Фрэнк Йерби - Изгнанник из Спарты

- Или безжалостней, ибо вообще-то они глупы, как ослы, и страшно твердолобы, - насмешливый голос дяди Ипполита врезался Аристону в память. Мы прекрасно обучены искусству лицемерия, коварства и предательства. Попомни мои слова, мальчик: я лучше буду рабом в Афинах, чем одним из соправителей Спарты.

Аристон с усилием отогнал это воспоминание. Сейчас не время поддаваться едкой иронии, которой славился толстый, вечно паясничавший дядя Ипполит, которого Аристон тем

не менее любил. Он подозревал, что дядя во многом прав. В частности, в том, что за привилегию быть спартанцем надо платить добровольным отказом от цивилизации. Аристон собственноручно переписал поэмы, которые дядя Ипполит привез из Аттики и Лесбоса, но буагор, старший группы, нашел их - они были спрятаны в немногочисленных пожитках юноши - и донес педоному, наставнику молодых спартанцев. С трудом одолев одно из стихотворений (в чтении спартанцы были не очень-то сильны) и поняв, что перед ним не военные оды, а эротические гимны, любовные песни, педоном велел высечь Аристона и, что самое печальное, сжечь стихи.

Однако сейчас, когда его связали, как борова, и подвесили к палке, словно дикого кабана, от беспредельной утонченности дяди Ипполита не было никакого проку, хотя обычно она находила отклик в душе Аристона. Нет, теперь он должен быть как кремень, не зря же он получил спартанское воспитание - то самое, которое его дядя так презирал (вероятно, потому, что ему оно совершенно не пошло на пользу). Нужно придумать какую-нибудь уловку, хитрый маневр, проявить несравненное спартанское коварство и добиться, чтобы периэки его развязали, освободили и отпустили на берега Эврота, где он и его товарищи для закалки спали голыми и зимой и летом. Вот что теперь ему требовалось позарез! Но в голову не лезло ни одной дельной мысли. Она слишком сильно болела, ведь с размаху брошенный камень пробил череп; кровь, правда, запеклась в светлых, цвета темного золота, волосах Аристона, но мухи назойливо жужжали, роясь возле раны, и это тоже не способствовало размышлениям. Аристон снова закрыл глаза и шепотом помолился Зевсу, Великому Истребителю Мух. Тряска не прекращалась. Аристону было так плохо, что впору умереть.

Он почти три дня ничего не ел. Аристон и не подозревал, насколько диким это показалось бы любому другому эллину, не уроженцу Спарты. Какой полис в Элладе ни возьми:

Афины, Фивы, Коринф или Сиракузы, - его граждане в жизни бы не поверили, что сына богача, мальчика аристократических кровей можно забрать семи лет от роду из отчего дома, заставить ежедневно упражняться в искусстве убивать людей, носить одну и ту же одежду и летом и зимой, спать

голым в камышах на берегу реки в любое, даже самое суровое, время года, драться с приятелями чуть ли не до смерти, доказывая им свою отвагу, подвергать беднягу порке за малейшее нарушение общепринятых правил, а иногда и без оного - и все это лишь для того, чтобы просто научить его сносить боль без единого стона; и самое ужасное - что его можно держать впроголодь, а порой, как сейчас, вообще не кормить, вынуждая красть еду - есть-то хочется!

Однако именно так воспитывался юный спартанец Аристон, отец которого входил в совет старейшин, называвшийся герусией. Точно так же воспитывались и все его товарищи. И теперь Аристону предстояло поплатиться жизнью за то, что в поисках прокорма он покинул родные края. ("Хм!.. Самое обыкновенное воровство!" - фыркнул бы дядя Ипполит.) Однако острый ум подсказывал Аристону, что кража козленка - всего лишь предлог. На самом деле его убьют за то, что он спартанец. Ибо он принадлежит к племени господ, которое, насчитывая от силы тридцать тысяч человек (в том числе женщин и детей), тем не менее правило - и правило безжалостно! - ста тридцатью тысячами пери-эков и угрюмыми, сердито огрызавшимися илотами, которых было вдвое больше периэков.

Ну а если рассуждать конкретнее, то Аристон погибнет из-за своей неудачи, из-за совершенных промахов. Если бы он не побоялся вторично пережить унижение порки, то стащил бы козленка у более культурных равнинных периэков, живших по соседству со спартанским полисом. Они, конечно, тоже погнались бы за ним, но его жизнь не зависела бы от исхода погони. Жители равнины не стали бы убивать его (точнее, никогда бы не осмелились). В худшем случае, не сумей он оторваться от преследователей, они вошли бы в гимнасий (периэки имели на это право, так как считались свободнорожденными) и обвинили бы Аристона в присутствии наставника. В результате педоном вернул бы им козленка, а Аристона стегали бы кнутом до крови. Так полагалось. Если же Аристону удалось бы скрыться от погони в лощине, тот же самый педоном поставил бы Аристона на пьедестал и до небес превозносил бы его отвагу и хитрость. Ибо, как справедливо заметил дядя Ипполит, не пойман - не вор."Дурак! - мысленно ругал себя Аристон. - Набитый дурак! Рисковать собственной шкурой из-за любви к тому, кто тебя презирает?! Лизандр даже не заплачет, узнав, что эти волки разорвали тебя в клочки. И - можешь не сомневаться! - пальцем не пошевелит, чтобы за тебя отомстить!"

