Франк Ведекинд - Пробуждение весны

Отто: Я тоже. Право нет.

Мельхиор: Если вы сейчас же...

Роберт: Коротко сказать, Мориц Штифель забрался в учительскую.

Мельхиор: В учительскую?

Отто: В учительскую. Сразу после латинского.

Георг: Он был последним; нарочно остался.

Лемермейер: Когда я шел по коридору, я видел, как он открывал дверь.

Мельхиор: Чтоб тебя!..

Лемермейер: Как бы его чорт не побрал!

Георг: Вероятно, ректор не вынул ключа.

Роберт: Или, может быть, Мориц Штифель принес отмычку.

Отто: От него этого можно ждать.

Лемермейер: Еще хорошо будет, если ему только придется остаться на воскресенье.

Роберт: Да еще замечание в свидетельство.

Отто: С такими отметками как бы и совсем не вылетел.

Гансик Рилов: Вот он.

Мельхиор: Бледный, как полотно!

(Мориц находится в крайнем возбуждении)

Лемермейер: Мориц, Мориц, что ты сделал!

Мориц: Ничего, - ничего.

Роберт: Ты дрожишь?

Мориц: От счастья, - от блаженства, - от сердечного веселья.

Отто: Тебя не поймали?

Мориц: Я перешел. - Мельхиор, - я перешел! - О, теперь хоть трава не расти! - Я перешел! - Кто бы мог подумать, что меня переведут! - Все еще в толк не возьму. Двадцать раз перечитывал это. - Но можно поверить, - о, Боже, - но это так! - Это так! Я перешел (Улыбаясь). Я не знаю, - мне так странно, - земля колеблется под ногами... Мельхиор, Мельхиор, если бы ты знал, что мне пришлось пережить!

Гансик Рилов: Поздравляю, Мориц. Радуйся, что отделался так легко.

Мориц: Ты и не знаешь, Гансик, ты и не догадываешься, что было поставлено на карту. Уже три недели я прокрадывался перед дверью, как перед адовой пастью. И вот сегодня вижу, - она приоткрыта. Я думаю, что если бы мне предложили миллион - ничто, о ничто не могло бы меня удержать. - Я в учительской, - я открываю журнал, - перелистываю, - нахожу, - и все это время... В дрожь бросает!

Мельхиор: Все это время?

Мориц: Все время дверь за стеною открыта настежь. - Как вышел, как сбежал по лестнице, - не знаю...

Гансик Рилов: И Эрнест Ребель тоже перешел?

Мориц: Конечно, Гансик, конечно! - Эрнест Ребель тоже перешел.

Роберт: Ну, так ты неверно прочитал. Не считая пары ослов, нас всех с тобою и Ребелем шестьдесят один; а в верхнем классе не может поместиться больше шестидесяти.

Мориц: Я прочитал совершено верно. Эрнест Ребель также переведен, как и я, - оба, конечно, пока только условно. Только в первую четверть выяснится, кто из нас должен будет уступить место другому. - Бедняга Ребель! - Видит Бог! - Я уже не боюсь за себя. Для этого я заглянул уже слишком глубоко.

Отто: Держу пари на пять марок, что очистишь место ты.

Мориц: Да ведь у тебя ничего нет. Я не хочу тебя грабить. Господи Боже! Теперь-то я начну зубрить. - Вот когда я смогу сказать, - хотите верьте, хотите нет, теперь все равно - я знаю, что это так: если бы меня не перевели, я бы застрелился.

Роберт: Хвастун!

Георг: Заячья душа!

Отто: Хотел бы я посмотреть, как ты стреляешь!

Лемермейер: За это пощечину!

Мельхиор (дает ему ее): Идем, Мориц. Пойдем к лесной сторожке.

Георг: Ты веришь его болтовне?

Мельхиор: Тебе то что! - Пусть они болтают, Мориц. Скорее, скорее же из этого города.

(Профессор Гунгергурт и Кнохенбурх проходят мимо).

Кнохенбурх: Для меня непостижимо, уважаемый коллега, как лучший из моих учеников может чувствовать влечение к самому плохому.

Гунгергурт: И для меня так же, уважаемый коллега.

Сцена пятая

(Солнечный день. - Мельхиор и Вендла встречаются в лесу).

Мельхиор: Никак это ты, Вендла? - Что ты здесь делаешь одна? Уже три часа я брожу по лесу вдоль и поперек, ни души не встретил, и вдруг ты выходишь ко мне навстречу из самой дикой чащи.

Вендла: Да, это я.

Мельхиор: Если бы я не знал, что ты Вендла Бергман, я принял бы тебя за Дриаду, упавшую с ветвей.

Вендла: Нет, нет, я Вендла Бергман. - А ты как попал сюда?

Мельхиор: Задумался, да и зашел.

Вендла: Я собираю пахучую смолку. Мама хочет делать майтранк, но в самую последнюю минуту пришла тетя Бауер, а она не любит подниматься в горы, - И вот я пошла одна.

Мельхиор: Ты уже набрала своей пахучей смолки?

Вендла: Полную корзину. Вон там, под буками, она растет сплошь, как клевер. Теперь я все смотрю, где же дорога. Кажется, заблудилась. Ты, может быть, знаешь который теперь час?

Мельхиор: Уже больше половины четвертого. - Когда тебя ждут?

