Анатоль Франс - Кренкебиль

Мэтр Лемерль сел, и г-н председатель суда Буриш пробормотал приговор, которым Жером Кренкебиль присуждался к двум неделям тюрьмы и к пятидесяти франкам штрафа. Свое решение суд основывал на свидетельстве полицейского Матра.

Когда Кренкебиля вели по длинным мрачным переходам здания суда, он почувствовал огромную потребность в чьем-нибудь сочувствии. Он обернулся к стражнику, который вел его, и трижды окликнул:

– Служба! Служба! Эй ты, служба!

И вздохнул:

– Если бы мне две недели тому назад сказали, что со мной это случится…

А потом высказал такое соображение:

– Они говорят слишком быстро, эти господа. Они говорят хорошо, но они говорят слишком быстро. Им не объяснишь… Приятель, вы не находите, что они говорят слишком быстро?

Но солдат шел, не отвечая и даже не поворачивая головы.

Кренкебиль спросил его:

– Почему же вы мне не отвечаете?

А солдат все молчал. И Кренкебиль сказал ему с горечью:

– С собакой и то говорят. Почему вы не говорите со мной? Вы даже рта не раскрываете: может быть, вы боитесь, что из него воняет?

После оглашения приговора несколько зрителей и два-три адвоката пошли к выходу, а секретарь уже начал читать следующее дело. Уходившие нисколько не размышляли о деле Кренкебиля, которое их вовсе не заинтересовало и о котором они больше не думали. Только г-н Жан Лермит, гравер-офортист, случайно зашедший в зал суда, еще думал о том, что ему сейчас пришлось увидеть и услышать.

Положив руку на плечо мэтра Жозефа Обарэ, он сказал ему:

– Председатель суда Буриш, конечно, достоин похвалы, ибо он сумел уберечься от суетного любопытства, к которому склонен наш разум, и избегнуть духовной гордыни, которая хочет постичь все. Сопоставляя противоречивые показания полицейского Матра и доктора Давида Матье, судья встал бы на путь, на котором нельзя встретить ничего, кроме неопределенности и сомнения. Метод, который состоит в том, что факты изучают соответственно правилам критики, несовместим с настоящим правосудием. Если бы судья имел неосторожность следовать подобному методу, его суждения зависели бы от его личной сообразительности, которая часто весьма невелика, и от общечеловеческих слабостей, постоянных для всех. Что сталось бы тогда с его авторитетом? Нельзя отрицать, что исторический метод не в силах предоставить судье те надежные данные, в которых он нуждается. Стоит только припомнить случай с Уолтером Ралей.

Однажды, когда Уолтер Ралей, заключенный в Тауэр в Лондоне, по обыкновению работал над второй частью своей «Всемирной истории», внезапно под его окном разразилась громкая ссора. Он пошел посмотреть на повздоривших людей, а когда снова взялся за работу, то был уверен, что все хорошо заметил. Но наутро он стал говорить об этом деле с одним из своих друзей, который присутствовал тогда и даже принимал участие в ссоре, и оказалось, что его друг расходится с ним во всех подробностях. И, пораздумав, как трудно установить истинный ход отдаленных событий, если он мог ошибиться в том, что происходило на его глазах, он бросил в огонь рукопись своей книги.

Если бы судьи были столь же щепетильны, как сэр Уолтер Ралей, они побросали бы в огонь протоколы всех своих следствий. А они не имеют права на это. С их стороны это было бы уклонением от правосудия, преступлением. Надо отказаться от познания истины, но не надо отказываться судить. Те, кто хочет, чтобы судебные приговоры основывались на методическом расследовании фактов, – опасные софисты и коварные враги суда как гражданского, так и военного. Председатель суда Буриш мыслит как юрист и поэтому не захочет поставить свои решения в зависимость от разума и научного исследования, выводы которого всегда являются предметами споров. Он основывает свои решения на догме и подкрепляет их традицией, так что они столь же авторитетны, как заповеди церкви. Его приговоры каноничны. Я хочу сказать, что он как бы заимствует их из некоего нерушимого устава. Посмотрите, например, как он разбирает свидетельские показания: он руководствуется при этом не обманчивыми и неверными признаками истинности и вероятности, но признаками существенными, постоянными и очевидными. Он оценивает их на вес оружия. Что может быть проще и мудрее в то же время? Он полагает неопровержимым свидетельство стража порядка, отвлекаясь от его человеческой природы и метафизически понимая его как номер по списку и как категорию идеальной полиции. Не потому, что Матра (Бастьен), уроженец Чинто-Монте (Корсика), кажется ему неспособным заблуждаться. Он вовсе не думает, что Бастьен Матра одарен особой наблюдательностью или что он при проверке фактов пользуется точным и последовательным методом. По правде говоря, он считается не с Бастьеном Матра, но с полицейским № 64. Человек, – думает он, – может впасть в ошибку. Петр и Павел могут ошибаться. Декарт и Гассенди, Лейбниц и Ньютон, Биша и Клод Бернар могут ошибаться. Мы все ошибаемся и все время ошибаемся. Причины наших заблуждений неисчислимы. Восприятия чувств и суждения ума суть источники иллюзий и порождают неуверенность. Не надо полагаться на свидетельство одного человека: Testis unus, testis nullus. Но можно довериться номеру. Бастьен Матра из Чинто-Монте может впасть в ошибку. Но полицейский № 64, абстрагированный от его человеческой природы, не ошибается. Это – сущность. Сущность не имеет в себе ничего, что есть в людях, что их обманывает, путает, заставляет ошибаться. Она чиста, неизменна и беспримесна. Поэтому Суд не задумался отвести показания доктора Давида Матье, который всего только человек, и принял во внимание показания полицейского Матра, ибо он есть чистая идея и, как луч, ниспослан богом на скамью свидетелей.

