Владимир Козлов - Друг

Я должен положительно влиять на этого придурка. «Классная» совсем одурела со своим коммунизмом. Для нее главное – «сила коллектива». Даже учителя над ней смеются, и завуч нам сама сказала по секрету, что ее последний год держат в школе. Пришли новые времена, в стране перестройка, и таким как она пора на пенсию.

Можно, конечно, пересесть, но она мстительная, будет потом лажать и поведение занизит, да и сам Быра начнет лезть – что это ты не захотел со мной сидеть, контрольную дать списать пожадился?

До сих пор у меня с Бырой все нормально было: он никогда не приколупывался. Мы даже почти не разговаривали за те полгода, что он у нас в классе. Он тихий такой двоечник, хотя, на самом деле, хулиган еще тот: за район драться ездит, в детской комнате на учете стоит.

– Ну, что, – говорит он. – Меня специально к тебе посадили, чтоб ты мне помогал, Дохлый. Так что, давай, не жмись.

Я смотрю на него: волосы жирные, немытые, перхоть блестит, лицо все в шрамах от царапин. Отвратительный урод.

Я даю ему списать домашнюю по алгебре, а сам смотрю в учебник, типа повторяю. Он не разбирает моего почерка и каждую минуту переспрашивает – а это что за цифра, Дохлый? Швабра собирает тетради, он еще не все дописал, но я перед носом у Швабры захлопываю свою тетрадь и сдаю. Он недовольно глядит на меня и тоже сует ей свою тетрадь.

На следующий день Швабра раздает тетради. Мне «пять», ему – «единица» и приписка «Если уж списывать, то хотя бы полностью».

– Откуда она знает? – психует Быра.

– Ты же перед носом у нее писал.

– Она слепая, ничего не видит.

– Ну, увидела же.

– Это все ты.

Он бьет меня под партой кулаком в живот, несильно, но больно.

– Ты что?

– Ничего.

На следующем уроке, географии, никаких домашних нет. Учитель – полный дебил. Не знаю, где его нашли, в какой психбольнице, когда Иваныч попал по пьяни под машину, и ему оторвало ногу. Новый учитель все сидит за своим столом, смотрит в окно и рассказывает нам про то, как служил в молодости в Германии и как там было хорошо. Никто его не слушает, каждый занимается своим делом.

Мы с Бырой – на последней парте, и нам все равно ни черта не слышно из того, что он говорит: все болтают между собой или играют на бумаге в футбол или морской бой.

– Ты не обижайся, что я тебе ебнул на алгебре. Но ты, наверное, мне что-то не то списать дал.

– Нет, все то.

– А почему тогда «кол»?

– Она видела, что ты списал.

– Ничего она не видела, она слепая.

Некоторое время сидим молча.

– В футбол будешь? – спрашивает Быра.

– Нет, не хочу.

Мы вчера уже играли, и он все время мухлевал – неправильно отсчитывал клеточки для себя – больше, чем надо, а когда я говорил, что неправильно, делал вид, что не слышит. Ненавижу, когда мухлюют.

– Если будешь мне помогать, списывать давать, будешь мой друг, говорит Быра. – Ты можешь быть нормальным пацаном, а что отличник – это все херня. Выпьем вместе, и с блядями познакомлю. Школа – говно, и учителя – козлы. Главное – будь своим пацаном, и все будет нормально.

Дома мама говорит:

– Ты заранее предубежденно к нему относишься. Может быть, он хороший мальчик, хоть и хулиган. Ты ведь его не знаешь совсем. А он без отца рос, в трудной семье. Попробуй сблизиться с ним, найти точки соприкосновения. Можешь домой его пригласить.

С Бырой у нас одна точка соприкосновения – секс. Он знает про это гораздо больше меня и говорит, что у него уже было.

– Много раз, с шестого класса. А ты еще ни разу, я знаю. Но в классе почти все пацаны еще «мальчики», кроме меня и Кузнецова. Так что, не ссы.

– Нет бабы, которая не дает, есть пацан, который не умеет попросить, – объясняет мне Быра на уроке русского.

– А если целка?

– А что целка? Что, она всю жизнь целкой будет? Раньше, позже – неважно. Она тебе сегодня скажет – я не буду, потому что целка, а завтра другой хорошо попросит, и все – она больше не целка.

Быра хохочет.

– А ты когда-нибудь целку… это самое?

– Да. Один раз.

– И как?

– Обыкновенно, только море крови.

– А сколько ей лет было?

– Пятнадцать. Или четырнадцать. Не помню.

– Всего-то?

– А хули ты думал? Думаешь, у нас в классе все еще целки?

– Откуда я знаю?

– А я тебе скажу. Колдунова уже не целка и Хмельницкая.

– Откуда ты знаешь?

– Пацан один сказал. Он сам их…

– Кто?

– Не скажу.

– А ты?

– Что я?

– Ну, ты бы хотел Колдунову там или Хмельницкую?

– Ты что, дурной? В своем классе? А если привяжется потом?

