Владимир Богомолов - Повесть о красном Дундиче

Весной 1957 года я приехал в станицу Иловлинскую на встречу с первоконниками. В тот год Дон в весеннем напоре вырвался на пойменные луга, перекинулся через яры и балки к левадам, а кое-где прямо к домам. И невольно его неуемное буйство сравнилось мною с теми событиями, которые прошли здесь много лет назад, когда конница лихо дробила степь копытами и, словно молнии, сверкали клинки. Это тут революционные отряды слились в полк, бригаду, затем — в дивизию, корпус, а позже армию. Первую в мире красную Конную армию. Только в таких вольных краях могли родиться те лихие рубаки, о коих память народная до сих пор хранит истории, одну фантастичнее другой.

Там впервые я познакомился с Марией Алексеевной Самариной, от которой услышал рассказ об удивительной судьбе друга ее далекой юности, героя гражданской войны в СССР, добровольца Сербского интернационального корпуса Дундича, известного у нас под именем Олеко. Тогда же она сказала, что это имя придумано литераторами. Сам же Дундич всегда называл себя Иваном. Этот факт позже подтвердился многочисленными воспоминаниями его боевых друзей и однополчан, а также новонайденной анкетой Дундича, опубликованной журналом «Волга». Там же, в Иловлинской, я впервые услышал от бывших конармейцев рассказы о необыкновенной храбрости и находчивости, лихости и человечности их командира… Там же мною были написаны первые главы книги о легендарном герое, над которой я работаю более четверти века.

За восемнадцать месяцев службы в кавалерии С. М. Буденного кем только не был Иван Дундич. Он командовал интернациональным батальоном, артиллерией, бронедивизионом и бронепоездом, возглавлял разведку, замещал командиров полков, был командиром дивизиона для особых поручений…

За свои героические подвиги Дундич неоднократно награждался памятными подарками и оружием, а в марте 1920 года в Ростове-на-Дону ему был вручен орден Красного Знамени.

Иван Очак, современный исследователь вопроса об участим его земляков — югославских интернационалистов — в борьбе за Советскую власть в России, в двух работах, написанных в результате разысканий в наших архивах, ввел в научный оборот газетный отчет о вручении ордена Дундичу лично Серго Орджоникидзе (издание МГУ, 1966 г.), а также факт представления командармом Буденным В. И. Ленину во время одного из перерывов на IX съезде РКП (б) группы командиров и политработников Первой Конной, в числе которых были Дундич и Сердич (Политиздат, 1964 г.).

О безудержной лихости красного серба по-отечески вспоминает всесоюзный староста М. И. Калинин в своей книге «За эти годы». Михаил Иванович пишет: «Он много рассказывал о своих боевых приключениях, о дерзких налетах — сражался, играя своей жизнью, любуясь моментами, когда она висела на волоске».

О несравненной храбрости и находчивости Дундича говорят С. М. Буденный в книге «Пройденный путь» и О. И. Городовиков в своих «Воспоминаниях». «Дундич был любимцем всех наших конников, — пишет Ока Иванович, — У Дундича была пятерка отважных товарищей бойцов. Дундич и его товарищи всегда носили в карманах офицерские погоны и урядничьи знаки различия… Дундич надевал офицерские погоны, а его соратники нацепляли на себя знаки различия урядников. Они врубались в самую гущу белогвардейцев. Офицеры принимали Дундича за своего, а он, воспользовавшись этим, рубил их налево и направо. Часто бывало и так: схватит офицера постарше чином, втащит к себе в седло и доставит в наш штаб».

А сколько невыдуманных историй о лихих, отчаянных делах Дундича услышал я в хуторах и станицах Дона, Маныча и Терека, в Донбассе, Ростове-на-Дону, на Ставропольщине, в Одессе и Ровно от его однополчан М. М. Левшина, У. С. Аликова, А. С. Бочарова, Н. В. Казакова, И. И. Киричкова, Э. Ф. Платовой, Ф. Г. Ткача, А. А. Зотовой, А. Г. Андриановой, сына И. С. Шпитального — Алексея Ивановича и многих-многих других.

Может быть, в рассказах старых конармейцев, в воспоминаниях земляков Дундича Д. Сердича, Н. Груловича, С. Ивица и других некоторые события смещены, кое-какие факты дополнены легендарными подробностями, может быть, в них мой герой приобретает черты сказочности: уж слишком он удачлив, без особого труда ошеломляет и побеждает врагов?.. Может быть.

