Виктория Балашова - Елизавета Тюдор. Дочь убийцы

Ей казалось, она слышит их голоса, видит их лица. Женщины, которых она не встречала либо встречала лишь изредка, женщины, которых она знала хорошо, женщины, которые были ей близки, которых она любила и которые, смела она надеяться, нобили её. Все они приходили, шептали или говорили громко, плакали и смеялись, пытались обнять, утешить, ругались в отчаянной попытке доказать свою правоту. Чаще они были печальны, чем радостны. И даже их смех звучал грустно, затихая на низкой, душераздирающей ноте.

Она просыпалась в холодном поту посреди ночи, садилась на кровати и бешено начинала крутить головой из стороны и сторону, судорожно отыскивая очередную посетительницу. Но её окружала темнота, которую разрезали только колышущиеся отблески горевших в комнате свечей. Она падала обратно на подушки, силясь закрыть глаза и забыться коротким, но спокойным сном. Иногда женщины оставляли её на ночь одну. Но чаще снова вторгались в хрупкий мир беспокойного сна, нашёптывая, постанывая, плача. Она чувствовала, как слёзы катятся и по её бледным, покрытым веснушками щекам. Непроизвольно она ощупывала горло в поисках стянувшей его верёвки или вечного шрама от чёткого удара палача.

   — Дочь убийцы, — шептали они ей, — дочь убийцы...

История Англии не знает подобного случая!

Ну, конечно, не знает! Ведь в Англии никогда

не было сразу двух королев!

«Семьдесят дюймов[1], не меньше», — пронеслось в голове у Фредерико, когда он увидел короля. Скорее он почувствовал изумление и даже восхищение, чем страх.

   — Ваше величество, — испанец отвесил низкий поклон, чуть не коснувшись головой пола, — не смея даже надеяться на вашу милость, прошу выслушать мою просьбу.

Генрих усмехнулся. Перед ним стоял восемнадцатилетний юноша невысокого роста, крепкого телосложения. На голове у него красовалась копна чёрных вьющихся волос, зубы поражали своей белизной, тёмно-карие глаза сверкали из-под густых чёрных ресниц. Фредерико являлся одним из слуг королевы Екатерины Арагонской, с которой Генрих тщетно пытался развестись уже не первый год.

   — Говори.

Фредерико посчитал первую часть задачи выполненной. Он вздохнул, сделался ещё более печальным, чем ранее, и жалостливо промямлил:

   — Матушка, что осталась одна в Испании, приболела. Нижайше прошу отпустить домой.

   — Что ж твоя госпожа? Почему ты решил обратиться ко мне? — Генрих засунул пальцы за ремень и с неприязнью посмотрел на просителя.

Она не отпускает. У её величества осталось не так много слуг. Наверное, вам это известно, — Фредерико понял, что сморозил глупость, но смело продолжал: — Мне необходимо уехать. Матушка долго не протянет. Я хотел бы застать её в живых.

Громкий хохот раздался под сводами огромной комнаты.

   — Шутник! — прогоготал король во всю глотку. — Шутник! Отпустить слугу моей, слава богу, почти уже бывшей супруги на её родину? — Генрих помолчал, неожиданно став серьёзным. — Что ж, поезжай. Здоровье матушки превыше всего.

Фредерико вышел, не веря в свою удачу. Что-то во всём этом ему не нравилось, и не нравилось сильно. Он никак не мог ухватить мысль, которая вертелась в голове, но упорно не желала сдёрнуть с себя маску. Мысль оставалась таинственной незнакомкой, чей смех ужасно напоминал хохот короля...

Лошадь неслась во весь опор. Фредерико вжался в неё, изо всех сил стараясь внушить животине своё бешеное желание поспеть к Ла-Маншу[2] засветло. Путь был выбран неблизкий, а поручение королевы, которая вот-вот должна была стать бывшей королевой, надлежало выполнить срочно. Поэтому Фредерико не останавливался в пути, пока не достиг Дувра. Тёмная вода плескалась о берег. Лошадь перебирала копытами, всё ещё не веря в то, что её не заставляют скакать дальше. Фредерико на полусогнутых ногах подошёл к ближайшему кораблю. Это был небольшой одномачтовый парусник, слегка покачивающийся на волнах.

   — Эй, дружище, — постарался сказать как можно увереннее молодой человек, обращаясь к бородатому, крепкому мужчине, безразлично покуривавшему трубку, не отвезёшь ли на тот берег?

   — Во Францию? — уточнил, не вынимая трубку изо рта, хозяин корабля. Будто существовала возможность плыть куда-то ещё.