Пишем контрольную по геометрии. Я уже сделал свой вариант и сейчас решаю три задания из пяти для Быры.

– Мне «пять» не надо или «четыре». Все равно не поверит, сука. Но ты мне смотри: чтоб три задания – правильно. Мне надо, чтоб «тройка» железно была.

На следующий день все, как надо: мне – «пять», Быре – «три».

– Молодец, Дохлый. Будешь нормальный пацан – научу тебя, как бабу «раскрутить». Баб вокруг море. Знакомишься, хуе-мое – в кино там, мороженое, ну, само собой. Потом проводить домой, зайти в подъезд – позажиматься, пососаться. И узнать, когда никого нет дома. Лучше, конечно, если сама в гости позовет, чтоб не набиваться. Ну, а потом само собой.

В классе мне никто не нравится, кроме Егоркиной. Она тоже отличница, но меня «не переваривает». Я уже несколько раз видел, как она разговаривает с Бырой. Какие у них могут быть общие интересы, блин? Перед историей она подходит к нашей парте:

– Ну, что, как насчет этого?

– Никак. Не получится.

– Жалко.

– Ну, и что, что жалко?

– Ну, ничего. Я думала, ты поможешь.

– Ладно, иди, мне надо еще историю почитать.

Она поворачивается, и он, сунув руку ей под платье, щипает ее за жопу.

– Ай. Ты что, дурной?

Она краснеет. Ей стыдно, потому что я все видел. Я размахиваюсь и бью Быру в нос. Он удивленно смотрит на меня. Остальные, кто видел, тоже. В класс входит «историца». Из Быриной ноздри вытекает струйка крови. Он встает и выходит из класса.

– Тебе пиздец, Дохлый, – шепчет Змей – «шестерка» Быры – и хихикает. – Все, считай себя коммунистом.

Быра возвращается минут через пять. Кровь смыта, но плохо: пятно под носом осталось. Он на меня не смотрит. Вырывает из тетрадки лист, рисует на нем могилу с надписью «Дохлый 1971–1987» и сует мне. Неправильно. Я 72-го года, а не 71-го. Это он 71-го, потому что сидел два года в первом классе.

Что делать? Отпроситься с урока, типа в туалет, и побежать домой? Нельзя. Все подумают, что соссал. Да и не поможет, все равно: завтра опять идти в школу. Вот, блин, влип.

От страха хочется срать. Я поднимаю руку: можно выйти? «Историца» кивает. Все смотрят на меня, кроме Быры. Он рисует в тетради каких-то автогонщиков. Он на всех уроках рисует автогонщиков или солдат.

В туалете никого. Все унитазы уже забиты говном, и я выбираю тот, который почище.

Потом долго мою руки холодной водой – горячей нет, – и они почти что синеют. Возвращаюсь в класс.

– Можно сесть?

«Историца» кивает. Все снова смотрят на меня.

Звенит звонок. Все встают, но «историца» остается сидеть. У нее, наверное, следующий урок в этом кабинете. Значит не сейчас. А когда? Выхожу в коридор. Подбегает Змей.

– Быра ждет тебя за школой, на заднем крыльце, где забитая дверь. Если не придешь, будет хуже.

Он хихикает.

Кладу портфель на подоконник и спускаюсь на первый этаж. Выхожу на улицу. С крыши капает, и светит солнце. Но холодно: еще ведь только конец февраля.

За углом, кроме Быры, стоят человек семь пацанов, Егоркина и еще две «бабы» из нашего класса. Быра снимает пиджак и отдает Змею. Подходит ко мне. Бьет в челюсть. В голове что-то встряхивается, и я падаю. Он ждет. Я притворяюсь, что не могу встать. Из разбитой губы на рубашку капает кровь.

– Кровь за кровь, – говорит Быра. – Мы в расчете.

Все уходят. Я встаю. Голова сначала кружится, потом перестает. Забираю портфель, потом одеваюсь в гардеробе и иду домой. Черт с ней, с геометрией.

Дома мама спрашивает, что случилось.

– Подрался. Из-за девушки.

– Молодец. Правильно. Девушка – один из немногих достойных поводов для драки.

На следующий день иду в школу в поганейшем настроении. Мне стыдно. Но в классе никто не вспоминает про вчерашнее. С Бырой не сажусь, сажусь за пустую парту.

На перемене иду к «классной».

– Евгения Эдуардовна, я не хочу сидеть с Быркуновым.

– Почему?

– Ну, не хочу.

– Он что, к тебе пристает, мешает учиться?

– Ну… нет.

– А что тогда?

– Ну, не знаю… Не хочу просто.

– Володя, давай попробуем еще одну неделю. Коллектив – великая сила, и я искренне в это верю. Уже есть положительные результаты. По последней контрольной по геометрии ему «три», а до этого все время были «двойки».

Поворачиваюсь и ухожу. На геометрии снова сажусь один. Подходит Быра.

– Слушай, Дохлый садись к мне. Это же твое место.