Лоренсо Сильва - Слабина Большевика

Перевела с испанского Л. Синянская.

Был понедельник, и, как всегда по понедельникам, душу мне давило где-то внизу, в мошонке. Однажды мне даже подумалось, что душа, должно быть, забилась туда третьим комочком и болтается там, почти такая же бесполезная, как два других. С тех пор, едва наступает понедельник и душу начинает давить, или когда не понедельник, а душу давит, или когда я вообще не знаю, какой день, а душу все равно давит, я просто физически ощущаю этот комок, эту тяжесть в самом низу, и как она сражается там с эластичными трусами.

Я не всегда носил душу в мошонке. Довольно долго я даже не сквернословил, была пора, когда язык мой был изысканным и богатым. Но пришел к выводу, что для жизни хватит и пяти сотен слов, многословие излишне, а сквернословие – в самый раз. Однако я не начинал с этого, а к этому пришел. Некоторые засранцы оказываются в состоянии, в котором нахожусь я, с самого рождения и застревают там навсегда. Я же пришел к этому, пройдя через многое другое, и кое-где пахло довольно недурно, хотя это никогда долго не длилось. Могут сказать, что, наверное, лучше бы с самого начала быть тем самым засранцем, который мира не видал и понятия не имеет, что где-то может пахнуть лучше. Я так не считаю. Если бы вся моя жизнь была как у тех засранцев, я сейчас был бы рад и доволен и душу бы мне там, в трусах, не давило.

Понедельник, о котором я говорю, начался с того же дерьма, с какого начинаются все понедельники. По радио пятеро болванов болтали о том же самом, о чем накануне болтали пятеро других болванов, исключительно ради того, чтобы назавтра еще пятеро болванов (некоторые из них – те самые, что болтали накануне) болтали бы о том, о чем уже болтали пятеро болванов, и так – до бесконечности, поскольку это есть так называемый регулярный круглый стол пяти болванов. Так как с годами моя сопротивляемость пустозвонству стала ослабевать, я поставил пленку, но оказалось, давнишнюю, на которой я когда-то записал зануду Баха. И хотя я уже давно стер все старые записи и поверх записал другую, более подходящую музыку, все равно нет-нет да и выскочат кусочки его вонючих кантат, которые все об одном и том же и звучат одинаково. Я прогнал пленку вперед и врубил Джюдаса Приста. Иоставил ее, но вовсе не потому, что мне нравятся всякие Иуды, которых я считаю шайкой проходимцев, случайно попавших в масть, а просто потому они так громыхали, что отгоняли мысли. А мне как раз не хотелось думать, с чего мне так давит душу, а давило ее все с того же самого: был понедельник (вонючий понедельник), ранняя рань (вонючая рань), я в машине (вонючая машина), в заторе (вонючий затор), не знаю, как пропустить галстук – поверх ремня безопасности или под ним (вонючий ремень, вонючий галстук); еду на работу, где гною день за днем свою жизнь в обмен на деньги, которые нужны, чтобы покупать еду, оплачивать квартиру, машину, галстук, радиоаппаратуру и компакт-диски, с которых переписываю на кассеты всяких Иуд (вонючая работа, вонючие дни вонючей жизни, вонючие деньги, вонючая еда, вонючая квартира и т. д. и т. п.); а тут еще на середину улицы выходит полицейский и, как всегда, перекрывает площадь Сибелес, пропуская поток, идущий вниз по Алкала, и все мы, едущие по проспекту Прадо, оказываемся в глубокой заднице (вонючий полицейский).

Мне легко вспомнить, о чем я думал, потому что я думаю об этом много и выучил все эти мысли наизусть. И насчет полицейского, потому что он каждое утро делает одно и то же. Равно как и насчет Баха с Джюдасом, потому что именно в этот момент все и началось, я хорошо помню: я как раз нашел Breaking the Law, когда шедшая впереди машина тормознула, и я, занятый кассетником, въехал в нее на скорости километра двадцать два, скорости не высокой для шестнадцати километров, которые я проезжаю каждое утро, но вполне достаточной, чтобы раздрюхать обе машины.

И тут на меня обрушивается весь ад: из передней машины вылезает сучка в костюмчике от Шанель и принимается обзывать меня сукиным сыном, педиком и еще черт знает какими словами, которые никак не сочетаются с ее блузочкой; идиот полицейский хлопает глазами и, не вынимая изо рта свистка, направляется к месту происшествия в намерении всласть поиздеваться; задние машины начинают давить на клаксоны, надеясь, что им удастся свести меня с ума; ремень безопасности никак не хочет отстегиваться, видно, я дернул его сильнее, чем должен был, по мнению изготовителя, дергать в таких случаях, а Иудина компания продолжает во всю мочь наяривать на ударных, басе и гитарах.