Поступая таким образом, председатель Буриш обеспечивает себе некую непогрешимость, единственную, на какую может притязать судья. Когда человек, дающий показания, вооружен саблей, надо слушать саблю, а не человека. Человек достоин презрения и может быть неправ. Саблю нельзя презирать, и она всегда права. Председатель Буриш глубоко проник в дух законов. Общество покоится на силе, и силу должно уважать как могущественную основу общества. Правосудие управляет при помощи силы. Председатель Буриш знает, что полицейский № 64 есть частица Верховной Власти. Верховная Власть воплощается в каждом из своих слуг. Подрывать авторитет полицейского № 64 – это значит ослаблять Государство. Когда едят листок артишока, едят артишок, как выражается Боссюэ на своем возвышенном языке. (Политика, извлеченная из Священного Писания, passim.)

Все шпаги любого Государства служат одному делу. Противопоставляя их друг другу, ниспровергают Республику. Вот почему подсудимый Кренкебиль был справедливо приговорен к двум неделям тюрьмы и к пятидесяти франкам штрафа на основании свидетельства полицейского № 64. Мне кажется, что я слышу, как председатель Буриш сам излагает возвышенные и прекрасные побуждения, вдохновившие его приговор. Я слышу, как он говорит:

«Я судил этого человека, сообразуясь с показаниями полицейского № 64, потому что полицейский № 64 есть эманация силы общества. И чтобы признать мою мудрость, вам достаточно представить себе, будто я сделал обратное. Вы сразу же увидите, что это было бы бессмысленно. Ибо, если бы я судил против силы, мои приговоры не исполнялись бы. Заметьте, господа, что судьям подчиняются только тогда, когда сила на их стороне. Без жандармов судья просто жалкий мечтатель. Я повредил бы себе, если бы обвинил жандарма. К тому же дух законов противится ему. Разоружать сильных и вооружать слабых значило бы изменять общественный строй, а моя миссия – охранять его. Правосудие есть освящение установившихся несправедливостей. Видели ли вы когда-нибудь, что оно боролось с завоевателями и спорило с захватчиками? Когда утверждается какая-либо незаконная власть, правосудию стоит только признать ее, чтобы сделать ее законной. Все дело в форме: преступление отделяется от невиновности одним тонким листом гербовой бумаги. Вам, Кренкебиль, надо самому стать сильнее всех. Если бы, после того, как вы крикнули: „Смерть коровам!“, вы заставили провозгласить себя императором, диктатором, президентом Республики или хотя бы муниципальным советником, поверьте мне, я не присуждал бы вас к двум неделям тюрьмы и к пятидесяти франкам штрафа. Я освободил бы вас от всякого наказания. Вы можете в этом не сомневаться».

Так, наверное, говорил бы председатель Буриш, потому что он мыслит как юрист и знает, в чем обязанности судьи перед обществом. Этим он последовательно и старательно защищает принципы. Правосудие подчиняется обществу. Только неблагонамеренные хотят от правосудия человечности и мягкосердечия. Его осуществляют, следуя твердым правилам, а не порывам сердца или озарениям ума. Не требуйте от правосудия справедливости, ему она не нужна, потому что оно есть правосудие, и я даже скажу вам, что мысль о справедливом правосудии могла зародиться только в голове анархиста. Правда, судья Маньо выносит справедливые приговоры. Но их кассируют, и в этом – правосудие.