Аристону не хотелось теперь думать о Лизандре, потому что и эти воспоминания терзали душу. Однако он ничего не мог с собой поделать. Он был влюблен в Лизандра с двенадцати лет, с тех пор, как подрос и узнал, что такое томление плоти и тоска желания. Причем не один Аристон сох по Лизандру. Тот отличался сказочной красотой, и три четверти мальчиков в гимнасии были в него влюблены. Слава о прекрасном юноше распространилась и за пределами гим-насия: всякий раз, когда Лизандр скинув, по спартанскому обычаю одежду и сверкая своей ослепительной наготой, участвовал в спортивных состязаниях - метал диск или копье, боролся, дрался на кулаках или бегал на длинные дистанции, - толпы взрослых мужчин и даже женщин стекались, чтобы полюбоваться на него. До чего ж омерзительно было слышать, как плешивые, тощие дядьки рассуждают о своей страсти к мальчику и умоляют его подарить им всего одну ночь. Особенно противно потому, что Аристон и сам лелеял подобные мечты.

Он вспомнил, как жаждал смерти, узнав, что Лизандр, в конце концов, взял себе в любовники взрослого мужчину. Но уже на следующий день - юность не в силах отказаться от надежды! - Аристон вновь, словно бесхребетный холуй, словно жалкая собачонка, плелся за прекрасным мальчиком. Из-за этой безмерной, безнадежной любви он, в сущности, и попал в переплет. Принеси он жирного козленка в гимнасии к общей трапезе, друзья сочли бы его героем. Может, и Лизандр соизволил бы тогда взглянуть на него и даже одарил бы улыбкой. А главное, Аристон стремился избежать новой порки в присутствии Лизандра, ибо не мог видеть, как это томное, капризное и прелестное лицо приобретает - что слишком часто случалось в последнее время - равнодушное или даже насмешливое выражение. Именно поэтому Аристон забрел так далеко в поисках добычи: он жаждал снискать благосклонность обожаемого красавца. И теперь из-за своей романтической глупости ока

зался у врат Аида и мог с минуты на минуту превратиться в тень, обреченную вечно стенать в унылом мраке.

Путь вверх по горе Парной, в селение периэков, занял целый день. Расстояние, которое Аристон, несясь сломя голову, пробежал за каких-нибудь два часа, теперь приходилось упорно преодолевать дюйм за дюймом, карабкаясь вверх по уступам. Вдобавок периэки были обременены увесистой ношей. При всей своей стройности Аристон оказался не из легких, ведь мышцы у него были каменные. Так что уже начало смеркаться, когда в воздухе запахло дымом очагов, и Аристон понял, что деревня недалеко. Вскоре он услышал женский гомон. А еще через мгновение женщины окружили Аристона и его преследователей.

Он сделал непроницаемое лицо, стараясь не выказывать страха, а женщины подошли поближе и глядели на него во все глаза. Аристон впервые позавидовал афинянам, ведь, если верить рассказам дяди, они не позволяли своим женщинам таскаться куда им вздумается, а держали их дома, под замком. В отличие от афинянок все лакедемонянки независимо от социального положения были самыми свободными женщинами в мире. Спартанки шокировали своей дерзостью чужеземцев, однако потом жители других городов Эллады понимали, что подобное поведение еще ничего не значит, ибо они имеют дело с самыми целомудренными и верными женами на всем белом свете.

Аристон поглядел на неопрятных периэкских женщин. Вообще-то он испытывал по отношению к женскому полу двойственные чувства. Аристон обожал свою мать Алкмену, но, кроме нее и рабынь, ни с какими женщинами не общался, даже не разговаривал с тех пор, как ему исполнилось семь лет и его забрали из дому, чтобы он там не изнежился. Аристон знал, что мальчики постарше путаются с девчонками, спят с ними и даже похваляются этим, расписывая свои восторги. Но у него не укладывалось в голове, как можно ПОЛЮБИТЬ женщину. Да и юношам, спавшим с ними, мысль о любви казалась примерно такой же непостижимой. Женщина была наседкой, и, когда мужчине исполнялось тридцать лет, герусия обязывала его жениться, поскольку полис нуждался в воинах. Аристон не сомневался, что спать с женщинами приятно; он подозревал, что плот