Когда в конце концов мне удается освободиться от ремня и вылезти из машины, сучка в костюмчике от Шанель и страж порядка успевают снюхаться. И полицейский выплевывает мне без затей:

– Перво-наперво отгоните машину в сторону. Не видите, что загородили дорогу?

– Я бы с радостью, но перво-наперво пусть она продвинется, – говорю я простодушно. – Я же въехал ей в зад.

– Вы слышали этого козла? – взвилась женщина. – Да чтоб ты въехал в зад своей долбаной матери.

– Ну что ж… Однако, если вы не сдвинетесь с места, я тоже не смогу двинуться, а полицейский не сможет наладить движение, что ему важнее всего.

– Сеньора, – вступил полицейский, – сделайте такое одолжение, и давайте попробуем уладить все как можно скорее.

Женщина чуть отъехала в сторону, я – тоже, а полицейский между тем регулировал поток объезжавших нас недоносков, которые пялились на расквашенную харю моей машины и радостно ржали. Я поискал документы на машину, страховку, ручку и нашел все, кроме ручки. Мне совсем не улыбалось просить стило у женщины или у полицейского, но “Евробланк для дружеского разрешения конфликтных ситуаций” предусмотрительно снабжен копиркой, и потому мой “Мон-Блан-Майстерштук” я мог засунуть себе куда угодно- он для этого бланка не годится. Оставив поиски, я вылез из машины, готовый терпеть все, что на меня свалится. Женщина продолжала осыпать меня оскорблениями и, когда я подошел, позволила себе усомниться:

– Неужели, идиот, тебе удалось кого-то надуть и получить страховку?

– Если бы тут не было полицейского, вы бы меня так не обзывали.

– Это почему же? Что бы ты сделал, если бы тут не было полицейского?

Я бы тебе всадил раз пятьсот, подумал я, но вслух сказал:

– Думаю, я бы уехал и оставил вас орать одну.

– Чушь. Как будто тебя трудно найти.

– Нетрудно. Но вы не ранены. А за такое в тюрьму не сажают. Я бы просто дал номер своей страховки полицейскому и избавил бы себя от беседы с вами.

Тут к нам подошел полицейский и задал дурацкий вопрос:

– Значит, так. Что произошло?

– Я спокойно еду, торможу на красный свет, и вдруг этот трахает меня взад.

– Безо всякого удовольствия, – пошутил я. – Отвлекся на музыку. Если бы я ее увидел, ни за что бы не трахнул ее в зад.

– Я требую, чтобы вы запретили этому ублюдку насмехаться. Ничего смешного тут нет.

– Ладно, шутки в сторону. Успокойтесь оба.

– Я спокоен, шеф.

– Еще бы, сам во всем виноват.

– Ну, виноват. Может, сперва оформим бумаги, а уж потом меня расстреляете?

– Права и техпаспорт, прошу.

Я отдал права и техпаспорт полицейскому, и он явно пожалел, что не может оштрафовать меня за то, что я не оставил их дома или не забыл продлить удостоверение – словом, не может выжать максимум из этой замечательной ситуации. А у меня в машине все громыхал Джюдас.

– Ты не можешь заткнуть свою говенную музыку?

– Я все еще не перешел с вами на “ты”. И не лезу в ваши музыкальные пристрастия.

– Мог хотя бы стекло поднять.

– Не поднимается, заело. В следующий раз постараюсь, чтобы машина была в полном порядке.

– Он, сукин сын, еще издевается.

– Шеф, я вижу, вы заняты, но почему я должен сносить оскорбления этой женщины?

– Успокойтесь оба. Достаньте страховку и заполните, пожалуйста, бланк.

Полицейский отдал мне документы, раздраженный, что не смог сорвать штрафа. И обратился к женщине:

– И вы тоже давайте права.

Я не всегда умею промолчать и на этот раз не удержался:

– А у нее документы на машину вы не спрашиваете?

– Она ничего не нарушила.

– А я?

– Вы не обратили внимания на светофор.

– Если допустить, что все именно так, как вы говорите, и я не обращаю внимания на светофоры, разве это означает, что у меня не должно быть с собой водительских прав? По-моему, все наоборот. Если я собираюсь врезаться в истеричку на глазах у полицейского, проскочив на красный свет, то уж лучше иметь все бумаги в порядке. А у нее их, возможно, как раз и нет. Она не знала, что я собираюсь трахнуть ее в зад.

– Истеричка. Уписаться можно.

– Не осложняйте, – сказал полицейский.

– Никак не пойму, почему всегда вяжутся к безобидным. Случись все это на пустынной дороге, да вы были бы один, а я – с четырьмя коллегами, и все с бейсбольными битами в руках, не очень бы вы у меня попросили документы.