Ассия Джебар - Нетерпеливые

— Что ты слышала?

— Я? Ничего.

Не обернувшись в ее сторону, я небрежной походкой направилась в глубь комнаты. Не спеша улеглась в постель. Закрыла глаза.

В другом конце комнаты Лелла сделала несколько шагов. Я чувствовала ее нерешительность. Она молчала. Я ждала, когда она подаст голос, который так нравился мне, — низкий, растягивающий слова, как бы обволакивающий их мимолетным благородством. В ее устах арабская речь обретала первозданное величие.

Я открыла глаза; она стояла у моей кровати.

— Я сказала Тамани, чтоб и ноги ее тут не было. Ты знаешь, что я о ней думаю, чего она стоит…

Я не ответила. Притворно смежила веки и наблюдала за ней сквозь ресницы: она боялась. Лелла Малика, гордая, безупречная Лелла, боялась меня, своей падчерицы! Я отметила ее чересчур внимательный взгляд, потом с улыбкой отозвалась, чтобы ее подбодрить:

— Ты права, она пакостит все, к чему ни притронется. Но она не прекратит ходить вниз, к старухам…

— Да… — как бы мирясь с неизбежным, вздохнула она. Потом отвернулась и, успокоенная, вышла из комнаты.

Я снова закрыла глаза. Пусть на меня снизойдет сон! Пусть он укроет мое тело, которое только и жаждет мягких диванов в глубине заброшенных, забытых летней жарой спален.

Отныне, сколько бы я ни зажмуривалась, ни спала днями напролет, умирая ночью, мне не забыть этого шепота в глубине темной комнаты. Он уже преследовал меня.

Мне вовсе не было любопытно слушать дальше. Напротив, я злилась на себя, что не заткнула уши, прежде чем стало поздно. Я остановилась на пороге, держа руку на шторе, но не отдергивая ее… и голос Тамани угрожающе шипел: Пока ты будешь оставаться здесь, в этом доме, я ничего не скажу. Не забывай этого… Иначе я заговорю…

Я ждала продолжения… ответа Леллы, который развеял бы этот кошмар. Его не было долго, так долго…

Я не выйду из этого дома. Я привыкла держать слово. Но, повторяю, я не хочу больше видеть тебя здесь…

Я собиралась отдернуть штору, когда прямо передо мной, на свету, возникла Тамани. Ее лицо озорной ведьмы приблизилось к моему, коснулось моей щеки. Потом она с усмешкой запрокинула голову. Я уклонилась от ее взгляда. Вошла.

— Что ты слышала?

— Я? Ничего.

Ничего. С открытыми во тьму глазами я повторила это тяжелое слово.

* * *

Я бежала по дороге, прямо перед собой слышала, как бьется мое сердце; его стук накладывался на стук моих шагов. Теперь было уже и не разобрать, который из двух отмеряет мое смятение. И я продолжала бежать бесцельно, наугад. Под конец стало даже приятно. Я остановилась.

Мимо, совсем рядом, проносились машины. Одна из них притормозила. Ко мне повернулось мужское лицо; улыбка на нем неестественно долго задержалась, и смотреть на это было смешно. Водитель выпрямился, пожал плечами, и машина исчезла. За ней проследовали другие, наполненные шумом и смехом, которые тянулись за ними какое-то время в этой послеполуденной июльской неподвижности. Казалось, они попали сюда из другого мира.

Я зашагала вновь. Было жарко, и я свернула на тропинку, нырявшую под сень деревьев. Город был еще недалеко. На одном из поворотов Алжир раскинулся передо мной словно в сладкой истоме, и я долго созерцала его. Даже солнце, казалось, щадило его, окружая ореолом. Завороженная зрелищем, я опустилась на скошенную траву. Оглядевшись вокруг, откинулась на спину. Вздохнула. В прохладных объятиях земли я погрузилась в дрему, полуприкрыв глаза, наполненные необъятным, как брюхо животного, небом.

* * *

Что побудило меня отправиться в тот день на торжество? На этом настаивала Лелла. Она подошла ко мне, и голос ее сделался слаще меда:

— Ты уже взрослая девушка, Далила. Тебе надо ходить на свадьбы. Не будь такой дикаркой.

Дикаркой! Возражать не хотелось; очень уж непривычен был для меня этот ласковый голос, просительные интонации. Я вдруг почувствовала себя счастливой. Напевая, я облачилась в новое платье, потом распустила волосы. Передо мной остановилась Лелла; с внезапной робостью я готовилась услышать комплимент, который восприняла бы с неудовольствием. Я ждала, но она ничего не сказала, и мы пошли.