Вендла: Я думала, что теперь позже. Я так долго лежала у Золотого ручья во мху и мечтала. Время прошло для меня так быстро, - я боялась, что уже наступает вечер.

Мельхиор: Если тебя еще не ждут, давай полежим здесь немного. Там под дубом мое любимое местечко. Если откинешь голову к стволу и сквозь ветки уставишься в небо, то это гипнотизирует. - Почва еще теплая от утреннего солнца. - Уже давно я хотел кое о чем спросить тебя, Вендла.

Вендла: Но к пяти часам мне нужно быть дома.

Мельхиор: Мы пойдем тогда вместе. - Я возьму корзину, и мы пойдем прямо сквозь чащу; через десять минут мы будем уже на мосту! - Когда уляжешься так, опершись лбом на руку, приходят тогда такие странные мысли в голову.

(Оба ложатся под дубом).

Вендла: Что ты хотел спросить у меня, Мельхиор?

Мельхиор: Я слыхал, что ты, Вендла, часто ходишь к бедным. Приносишь им еду, платье и деньги. Ты это делаешь по своему собственному желанию, или тебя мать посылает?

Вендла: По большей части меня посылает мать. Это бедные семьи поденщиков, с кучею детей. Часто отец без работы и они мерзнут и голодают. У нас в шкафах и комодах лежит немало такого, что уже больше не нужно. - А почему ты об этом заговорил?

Мельхиор: Ты идешь охотно или неохотно, когда твоя мать посылает тебя куда-нибудь?

Вендла: О, еще бы! Мне это страх как нравится! - Как это ты так спрашиваешь?

Мельхиор: А дети-замарашки, женщины больные, в квартирах такая грязь, мужчины тебя ненавидят за то, что ты не работаешь.

Вендла: Это не так, Мельхиор! А если и так, ну и пусть, и тем лучше!

Мельхиор: Как тем лучше, Вендла?

Вендла: Для меня тем лучше. Мне было бы еще больше радости, если бы я могла таким помочь.

Мельхиор: Значит, ты ходишь к бедным людям для собственного удовольствия.

Вендла: Я хожу к ним потому, что они бедные.

Мельхиор: А не будь в этом для тебя никакой радости, ты бы и не стала ходить?

Вендла: Что ж мне делать, если меня это радует!

Мельхиор: Да еще за это же ты и в рай попадешь! - Значит, верно все, что уже целый месяц не дает мне покоя! - Виноват ли скряга, если ему нет радости в том, чтобы ходить к больным и грязным детям!

Вендла: О, тебя-то, наверное, это очень радовало бы.

Мельхиор: И за это ему суждена вечная смерть! - Я напишу об этом сочинение и подам его пастору Кальбауху. Это из-за него. Что он нам мелет о блаженстве жертвы! Если он не сумеет мне ответить, не пойду больше на катехизис и конфирмироваться не стану.

Вендла: Ты хочешь огорчать твоих милых родителей. Конфирмироваться, от этого голова не отвалится. Если бы только не наши ужасные белые платья и не ваши длинные панталоны, то это могло бы даже растрогать.

Мельхиор: Нет самопожертвований! Нет самоотречения! - Я вижу, как добрых радует их доброе сердце, я вижу, как злые трепещут и стонут. Я вижу тебя, Вендла Бергман, - твои кудри вьются и смеются, а мне грустно, как изгнаннику. - О чем ты мечтала, Вендла, когда лежала у Золотого ручья в траве?

Вендла: Глупости! Вздор!

Мельхиор: Грезила с открытыми глазами?

Вендла: Я мечтала, что я - бедная, бедная нищенка, рано утром, в пять часов меня погнали на улицу, мне пришлось целый день на ветру и под дождем просить милостыни у жестокосердных, грубых людей. И пришла вечером домой дрожа от холода и голода, и не было у меня столько денег, сколько требовал мой отец, - и меня били, били.

Мельхиор: Я это знаю, Вендла. Это из нелепых детский рассказов. Поверь мне, таких жестоких людей уже нет.

Вендла: О, Мельхиор! - Ты ошибаешься. - Марту Бессель бьют что ни вечер, так, что на другой день видны рубцы. О, что ей приходится выносить! Мочи нет слушать, когда она рассказывает! Страшно жалко, - я часто плачу о ней по ночам. Давно думаю, как ей помочь. - Я с радостью бы поняла неделю на ее месте.

Мельхиор: Надо просто пожаловаться на отца. Тогда у него возьмут ребенка.

Вендла: Я, Мельхиор, не была бита ни разу в жизни. С трудом представляю себе, как это - быть битой. Я уже сама себя била, чтоб испытать, что при этом бывает на душе. Это, должно быть, ужасное чувство.

Мельхиор: Я не верю, чтобы от этого ребенок становился лучше.

Вендла: От чего лучше?

Мельхиор: От того, что бьют.

Вендла: Вот этим прутом, например. Ух, какой он липкий, гладкий!

Мельхиор: Просечет до крови.

Вендла: Не ударишь ли ты им меня хоть разик?

Мельхиор: Кого?

Вендла: Меня.

Мельхиор: Что ты, Вендла!

Вендла: Да что же?

Мельхиор: Нет, уж, будь спокойна, - я тебя не ударю.

Вендла: Да если я тебе позволяю!