с тобой, Роуланд», сказал он; «за лучшее взаимопонимание между нами». Он выпил залпом, после чего ждавший его Роуланд сказал: «я предпочитаю пить один, капитан», и одним глотком выпил свой виски. Лицо оскорбленного капитана вспыхнуло, но он сдержался.

«Сейчас иди на палубу, Роуланд», сказал он; «Я поговорю с тобой еще раз, прежде чем мы увидим берег. А до тех пор я требую — не прошу, а требую — чтобы у тебя не было лишних разговоров об этом со своими товарищами.

Первому помощнику, сменившемуся после восьмой склянки, капитан сказал: «Он сломленный человек со временами пробуждающейся совестью. Но его не купишь и не запугаешь — ему известно слишком многое. Однако мы узнали его слабое место. Если он вдрызг накачается прежде, чем мы станем в док, его свидетельства не будут стоить ничего. Вы его напоите, а я встречусь с врачом для подготовки наркотика.

Когда после семи утренних склянок Роуланд явился завтракать, в кармане своего бушлата он нашел фляжку объемом в пинту, которую он почувствовал, но не извлек на глазах у своих товарищей по вахте.

«Так, капитан», подумал он, «вы, стало быть, один из тех наивных и скучных негодяев, какие обычно ускользают от закона. Я оставлю для вас как улику это спиртное с наркотиком». Но спиртное было без наркотика, как он узнает позже. Это были добрые виски “Leader” для согревания внутренностей, покуда капитан находился в раздумьях.

Утром случилось происшествие, далеко отвлекшее мысли Роуланда от ночных событий. За несколько часов яркий солнечный свет собрал на палубе пассажиров, словно пчел, и две широкие процессии напоминали городские улицы, судя по их окраске и оживлению. Вахта занималась обычной уборкой, и Роуланд, со шваброй и ведром, драил окрашенный в белый цвет правый гакаборт, будучи скрытым из виду рубкой, которая загораживала тесный участок на корме. В это укрытие забежала девочка, смеющаяся и кричащая и, скача от избытка энергии вверх и вниз, прицепилась к его штанинам.

«Я бежала», сказала она «я бежала от мамы».

Осушая влажные завязки своих брюк, Роуланд поднял ребенка и ласково сказал: «Вот что, малышка, давай беги обратно к маме. Здесь для тебя плохая компания». Невинные глаза улыбнулись ему в лицо, и затем — глупый поступок, совершаемый только холостяками — он поднял ее над ограждением с забавно угрожающим видом. «Выбросить тебя рыбам, детка?» спросил он, и его лицо смягчилось неуместной улыбкой. Ребенок издал легкий испуганный крик, и тут из-за угла появилась молодая женщина. Словно тигрица она прыгнула к Роуланду, схватила ребенка, пристально взглянула на него расширившимися глазами, и исчезла, оставив его обмякшим и обессиленным, тяжело дышащим.