Морган Робертсон - Тщета, или крушение «Титана»

Паровой сигнал для боцмана настолько обычен на корабле, что чаще всего оставляется без внимания. Сейчас сигнал вызвал, кроме боцмана, кое-кого еще. Маленькая фигура в ночной рубашке поднялась с койки в каюте-салоне и, широко открыв глаза, нащупала дорогу к палубе, оставшись незаметной для вахтенного. Белые босые ступни не испытывали холода, семеня по настилу верхней палубы, и, когда капитан с боцманом подошли к мостику, фигурка достигла входа в отделение для пассажиров третьего класса.

«И говорят», продолжил Роуланд, когда трое наблюдали и слушали его, «о прекрасной любви и заботе милосердного и всемогущего Господа — давшего мне мои недостатки, и способность любить, и затем встречу с Мирой Гонт. И это милосердие ко мне? Великий эволюционный принцип, согласно которому жизнь расы продолжается живым индивидуумом, отчасти совместим с идеей Бога как первопричиной. Но неужели тот, кто гибнет из неспособности выживать, должен любить или благодарить этого Бога? Не должен! Я отрицаю это согласно гипотезе, что Он существует! А ввиду полного отсутствия свидетельств Его бытия я утверждаю для себя единство причины и следствия — которого достаточно для объяснения Вселенной и меня. Милостивый Господь… добрый, любящий, справедливый, и милостивый Господь…» Его одолел приступ невольного смеха, прерванный хлопками его рук по своему животу и голове. «Что у меня болит?» спросил он с одышкой; «У меня такое чувство, словно я проглотил угли… и моя голова… и мои глаза… Я не вижу». Боль на мгновение исчезла, и он снова засмеялся. «Что с правым якорем? Он движется. Он меняется. Он… что? Что это, в самом деле? В конце… и оконное стекло… и запасные якоря… и шлюпбалки… все ожило… все движется».

Зрелище было бы ужасающим для здравого рассудка, но в нем оно вызвало только сильное и неудержимое веселье. Два нижерасположенных поручня, ведших к корме, вознеслись перед ним туманным треугольником, ограждавшим названные им палубные предметы. Оконное стекло стало страшилищем, черным и угрожающим. Пара концевых бочонков явились выпученными, темными глазами неописуемого монстра с ногами и щупальцами из многочисленных проводов. И это существо ползало внутри треугольника. Кат-балки были многоголовыми змеями, пляшущими на своих хвостах, якоря сами собой изгибались и извивались в виде огромных мохнатых гусениц. Лицами последних были две белые маячные башни, ухмылявшиеся на него. Взявшись руками за поручни мостика, он безмолвно смеялся над этим неземным зрелищем со слезами, стекавшими по его лицу. Беззвучно приблизившаяся к нему троица отступила в ожидании, в то время как под ними маленькая белая фигура, словно влекомая смехом, свернула на лестницу, ведшую к верхней палубе.

Фантасмагория поблекла, явившись глухой стеной из серого тумана, и в Роуланде сказалось остающееся в нем здравомыслие, когда он пробормотал: «они меня одурманили». Но он тотчас оказался в темноте сада — казавшегося известным ему. Вдалеке были огни в доме, а поблизости молодая девушка, которая отвернулась от него и убежала, как только он позвал ее.

Огромным усилием воли он вернулся к яви, к мостику под ним и к своим обязанностям. «Почему это преследует меня, год за годом» стонал он; «пить вслед за тем… пить с тех пор. Она могла меня спасти, но она предпочла меня проклясть». Он пытался ходить вверх и вниз, но пошатнулся и прильнул к поручню. Тем временем, три наблюдателя снова приблизились, а маленькая белая фигура вскарабкалась на верхние ступени мостика.

«Естественный отбор», бессвязно говорил он, уставившись в туман «причина и действие. Этим объясняется Мироздание — и я». Он поднял руку и заговорил громко, словно какому-то своему невидимому знакомому. «Каким будет последнее действие? Где в схеме критического равновесия — согласно закону энергетической взаимосвязи, моя отверженная любовь будет сосредоточена, измерена и удостоверена? Что будет ее мерилом, и где буду я? Мира,.. Мира», позвал он, «знаешь ли ты, что ты потеряла? Знаешь ли ты, со всей своей добродетелью, чистотой и правдивостью, что ты сделала? Знаешь ли ты…»

Исчезло основание, на котором он стоял, и он чудом сохранял равновесие в сплошной серости невыразимого мироздания. Огромная и необозримая пустота была беззвучна, безжизненна и неизменна. В его сердце не было страха, ни удивления, ни малейшей эмоции, кроме одной — бесконечной жажды своей несчастной любви. Но казалось, что он не был Джоном Роуландом, а кем-то или чем-то другим. Ибо сейчас он увидел себя, далеко — за неисчислимые миллиарды миль, словно на самом дальнем краю пустоты — слушая собственный зовущий голос. Угасающий, но отчетливый, раздался наполненный отчаянием его жизни призыв: «Мира,.. Мира».

