И. Евстигней - Переводчик

Я вытащил из стопки в гардеробной не совсем уж до неприличия застиранную серую футболку, натянул чистые джинсы и спустился во двор в тёплое сырое утро. Прямо за домом начиналось пустынное побережье и водохранилище, в этот ранний час томно лизавшее песчаный берег. Профессиональные пловцы и гребцы-байдарочники говорят, что в нашем воронежском море тяжёлая вода… что это означало наверняка, я не знал, но фраза «у вас в воронежском море тяжёлая вода» не вызвала во мне внутреннего протеста, поэтому я с ней соглашался… Я дошёл до стоянки, залез в свой чёрный, огромный как танк внедорожник – да, блин, да, Алекс! Сплошные понты, куда ж без них?! – и завел двигатель. Шесть часов утра. Для визитов, мягко говоря, рановато. Бессовестно рановато. Но даже если и так, ждать я не мог. Ночное открытие копошилось внутри тревожным червем, подгоняло – узнай, докопайся до истины, чего бы тебе это ни стоило… ты должен…

Я вырулил на второй этаж северного моста; всегда любил ездить по верхней эстакаде – ощущение, будто несешься прямо над водной гладью – и вдавил в пол педаль газа. Мэтт Беллами (за прошедшие пятьсот лет никто так и не сумел переплюнуть этих бритов из группы Muse) вкрадчиво нашептывал на староанглийском…

А насчет любви-то он прав. Ох, как прав… Я лихо завернул по крутому завитку развязочной эстакады, оставил по правую руку изумрудную пену крон в полузазброшеннном парке Динамо, утонувшем в огромном овраге – здесь три года назад мы познакомились с Алей. Что ж, эта любовь была действительно слишком хороша, чтобы длиться вечно… Была?… А откуда же тогда эта хлесткая боль, стоит лишь в памяти проскользнуть её имени?

Я нервно усмехнулся, увидел своё лицо в зеркало заднего вида…. да будь уж честен хоть сам с собой! Признай, что ты законченный идиот, который сломал, разрушил всё собственными руками…

– Нет, Алексей, ну что ты? Вовсе не рано. Не нужно извинений. В моём-то возрасте шесть часов – уже позднее утро. Проходи на кухню. Я как раз заварил восхитительный чай. С сагандайля. Что в переводе с давным-давно умершего бурятского языка означает «трава, продлевающая жизнь», знаешь такую? С самого Байкала привезли… А теперь и приятный собеседник на чай сам пожаловал.

Всеволод Валентинович сделал приглашающий жест рукой и улыбнулся. Болезненно осунувшееся лицо, очки в тонкой оправе, порядочный, замечательный умничка, интеллигент, наверное, в сотом поколении. Человек, с которым по-настоящему тепло и уютно. И взгляд – этот его взгляд, который всегда меня поражал. Полный глухой тоски и… искреннего, неподдельного интереса. Мало кто из людей сегодня смотрит вот так – с интересом. Ленятся? Боятся? Я предполагал, что и то, и другое, потому что смотреть на кого-то с интересом означает не бояться показать свою слабость и не лениться взять на себя ответственность, верно? А многие ли сегодня на это способны? Куда как проще отгородиться ото всех и вся стеной равнодушного взгляда…

Короче говоря, с ним мне было спокойно и хорошо, не то что с отцом, хотя тут и сравнивать-то нельзя. Мои отношения с отцом – отдельная история… С женой Всеволод Валентинович развелся; она так и не смогла простить ему, что он не сумел спасти их дочь. Да он и сам не мог себе этого простить. Заживо ел себя за то, что не сумел сделать невозможное, остановить цепную реакцию деградации, когда одна за другой рвутся, рушатся нейронные сети и нейроны пускаются в дикий дьявольский пляс, и ты не в силах удержать их, склеить разбившийся на миллионы осколков мир…

– Алёш, что-то случилось?

Янтарный травяной настой ударил о белоснежную гладь пиалы, омыл её, едва не выплескиваясь наружу, закрутился истекающей паром воронкой.

– Да нет, в общем-то, нет. Просто хотел спросить… – я запнулся. Ничего не случилось? И потому ты примчался к человеку в субботний день ни свет, ни заря?

По кухне растекался терпкий пыльцовый аромат сагандайля, травы, которая продлевает жизнь, а за окном ударили по стеклу первые тяжёлые капли дождя.

– Да, на следующей неделе начинается тренинг по восстановлению матрицы русскоязычного мышления. И я бы очень хотел, чтобы ты на нем появился. Когда ты в последний раз был на восстановительных программах?

