Александр Щёголев - Цель пассажира

Над дверями висела табличка: «Выхода нет».

И он вдруг удивился, какой же стойкостью духа, каким холодным рассудком, какой твердой рукой должен обладать труженик, ежедневно приклепывающий — сотнями! — эту беспощадную сумму букв.

И он улыбнулся: надпись была неправильной, бессмысленной, неуместной, потому что она не могла быть иной, потому что люди опровергали ее на каждой остановке, он сам видел, да-да!

И забыл про нее мгновенно: он был оптимистом.

— Гражданин, нельзя поаккуратнее? — подала голос особа необъятных габаритов — Чего вы пихаетесь? — она злобно смотрела снизу вверх, с трудом повернув голову на толстой шее.

— Я не пихаюсь! — привычно огрызнулся он — Там сзади напирают.

Она молча сунула ему под нос кукиш из крашеных волос — Дворец Культуры, — хрюкнул динамик над самым ухом. — Но вам, господа, явно не сюда.

Автобус остановился, подергался в конвульсиях, чавкнул облезлыми губами дверей Серьезные молчаливые люди, дежурившие на остановке, пришли в движение. Те из них, кому нечего было терять в этой жизни, полезли внутрь — цепляясь друг за друга, хрипя от натуги, роняя пуговицы — и людская каша в железном чреве слабо застонала. "Куда они прут? — просипел кто-то сбоку.

— Автобус не резиновый!" Пора! — решил он и спросил, стараясь дышать в сторону:

— Вы на следующей выходите?

Необъятная особа якобы не услышала: шумновато было. Её волосы источали жуткий запах чего-то изысканного. Двери стиснули влезших счастливчиков, автобус двинулся с места, кряхтя и покашливая.

Он повторил, стараясь быть вежливым:

— Простите, вы выходите?

— Какая вам разница? — донёсся сдавленный ответ.

— Сейчас моя остановка, — объяснил он. — Разрешите пройти!

— Разрешаю, — звонко сказала дама, заметно напрягаясь. Шевельнуться было невозможно.

— Ну подвиньтесь чуть-чуть! — взмолился он. Послышались голоса:

— Безобразие! Молодой наглец! Влез — еще и недоволен!

Тогда он принялся ввинчиваться в эту равнодушную стену живого мяса, расшатывать её, топтать её, прижимая к себе папку мёртвой хваткой, со всё нарастающей яростью, потому что он и так опаздывал, Сергей вот-вот мог уйти, — баба жирная, ну дай же пройти, убить тебя мало, и вас всех тоже, потных, озверевших, сосредоточенных… Рисунки, с ужасом думал он. Не помять бы рисунки!

— Переулок Сергея Иванова, — гнусаво объявил водитель.

О-о! Боже!

Пассажир жалостно вскрикнул: «Дайте же выйти!» Он рвался, рвался, рвался из этой нелепой западни, забыв приличия, чувствуя, как уходят последние мгновения.

— Закрываю двери, — с плохо скрываемым торжеством прохрюкал динамик.

Всхлипнули двери, облегчённо вздохнула толпа. Автобус тронулся, а водитель неожиданно добавил:

— Если у вас угнали машину, срочно покупайте проездной билет.

— Нечего было пихаться, — позлорадствовала дама.

Он с отвращением посмотрел на её красное лицо, сплошь покрытое мелкими капельками. Жгучая обида едва не выплеснулась из глаз. Вот ведь не везёт! И он сказал ей:

— Вас надо в грузовике возить. Двадцатипятитонном.

Дама, разумеется, бурно отреагировала, но это было неважно. Лихорадка отпустила, подарив возможность рассуждать. Время ещё есть, успокоил он себя. Сейчас выходим и мчимся обратно — со скоростью света, если получится. Успею…

Проехали знакомый перекрёсток. Переулок Сергея Иванова остался позади. Серёга Иванов жил прямо в угловом доме, вон за теми окнами. Там, наверное, жуткий бардак: сборы, беготня, поцелуи — самолёт-то ждать не будет, самолёт улетит. И Сергей ждать не будет. Сколько времени осталось? На часы не посмотреть… Он собрал решимость в кулак. В блин расплющусь, но выскочу из этой мясорубки! Вернусь, отдам папку с рисунками, и через два часа папка благополучно окажется в столице…

Путь к выходу теперь преграждали две девушки. Вид они имели такой, будто их только что прогладили с головы до ног горячим утюгом. Очевидно, ехали с кольца. Разговор их был прям и трогателен. Одна громко делилась своими страхами по поводу того, что грудь ее вдавится внутрь, а потом не выпрямится обратно, другая искренне сокрушалась, что в этой толчее не заметишь, как замуж выйдешь. Девушки были — сплошное очарование.

— Простите, — он прервал их беседу, — вы сейчас выходите?

Одна из проглаженных утюгом подняла личико.