Недаром о нем при жизни ходили легенды. Бытуют и по сей день. Одна из них — разные биографические справки (и ни одной автобиографической), в которых Дундича представляют сыном бедного крестьянина, дорожного мастера, священника, офицера королевской армии, крупного или среднего скотопромышленника; другая — попытка доказать, что Дундич и Чолич одно и то же лицо; третья — даже после того, как была найдена анкета Дундича, где написано, что он Иван, до сих пор ему приписывают имена Алексы, Антона, Тома, а самое живучее — Олеко, которого нет у сербов вообще… Легенды, легенды. Но факт остается фактом: за ними стоит реальный человек, чья жизнь — необыкновенная, неповторимая — яркий пример дли подражания. Недаром же К. Е. Ворошилов сказал о нем: «Красный Дундич! Кто его может забыть? Кто может сравниться с этим поистине сказочным героем в лихости, в отваге, в доброте, в товарищеской сердечности! Это был лев с сердцем малого ребенка». Думаю, что такая характеристика не нуждается в комментариях.

Эта книга написана в основном по воспоминаниям товарищей Дундича — бойцов и командиров Первой Конной, а также участников и свидетелей тех событий, в меньшей степени — по оперативным сводкам, приказам и другим архивным документам. Повесть не претендует на завершенный рассказ о легендарной личности, она лишь знакомит читателя с некоторыми страницами героической биографии Дундича, его друзей и соратников.

Автор

Он снял черную папаху, портупею с кобурой и устало опустился на разостланную бурку. Положил намозоленные эфесом ладони под острый подбородок и стал смотреть в ту сторону, откуда вот-вот должно было появиться солнце.

Скоро лазурный кусок неба над степным срезом раздвинулся, будто там, за горизонтом, какому-то великану стало тесно, и он пытался подняться, вырваться на простор. И когда в светлый, чистый окоем неба врезались первые раскаленные штыки лучей, все вокруг заиграло пестрой смесью красок. Степь задышала терпким ароматом майского разнотравья.

Кругом стояла тишина, изредка нарушаемая хрумканьем коней, пасущихся по склону лощины, да голосами коноводов или дозорных.

И вдруг впервые за последние шесть лет до его сознания дошла такая, казалось бы, простейшая деталь бивачной жизни: он рассматривает придонскую степь, празднично украшенную донником, клевером, ромашкой, глазами все того же очарованного мальчишки, которого судьба закинула когда-то в аргентинские прерии, и неохватные заросли бородача, пырея, бизоньей травы в отблесках затухающего костра казались ему тогда сказочными…

От этой необъятной тишины, неповторимого привкуса травяного аромата у него слегка закружилась голова, сами собой смежились веки. Захотелось уткнуться лицом в жесткую, как кошма, землю и уснуть. Так, чтобы снялась усталость многотрудного перехода из Бахмута до этой крошечной станции Обливская.

Его отряд последним уходил из городка. Может быть, он продержался бы еще день, другой, но после сравнительно спокойной ночи на рассвете его разбудил Никола Князский:

— Дундич, беда! Паровоз угнали!

На том месте, где с вечера стоял паровоз, толпилось десятка два бойцов. В центре плотного круга, возле рельсов, лежал человек. Это был часовой, которому Дундич велел закрыться в будке локомотива и открывать только на пароль. Пароль, кроме командира, знали его заместитель Джолич и разводящий Негош. Негош был тут же и выжидательно глядел в сторону открытого семафора.

— Где Благомир? — спросил Дундич, бегло оглядев собравшихся.

— Исчез, — ответил из-за спины Князский. — Чемодана нет, ординарца нет, и коня нет.

Дундич осмотрел убитого часового: у расстегнутого ворота чернела ножевая рана. Кровь тонкой струйкой стекла на песок: около шпал темнело пятно. Дундич нагнулся, высмотрел повторяющийся отпечаток каблука с тремя полосками подковки. Такие каблуки были только на ботинках Джолича.

Последние дни Благомир все чаще и чаще поговаривал о желании вернуться на родину.

— Надоело мне все это, — сказал он как-то Дундичу. — Воюешь, воюешь, а за что? Хоть бы на ладонь плюнули.

— Деньги тебе нужны? — быстро спросил Иван.

— А за так, у русских говорят, и чирей не вскочит.

За обшлагом шинели Джолич хранил листок, в котором кайзеровские власти призывали интернационалистов вернуться домой.

О чем только не писалось в листке. А главное — что дни Советской республики сочтены. Не сегодня, так завтра генерал Юденич войдет в Петроград (и, зная это, правительство Ленина заблаговременно переехало в Москву, но перемена мест не повлияет на итоги), от Совдепии уже отделились Украина и Кавказ, Прибалтика и Финляндии, ни одно ханство, ни один эмират не поддерживают Ленина, и, наконец, Дальний Восток и Сибирь находятся в руках адмирала Колчака и чехословацкого интернированного корпуса, а Поволжье, от Самары до Царицына, выходя из подчинения центральному правительству, создает свою республику с учредительным собранием. И, как бы между прочим, немецкое командование сообщало, что англичане оккупировали все порты и крупные города русского Севера. Выходило, что у Советской республики ничего практически не оставалось, разве что Москва да Питер, Казань да Царицын, ну еще кое-какие центральные губернии, в которых даже в доброе время хлеба не было, а теперь и говорить не приходилось.