Мария Прилежаева - Третья Варя

— Залезь на дерево, самое высокое…

— Пожалуй, согласен.

— Спасибо, Людмил, спасибо! Скорей залезай!

— Сначала ты.

— Людмил, прошу, прошу, залезь на дерево! Я тоже залезу… После тебя.

— Нет, ты сначала.

— Я сразу за тобой залезу, Людмил.

— Он нас не тронет, Варя, не бойся, — ласково сказал Людмил.

— Залезь на дерево. Ну, залезай же, Людмил!

Он взял ее за руку и продолжал:

— Так вот… она приехала в Габрово и явилась к генералу. У нее было письмо…

Они снова медленно шли, держась за руки. Тропа повернула. Просветлевший месяц висел теперь не над тропой, а качался сбоку, между ветвями. По высокому куполу неба рассыпались, бледно мигая, редкие звезды. Людмил шел, глядя вперед. А Варя изредка поворачивала голову и видела мелькающий среди деревьев со стороны Людмила темно-серый силуэт зверя с длинной мордой.

— Генерал прочитал письмо и сказал: «Я рад оказать вам услугу, но полк, в котором служит ваш жених подпоручик Лыков, стоит на Шипкинском перевале, в жесточайших зимних условиях, и я не могу допустить, чтобы вы…» — «Нет! — отвечала Варвара Викентьевна. — Не остерегайте меня, я не боюсь жесточайших условий…»

— Людмил! — внезапно на весь лес крикнула Варя.

Что-то перевернулось в ней. Сердце забилось короткими тугими толчками.

— Что ей условия, что ей! — крикнула Варя на весь лес. Подняла под ногами сухой сук, весь в лишаях и бородавках. Нерассуждающая, какая-то звонкая отвага толкала ее. Она занесла сук над головой и, почти не сознавая, что делает, вошла в лес.

Серое, длинное вильнуло между деревьями.

— Подлый, иди прочь! — крикнула Варя.

В ту же секунду возле нее очутился Людмил и срывал через голову свой черный свитер.

— Зачем? Зачем? — без слез, с плачем в груди спрашивала Варя.

— Если кинется, воткну ему в глотку, — обматывая свитером руку, говорил Людмил. — Я читал, так можно, если кинется… задушить… — говорил он, задыхаясь.

Они шли от дерева к дереву и все глубже входили в лес.

— Эй ты, подлый, где ты? — крикнула Варя и ударила сучком о березовый ствол. Сучок хрустнул и переломился, в руке остался трухлявый обломок. Варя отшвырнула обломок. Они шли, шли. В лесу немного посветлело, стало свободнее и шире. Стали реже деревья. Повеяло сыростью. Они вышли на поляну с белой от росы травой.

— Мы заблудились, — сказал Людмил.

Варя подняла ладони к лицу и громко заплакала.

— Не плачь, — утешал Людмил. — Это вовсе был и не волк. Я, правда, на минуту подумал… Ты тоже подумала? Ты смелая. Не плачь. А еще говорила, что никогда не плачешь!

— Никогда, — ответила Варя, открывая лицо. — Просто устала. Очень устала, ноги подкашиваются. Давай отдохнем немножко, Людмил, ты тоже устал.

Если бы они и захотели идти, они не знали, в каком направлении. Когда они заблудились? Они пропустили ельничек, от которого лесник велел сворачивать влево. А может, не дошли до него. Где Привольное и Ока? Направо или налево от поляны? Прямо? Далеко или близко? Ни единого звука реки, ни гудка теплохода не долетало сюда.

Только со всех краев, из чернеющей глубины леса и вокруг, неслись соловьиные трели и щелканье… А если он снова появится? Волк или собака, все равно страшно. Ночью в лесу… Нет спичек, вот беда! Какой ты мужчина, Людмил, эх ты! У тебя нет спичек, а как бы нужен костер! Костер был бы для них спасением. Они прождали бы спокойно до солнца. Надо ждать восхода солнца и тогда определить, как идти. Надо идти на запад от солнца, там Ока и Привольное. Чуть заяснеет утро, Варя и Людмил пойдут от зари на запад и доберутся до дома.

Людмил собрал по краю леса охапку хвороста. Они перетащили хворост на середину поляны и сели на охапку спина к спине, для тепла и чтобы не упускать из глаз всю поляну, на случай, если «он» снова появится.

Людмил разыскал два здоровенных сука, один Варе, другой себе. Все-таки защита. Суки могли по виду сойти за ружья. Главное, как известно, не падать духом!

Варя вспомнила, как шагнула на зверя, занеся над головой сучок. Вспомнила хруст хворостины под ногой, темный силуэт, скользнувший во мрак, за деревья, обернувшуюся на миг оскаленную морду — ее обдало холодом.

Она не могла удержаться: стучали зубы от дрожи.

— Лю… Лю… уд… Людмил!

— Упрись об меня крепче, Варя, спиной, так теплее, — сказал Людмил. — Это от сырости ты дрожишь. Свежо. И роса.