Был ответный зов другим голосом, и он увидел ее — любимую женщину — на другом краю мира. В ее глазах была нежность, а в голосе такая мольба, какие ему виделись лишь во сне. «Вернись», звала она «вернись ко мне». Но они оба как будто не слышали, ибо до него опять доносился отчаянный крик: «Мира, Мира, где ты?» и снова был ответ: «Вернись. Вернись».

Потом далеко справа возникла мерцающая пламенная точка, которая увеличивалась. Она приближалась, а он бесстрастно наблюдал нее. Когда он снова взглянул на тех двоих, они исчезли, и вместо их были два туманных облака, разрешившихся в мириады цветных искрящихся точек — кружившихся и рассеивавшихся, по мере наполнения ими пространства. А через них шел более обильный свет, исходивший все сильнее прямо на него.

Раздался сильный звук и, всмотревшись, он увидел напротив бесформенный объект, бывший настолько же темнее пустой серости, насколько ярче ее был свет. Объект также увеличивался, приближаясь. Эти свет и тьма казались ему добром и злом в его жизни, и он наблюдал, что из них первым должно настигнуть его. Увидев, что первенствует зло, он не удивился и не пожалел. Оно все приближалось, и уже касалось его сбоку.

«Что тут у нас, Роуланд?» произнес чей-то голос. Кружение точек сразу стало смазанным, серая вселенная сменилась туманом. Сияющий свет сменился луной, а бесформенная тьма сменилась очертаниями первого помощника. Маленькая белая фигура, только что прошедшая трех наблюдателей, остановилась. Словно предостереженная чувством опасности, она, нуждаясь во внимании и защите, невольно устремилась к любовнику своей матери — сильному и слабому — разжалованному и опозоренному, но возвышенному — гонимому, одурманенному, но только не беспомощному Джону Роуланду.

С живостью, с какой дремлющий на ногах человек отвечает на разбудивший его вопрос, он сказал — заикаясь от убывавшего влияния наркотика: «Дочь Миры, сэр, она спит». Он поднял маленькую девочку в ночной рубашке, которая, пробудившись, вскрикнула, и обернул свой бушлат вокруг маленького озябшего тела.

«Кто такая Мира? спросил офицер угрожающим тоном, в котором были также огорчение и разочарование. «Ты сам спал».

Прежде чем Роуланд смог ответить, воздух наполнился криком из «вороньего гнезда».

«Лед!» кричал впередсмотрящий «впереди лед. Айсберг. Прямо под носом». Первый помощник побежал в середину судна, а остававшийся там капитан кинулся к телеграфу в машинном отделении, и тотчас рычаг был повернут. Но не прошло и пяти секунд, как нос «Титана» стал подниматься, а через туман по обеим сторонам показалось ледяное поле, видевшееся под наклоном до ста футов к линии курса. Музыка в театре стихла, и среди неразберихи криков и возгласов — включая оглушительный стальной гул стали, скребущей и разбивающей лед, — Роуланд слышал страдальческий голос женщины, кричавшей со ступеней мостика: «Мира… Мира, где ты? Вернись!»

Семьдесят пять тысяч тонн, — дедвейт — мчащиеся сквозь туман со скоростью пятьдесят футов в секунду, устремились на айсберг. Если бы удар пришелся на отвесную стену, то сопротивление растяжению гнущихся листов и шпангоута превзошло бы ударную силу. Вдавилась бы носовая часть, пассажиры пережили бы страшную встряску, и погиб бы только кто-нибудь из вахты в машинном отделении. Со слегка потупленным носом на малом ходу корабль завершил бы плавание, восстановился за страховые деньги и в итоге выиграл бы от рекламы своей неуязвимости. Но «Титану» противостоял отлогий берег, созданный, вероятно, после недавнего переворота айсберга, резавшийся килем, словно лед стальным полозом буера. Навалившись всей своей тяжестью на правую часть днища, корабль все выше поднимался из моря вплоть до обнажения кормовых винтов и, угодив правой стороной носа на небольшой спиральный подъем льда, он накренился, лишился равновесия и обрушился на правый бок.

Болты крепления двенадцати паровых котлов и трех машин тройного расширения, не способные держать такие тяжести на отвесном настиле, сорвались, и эти огромные массы стали и железа, через переплетение лестниц, решетчатых люков и продольных переборок прорвали борт корабля даже в местах, подпертых сплошным крепким льдом. Наполнивший машинное и котельное отделения жгучий пар вызвал быструю, но мучительную смерть каждого из сотен людей, исполнявших свои обязанности в инженерных помещениях.