Я пожал плечами. Кажется, с полгода назад… сам знаю, что давно, необдуманно…

– Вот то-то и оно. Пока тебя не возьмешь за ручку и не отведешь туда едва ли не силком… Алёш, тебе как никому нельзя ими пренебрегать. Ты же работаешь даже не с одним языком, как многие, а, как минимум, с десятью. Да ещё и болтаешь на них, как на своём родном. Меня это очень тревожит…

Всеволод Валентинович отставил чашку и сдавил ладонями виски.

– Поверь мне. Я не хочу потерять никого из вас. А ты, как никто, ходишь по грани. Слишком глубокое погружение каждый раз. А такие радикальные и регулярные перестройки ментальных структур, как у тебя, ни к чему хорошему не приводят, сам знаешь… с этим не шутят.

Я молчал. Плотная завеса дождя за окном, как оплывшая линза старинного кинескопа, размыла город, лишила его четких контуров, смешала краски. Старый-старый-престарый мир, от скуки предающийся всё более изысканным извращениям и порокам… и, сколько себя помню, соперничество между нами двоими, кто – он или я – исказит реальность причудливее и больнее… соперничество, в котором я в конце концов обречён на победу – и на поражение… Но почему же тогда в этом мире мне так хорошо и уютно?.. Ливень хлестал по стеклу, перерисовывая реальность крупными, смелыми мазками импрессионистов – кто там из небесных живописцев сегодня назначен ответственным за написание картины мира? Ах да, сам божественный Клод-Оскар Моне… – и нашептывал мне ответ на мой вопрос «…потому что этот мир твой… твой… твой…»

– Да, Алёш, не хотел тебе об этом говорить… но первые признаки я заметил уже давно.

– Какие признаки?

Я отвел взгляд от окна. Как видишь, счет снова сравнялся. Один-один.

– Ну, взять хотя бы то, что у тебя произошло с Алиной. Твоя реакция была абсолютно неадекватной, согласен? Я бы даже сказал ненормальной. Ты же хотел на ней жениться? И что?

– И что?! Вы не понимаете, она сделала аборт! Убила моего ребенка!.. А я…я… – я задохнулся, – я даже не знал! Вернее, узнал случайно, она мне даже не сказала! Не предупредила о том, что беременна! Для неё это было неважно, понимаете?!..

По венам полоснула волна жгучей боли, прокатилась до самых кончиков пальцев и закрутилась там раскалённой воронкой, вытягивая из тела ниточки нервов. «…Один-два в твою пользу…» – шепнули мне из-за стекла. Я с ненавистью посмотрел на дождь, отвернулся от окна и наткнулся на внимательный взгляд.

– Так зачем же ты пришёл?

Я заколебался. А, может, мне действительно всё привиделось? Официально считается, что в ново-китайском языке существует два слоя, что обусловлено раздвоенной структурой их сознания. Два слоя мышления – два слоя языка. Всё чётко и понятно… если, конечно, слова "чётко и понятно" вообще применимы к чему-либо китайскому… Если объяснять совсем просто, то первый слой – это главная тема разговора, а второй слой, чуть более смещённый в сторону подсознания, затрагивает более глубинные темы и ведет, так сказать, побочный сюжет. Первый слой передается первичными, основными значениями слов, второй слой – вторичными значениями, скрытыми в сложной графике иероглифов, нюансами и оттенками смыслов, подсмыслами, интонациями, специфическими синтаксическими конструкциями и речевыми оборотами. Вследствие подобной специфики языка синхронный перевод в новокитайском как таковой был невозможен. Да и о каком синхронном переводе могла идти речь, если на одном уровне с вами обсуждали условия протокола сотрудничества между российской и китайской компаниями в рамках последнего межправительственного соглашения, а на втором уровне мягко критиковали российскую внешнюю политику с отсылкой к великому Лао-Цзы? Поэтому переводили последовательно, сначала первый, затем второй слой. Из одной книги на ново-китайском получалось две книги на русском. В голове у китайцев два слоя сознания мирно уживались друг с другом и гармонично взаимодействовали между собой, порождая невероятное по красоте, своеобразию и сложности мировосприятие – и, конечно же, язык. Страшный сон для переводчиков. За гранью понимания для всех остальных – непосвященных, иноязычных.

Я сам был наполовину монголо-китайцем, наполовину чистейшим русским. Благодаря моему отцу, а вернее его странной, полутайной-полузапретной любви к девушке-китаянке, переводчице при российском консульстве в Гонконге. Поэтому ново-китайский был для меня почти что родным.

"Почти", потому что, несмотря на суженный – котовий, как, ластясь, говорили девушки – разрез глаз и высокие азиатские скулы, в меня намертво впечаталась, перетекла вместе с отцовской с кровью и генами та самая неизбывная и никем до конца не изученная и не понятая матрица русскоязычного мышления. Я чувствовал язык Поднебесной, наслаждался им, как юркий лазурный дракон купался в двух потоках его небесной реки… Но третий слой? Нет, это невозможно… Я выдохнул. Ладно, была не была…