Роса выпала такая обильная, что поляна была белой, словно ее покрыло инеем. Лунный серпик висел в голубом небе, блестящий и новенький, как на картинке.

— Роса к жаре, — сказал Людмил. — Скоро наступит жаркое лето. Варя, а ведь ты не умеешь лазать на деревья?

— П-п-почему ты спрашиваешь?

— В Москве, я думаю, не научишься лазать на деревья.

— Летом я ез-зз-дила в пионерлагерь. З-з-зз-з… — У Вари стучали зубы.

— Ты хотела, чтобы я залез на дерево и спасся, а сама…

— Хватит об этом вспоминать, — ответила Варя.

— Ты не умеешь лазать на деревья.

Людмил взял прутик и задумчиво сбивал с травы росу. Клок волос свесился у него на лоб.

— Людмил, хватит об этом вспоминать. Лучше рассказывай. Пока ждем утра, расскажи из Записок.

— Ладно. Ты вся дрожишь. Прислонись ко мне крепче спиной, для тепла. Я расскажу подробно все, как было. Слушай, какое необыкновенное совпадение! Когда в декабре тысяча восемьсот семьдесят седьмого года она приехала в наш болгарский городок Габрово, верстах в восьми от Шипки, именно в этот день ей исполнилось девятнадцать! Конечно, случайность, но она мечтала, что подпоручик Сергей Лыков встретит ее с красными и белыми розами. У нас в Болгарии много красных и белых роз.

— Людмил! Очень хочется побывать у вас в Болгарии!.. Ну, рассказывай.

— …Но она уморилась в дороге, — продолжал Людмил. — Дорога сама по себе тяжела, а Варвара Викентьевна не привыкла к трудностям. За свои девятнадцать лет она не знала лишений, голода или тяжелого труда — всё это было от нее далеко. Никто ее не встречал. В огорчении и тревоге Варвара Викентьевна самостоятельно добралась до гостиницы и в этот же день благодаря письму, которым ее снабдили в Москве, была принята генералом. Он сообщил ей, что подпоручик Лыков всего лишь вчера отослан на Шипку, на передовые позиции, всего лишь вчера.

«Сударыня, — сказал генерал Варваре Викентьевне, — уважая ваши чувства и ваш благородный порыв, я все же настоятельно не рекомендую вам следовать на Шипку в тяжелейших условиях горной зимы. Не женское дело, сударыня! Здесь, в Габрове, сосредоточены лазареты, и деятельности для сестер милосердия, увы, слишком достаточно! Рекомендую, сударыня, задержаться в городе, пока наши доблестные войска при подмоге болгарского ополчения не разобьют под Шипкой турецкие таборы Сулейман-паши».

«Благодарю за участие, — отвечала Варвара Викентьевна, — но я не страшусь тяжелых условий, и долг мой быть там, где мой жених сражается за справедливое дело».

Она была хрупкой девушкой, с тонкой кожей и таким кротким взором, что генерал воскликнул:

«Нет, я не могу послать вас на опасность!»

«А других?»

«Вы женщина и совсем еще юная!» — убеждал генерал.

«Разве там вовсе нет болгарских женщин?» — спросила Варвара Викентьевна.

Генерал горячо ее отговаривал, но она стояла на своем. И он уступил.

Городок Габрово расположен в предгорье. В городке Габрове много садов, а улицы Габрова во время войны были говорливы и шумны, как горная речка Янтра, которая быстро мчится через город вперед и вперед. Во время русско-турецкой войны там много стояло русских войск и болгарских дружинников и из разных мест съехалось много просвещенных болгар, которые с надеждой следили за ходом военных действий, готовые отдать жизнь за родную Болгарию, судьба которой — быть ей или не быть освобожденной от турецкого ига — решалась в это время русскими войсками на Шипке.

На улицах Габрова до ночи толпились люди, вспыхивали беседы между русскими и болгарами, обсуждались военные вести. По внешности и случайно оброненным словам в Варваре Викентьевне признали русскую, а когда узналось еще, что она направляется на Шипкинский перевал, на передовые позиции, толпа болгар ее окружила, с восторгом крича: «Да здравствуют наши освободители!»… Ты слушаешь, Варя?

— Неужели не слушаю? Мне рассказывал дед, но ты как-то особенно рассказываешь… будто книжку читаешь.

— Я их почти наизусть помню, эти Записки, столько раз ребятам рассказывал. А знаешь, Варя? Скорее всего, это была бродячая овчарка.

— Ну откуда! Она гавкнула бы, если бы овчарка. Да ты не думай, Людмил, я не боюсь, вот нисколько! Рассказывай.

— После этого Варвара Викентьевна стала собираться в путь. Добрые люди посоветовали ей, что нужно с собой взять, снабдили ватными шальварами, какие болгарские женщины носят в зимнее время в горах, безрукавкой на лисьем меху, носками из овечьей шерсти и прочими теплыми вещами, что потом, на Шипке, спасло Варваре Викентьевне жизнь.