   — Точно! — стараясь не показать раздражения, ответил Фредерико. — В неё самую.

   — Так ночь скоро. Темно.

   — Но ты же моряк, — не унимался испанец, — знаешь путь как свои пять пальцев. С закрытыми глазами довезёшь.

Мужчина вынул трубку и сплюнул.

   — Дороговато будет.

   — Не вопрос! — Фредерико похлопал по толстому кошелю, висевшему на поясе.

Всю дорогу до Кале он проспал, несмотря на шум волн и крики матросов, сновавших по кораблю. Во Франции его высадили на берег, отняв кошель с деньгами, которыми его снабдила королева. Хозяин корабля вытряхнул все вещи на палубу, кинув ему вслед пустой мешок. Через мгновение рядом приземлилась шпага.

   — Я же говорил, будет дорого! — рассмеялся капитан, приказывая матросам немедленно пускаться в обратный путь. Впрочем, Фредерико понимал, что ловить разбойников всё равно никто не будет: жители Кале сновали туда-сюда, не обращая ни малейшего внимания на случившееся на их глазах.

До Испании было далеко. Письмо от Екатерины к племяннику Карлу Пятому с мольбой о помощи и подаренная отцом шпага — это всё, что осталось у Фредерико ценного. Он медленно побрёл в город в поисках временного пристанища.

Вслед за ним незаметной тенью последовал закутанный в плащ человек. В отличие от испанца у него осталась не только шпага — кинжал, спрятанный под плащом, приятно холодил руку, тяжёлый кошель оттягивал пояс. Письмо у него тоже было. Да вот только верительные грамоты от Генриха явно выглядели более солидно, чем секретное послание его почти уже бывшей жены.

   — Хм, — Джон скривил тонкие губы, словно съел что-то кислое, — посмотрим, мой юный друг, как ты теперь будешь добираться до Испании. Осталось лишь пересечь Францию. Всего ничего.

Он обернулся. Хозяин корабля, не успевшего отойти далеко от берега, махнул ему рукой. Джон еле заметно кивнул и пошёл дальше. Фигура Фредерико маячила впереди...

Бэт помнила всё так отчётливо, будто не в утробе матери находилась, а присутствовала при всех событиях. Живым, полноценным человеком присутствовала, видела, слышала, и главное, понимала. Кто-то скажет, она наслушалась историй. Ей просто подробно рассказывали о случившемся, и эти рассказы стали частью её жизни. Но Елизавета была уверена — она наблюдала за всем сама, лично. В ней жили будущее, настоящее и прошлое, яркие картинки, всплывающие в памяти, возникающие перед глазами, создаваемые воображением...

   — Брак аннулирован! — Всего два слова, а Генрих готов был вскочить со стула и скакать по огромному залу, как мальчишка.

   — Папа недоволен, но вы можете поехать в Рим и покаяться, — продолжал вещать сэр Томас.

   — Вот уж нет! — взревел король. — Просить прощения у этого напыщенного индюка! — громкий голос Генриха эхом прокатился по комнате.

   — Портить отношения с Римом было бы сейчас неуместно. Можно отправить туда посольство. Не обязательно вашему величеству ехать лично...

   — Наплевать на Рим! — Король продолжал реветь, напоминая звук волн, обрушивающихся на скалистый берег моря. — Я просил у них разрешения на развод, я унижался достаточно. Теперь пусть там себе кусают локти! Генрих стоял, широко расставив ноги, высоко задрав подбородок и глядя на присутствующих как на мелких червей, вещающих сущую околесицу откуда-то снизу, чуть не из-под земли.

   — Э-э, м-м-м, — донеслось до короля неразборчивое бормотание одного из подданных, — папа готов простить ваше величество. Извиниться перед папой...

   — Пошёл он к чёрту или к дьяволу! Пусть сам выберет. Он всегда был не прочь помочь французским королям в их любовных приключениях. А тут ничего не делал и готов простить. Мне плевать на прощение человека, который теперь для Англии ничего не значит. Да, впрочем, и не значил никогда. Принятые нами решения лишь восстановили справедливость. Не так ли, ваше преосвященство? — обратился Генрих насмешливо к архиепископу Кентерберийскому.

Вот чего ей не хватало потом, когда он умер, — его голоса. Раскатистого, громкого голоса, раздававшегося под сводами дворца. Все боялись его, а Елизавета — нет. Напротив, едва услышав знакомые интонации, она бежала в том направлении, откуда они доносились, и без всякого страха бросалась к отцу...