— Ни за что. И уберите, пожалуйста, руку, а то дорвался до бесплатного.

Голос её был мелодичен, как визг тормозов. Как скрип несмазанных петель. Как лягушиное кваканье.

— Я могу и заплатить, — парировал он, однако руку убрал. — Только много не дам. Давайте с вами поменяемся местами.

— Наше место не хуже вашего, — возразила другая.

Автобус, кстати, уже подъезжал. Трансляция заперхала:

— Голубой сквер. На старт, внимание, марш.

Провалитесь вы все! — издал пассажир мысленный вопль. И пошёл на таран, жадно глотая воздух, прикрывая телом папку, превратив свободный локоть в штык, а сумасшедшая злость умножала его силы. И он бы точно пробился, если бы не досадная загвоздка: двери не открылись, поджала их плотная толпа. Сколько ни колотили в них стоящие на остановке люди — не помогло.

Самое обидное, что соседние двери гостеприимно распахнулись настежь, и люди там входили-выходили почти свободно. Если не считать оторванных по шву рукавов.

— Яйца! — взвизгнул женский голос. — У меня в сетке яйца!

— Чтоб вас! — немедленно откликнулся сердитый бас. — Я как раз сегодня брюки надел…

— Поздравляю! Как же вы не забыли?

Соседние двери шумно захлопнулись. Бас что-то промычал в ответ. Что-то спокойное и жизнерадостное. Дружелюбное и солнечное.

— Хам! — заверещал женский голос. — Хамло собачье! Да как ты смеешь!

Вновь автобус поехал, унося в себе трепыхающегося пленника. Тот не слышал ничего вокруг — безмолвно стоял, жестоко стиснутый со всех сторон врагами.

— Твоя жизнь вроде моего маршрута, — сочувственно произнёс водитель в микрофон. — Целый день мотаешься, людям помогаешь, а они же тебя по морде жалобами в письменном виде.

Пленник очнулся. Удивился: «Это мне?» — Тебе, тебе! — раздражённо сказали сзади. — Главное, успокойся, не вертись.

Едкая горечь застилала глаза, во рту было скверно.

Он опоздал. Опоздал всё-таки… Серёга, конечно, уже собрался, уже выходит на лестничную площадку, волоча пудовый чемодан, и сделать ничегошеньки нельзя. Хотя… Можно выскочить и позвонить! Вернуть друга с лестницы, объяснить ему ситуацию, договориться заново. Позвонить!

— Площадь Абсурда, — торжественно объявил динамик. — Граждане «зайцы», помните, есть на все и Божий суд.

Сражение длилось недолго. Толпа всегда сильнее одиночек. Хоть и позволено было в этот раз дверям открыться, обрести свободу снова не удалось. Безудержный напор жаждущих войти, их несметное количество не оставили никаких надежд. Ни единой лазейки. Энергичный мужской голос придумал изуверскую насмешку:

— Товарищи, не скапливайтесь, проходите в середину салона!

— Закрываю двери, — решил водитель. Железные гармошки со стоном сдвинулись. Пленник помутившимся взглядом наблюдал эту сцену. И внешний мир, набирая скорость, поехал назад — туда, где остались сегодняшние планы и вчерашние мечты. Водитель подбодрил:

— Я рассуждаю так: лучше остановиться на полпути: чем врезаться в конце. Йес?

Пленник, вконец обессиленный, обмяк в тисках потных тел и вяло подумал: «Теперь всё пропало».

Он был стар — 25 лет по паспорту.

Он был до омерзения опытен — познал в своей жизни двух женщин.

В меру умён, потому что окончил институт.

Безоговорочно талантлив, потому что его работы никто не признавал.

И слегка несчастен, потому что искренне любил жену.

Ирочка сейчас была за тысячу вёрст, в самом центре столицы, дома с гостьями-подружками. Во всяком случае, он так полагал. У неё сегодня день рождения! А он застрял в этом пыльном городе ещё на неделю — ничего не поделаешь, командировка. Он очень скучал по жене. Несколько дней он думал: что бы такое отмочить в день её рождения, неожиданное и приятное? Чрезвычайно кстати дошло до него известие о том, что друг детства улетает сегодня — именно сегодня! — в столицу жениться. И вчера вечером на молодого супруга снизошло вдохновение — за несколько часов он создал по памяти серию изумительных, страстных, точных портретов своей Ирочки. Он был непревзойдённым графиком, это очевидно. Рисунки легли в папку, в ту самую, которую пленник стискивал сейчас влажными пальцами, и если бы всё сложилось удачно, он отдал бы папку Серёге, а тот закинул бы этот остроумный знак любви прямо Ирочке домой — пусть помнит, пусть восхищается, пусть не тревожится. Такая цель была у пассажира автобуса. Необходимо упомянуть еще и о том, что город этот являлся его родным городом: здесь жили его родители, здесь жил и он сам, пока не переехал в столицу к жене. Но это так, между прочим.