Еще не придя на место, я пожалела о том, что согласилась: страшили бесчисленные женщины, которые будут пялиться на меня пустыми глазами. Вскоре я погрузилась в бурлящий водоворот лиц, тел, бесстыдно выставленных напоказ грудей под тяжестью драгоценностей.

Мне хотелось бы остаться подле Леллы. Но ею уже завладели другие. Она сделала мне знак присоединиться к девушкам, по обычаю обособленной кучкой собравшимся в уголке. Я направилась к ним, решив терпеть уже до конца празднества.

Посреди двора, перед хором старух, одна из которых, слепая, пела, тряся головою, одна за одной проплывали в танце молодые женщины. Я отдалась сладкой истоме одиночества… Внезапно передо мной возникла хозяйка дома. Она с улыбкой предложила мне встать. Я помотала головой, не заботясь о том, что мой отказ выглядит невежливо: я никогда не танцевала. Тут раздался пискливый голос моей соседки, некрасивой тщедушной брюнетки:

— О! Сегодняшние образованные девицы предпочитают книжки!..

— Я? — воскликнула я, оборачиваясь к ней. Напротив, я очень люблю танцевать.

Я поднялась. Вновь зазвучала музыка — ритмичная, монотонная. Я оказалась в кругу женщин. Отважилась на несколько па. Тонкий голос распорол воздух. Тело мое задрожало… Изогнулось, выпрямилось, качнулось… И вот уже не осталось ничего, кроме моих колышущихся плеч, талии, бедер и музыки, которая, похоже, никогда не умолкнет. Мир кружится в вихре; словно в каком-то нескончаемом путешествии, передо мной мелькают накрашенные глаза женщин, их хлопающие ладони. Певица поет о расставании, об утраченной любви; остальные хором подтягивают в унисон тем же странным, гундосым, каким-то отчаянным голосом… Должно быть, танцевала я долго.

Безразличная к комплиментам, я прошла на свое место. Я не узнавала себя. Я чувствовала в себе какую-то тяжесть и терзалась стыдом за то, что так нескромно выставила себя на всеобщее обозрение.

Мне принесли кофе; я проглотила его залпом. Вокруг меня множество ртов шумно всасывало обжигающий напиток. Из рук в руки передавались блюда с медовыми пирожными; несколько детей из глубины двора провожали их голодным взором. Ближе их не допустили; вскоре им достанутся остатки. Внезапно мне опротивело это угощение, это пиршество; я поднялась.

В дверях я наказала одной девчушке из этого дома предупредить мачеху о моем уходе. И удрала. Дожидаться автобуса мне и в голову не пришло: я спешила покинуть эту пригородную деревушку. По лицу у меня текли слезы. Их быстро осушал ветер, хлеставший по моим щекам. Я бежала с чувством освобождения. Счастливая от того, что волосы треплются у меня по шее, по спине, счастливая от привольного воздуха, я мчалась вперед. Теперь город у моих ног, и я сплю безмятежно, как королева.

* * *

Вскоре солнце взобралось ввысь и оказалось над самой моей головой. Ослепленная даже под зажмуренными веками, я сняла болеро, прикрывавшее мне плечи. Солнце обрушилось на кожу; блаженствуя, я отдалась его укусам. Впервые в жизни я спала вот так одна на природе. Мелькнула было мысль, что это неосторожно. Но откуда здесь в этот час взяться чему-то иному, кроме меня и неба? Все восемнадцать лет мне не давали любить это красное солнышко, это полное и круглое, как чаша с прохладной водой, небо. И вот я наконец на свету. Я уснула.

Когда я открыла глаза, то увидела лицо. Лицо мужчины, на котором я первым делом заметила смеющиеся глаза. Я не пошевелилась. Казалось, я приземлилась где-то на просторах теплой ночи, на время которой солнце укрыло меня золотым одеянием. Лицо никуда не делось, оно было тут, на омывавшем его свету. Над черными глазами хлопали ресницы; я заметила и тонко очерченные губы, но прочла на них ироническую улыбку. Встрепенувшись, я в смущении вскочила на ноги. Поискала на траве болеро, чтобы набросить его на плечи. Мужчина засмеялся.

— Не тревожьтесь из-за меня!

Вначале захваченная врасплох, а потом раздосадованная тем, что показалась чрезмерно стыдливой, я снова села. Стоя передо мной, он был так высок, что мне приходилось запрокидывать голову, чтобы встретиться с ним глазами. Я нашла, что он недурен собой. Мне хотелось улыбнуться ему; он меня нисколько не стеснял. А ведь это первый чужой человек, который заговорил со мной, подумалось мне; больше того первый мужчина, не считая моего брата и зятя. Но сегодня, после этого сна под открытым небом, ничто не казалось мне странным.