Михаил Барщевский - Из жизни Вадима Осипова

Уважаемые читатели!

Все, что вы прочтете в этой книге, есть вымысел. Это не автобиография, не мемуары. А потому любые совпадения имен, фамилий, событий — исключительно проявление воспаленного авторского воображения… Так к этому и относитесь.

Летом 1970 года за столом на тесной терраске дачи в Кратове собралась почти традиционная компания. Родители Вадима Осипова, его бабушка Эльза — мамина мама, бабушка Аня — папина мама, Елена Осиповна — хозяйка дачи, и он сам, отрок пятнадцати лет. «Почти традиционная», потому что бабушка Аня жила отдельно от семьи сына и редко приезжала в гости.

Елена Осиповна давно похоронила мужа, профессора-химика, кавалера ордена Ленина, баловня советской власти, похоронила дочь, съездившую с делегацией в Африку и заболевшую там экзотической болезнью, от которой у нас лечить не умели. Теперь Елена Осиповна жила на даче, а ее двадцатилетний внук в выходные наведывался на природу выпить с друзьями.

Вообще, ситуация была любопытная — Осиповы снимали дачу за совсем не маленькую по меркам зарплаты Вадимовых родителей плату и все лето кормили хозяйку, поскольку денег на еду ей не хватало. Обе пенсии — и за заслуженного мужа, и ее грошовая — откладывались для внука, и с сентября по май Елена Осиповна жила впроголодь. Зато летом — отъедалась. Самое забавное для дачников заключалось в том, что хозяйка наивно подворовывала их продукты, но не съедала сама, а сохраняла на выходные, чтобы к приезду Сашеньки обеспечить хорошую закуску.

Бабушка Эльза прекрасно готовила. Она никогда не работала, поэтому домашнее хозяйство стало для нее и привычным занятием, и средством самовыражения. Лишь повзрослев, Вадим начал осознавать, какая редкая судьба выпала ей.

Вадимов прадед, тайный советник Его Императорского Величества, был попечителем учебных заведений Балтии. Немец, потомок тевтонских рыцарей, разумеется, дворянин. Эльзу, когда ей исполнилось двадцать, отправили с компаньонкой из родной Риги на отдых в Крым. Но случилась война — шел 1914 год, — и вернуться к родителям оказалось затруднительно.

Красавица она была необыкновенная, от кавалеров приходилось отбиваться. Особенно усердствовали офицеры, приезжавшие в Крым на лечение после ранений. Семейная легенда гласила, что из-за бабушки Эльзы дважды стрелялись на дуэли.

В конце 1916 года она вышла замуж за офицера, который из ревности, возможно небезосновательной, через год повесился.

Вадим с интересом слушал истории из удивительной жизни бабушки Эльзы. Но не менее интересной ему представлялась и судьба другой бабушки — Анны.

Прадед с этой стороны — процветающий харьковский адвокат. Все его предки — 13 поколений — раввины. Легко дофантазировать, какие наставления Анна получала в детстве.

Закономерным результатом всего этого стало вступление в РКП (б) в шестнадцать лет, что произошло в том же 1916-м. Полиция схватила Аню на какой-то массовке или маевке. Отец выкупил ее, дав взятку нужному человеку. А потом выгнал из дома.

Так вот, бабушка Эльза прекрасно готовила. А отец Вадима очень любил ее подкалывать.

Надо сказать, что чувство юмора у него было получше, чем у бабушки Эльзы, а другого способа сводить счеты с любимой тещей он не признавал. Много лет спустя Вадим понял, что для отца, вынужденного жить в течение пятнадцати лет не просто рядом с тещей, но вместе с нею в одной комнате, перегороженной занавеской (вчетвером, считая сына и жену), — это был еще гуманный способ.

Разговор начал отец:

— Да, теща, хорошо вы готовите. Но украинский борщ не ваше коронное блюдо!

— Почему это? Я прекрасно знаю, как готовить украинский борщ. Я училась этому у моей украинской кухарки!

— Впервые слышу, чтобы дамы чему-то учились у своих кухарок!

— Уж точно не управлять государством, тогда бы не было революции, — решил блеснуть остроумием и самый младший участник застолья.

— Не смешно! — оборвала внука бабушка Аня. — Должна согласиться с Мишей, действительно, Эльза Георгиевна, украинский борщ — он совершенно другой.

Здесь необходимо пояснение. Бабушка Аня, родившаяся, выросшая и до 1932 года прожившая на Украине, искренне полагала себя украинкой и очень любила «спiвати украiнськi пicнi». Важно и другое обстоятельство — поскольку она с юности жила не под своей настоящей фамилией, а под партийной кличкой Искра, полученной в честь первой марксистской газеты и вписанной в паспорт в качестве фамилии, признавать принадлежность к еврейскому народу необходимости не было. Равно как и потребности — будучи правоверной большевичкой, Анна оставалась убежденной интернационалисткой, не придавая национальности друзей и врагов ни малейшего значения.

Зато Анна придавала значение партийному стажу. Рассказ о том, кого и где она встретила, звучал так:

— Была Зверева, член партии с двадцать второго, и познакомила меня с Петровым, членом партии с сорок первого. Не очень убедительно выступал Смирнов. Ну, это и понятно, у него партийный стаж всего-то пятнадцать лет. А вот Николаев уже в маразме, хотя в партии с восемнадцатого.

Анна искренне не понимала, насколько смешно это звучало даже в те — советские годы. Особенно про Николаева. Сама-то она состояла в партий на два года дольше.

Правда, с некоторых пор, бывая в доме сына, Анна старалась сдерживать учетно-кадровый подход.

Как-то Михаил сам начал в разговоре с матерью уточнять партийный стаж персонажей. Речь шла о новом спектакле во МХАТе. Бабушка Аня, вдова писателя, считала себя человеком культурным и потому театральные премьеры посещала регулярно. Благо получала билеты в райкоме КПСС на правах старой большевички.

Так вот, она рассказывала про спектакль, а сын при упоминании фамилии актера уточнял:

— Член партии с какого года?

На третий раз Михаил услышал фирменную материнскую фразу, которую та произносила, как только иссякали аргументы:

— Ай, ты — дурак!

Однако ссылаться на партийный стаж впредь остерегалась.

Глядя на бабушку Анну, Вадим почти представлял, каким был Николай Островский. Ее вера в правильность и победоносность коммунистического дела оставалась несгибаемой. И это при том, что ее мужа (отчима отца Вадима) расстреляли в 1936 году, обвинив в организации антисоветского заговора. Участниками этого мероприятия, согласно приговору тройки, были Шолохов, Серафимович, Фадеев и другие не менее известные писатели. Дед Вадима был создателем «Литературной газеты» и ее первым главным редактором.

Соответственно, дружил с ними всеми и был для этих молодых писателей непререкаемым авторитетом. Из деда, разумеется, выбили показания на них на всех, и советская литература понесла бы невосполнимую утрату, не скажи Сталин знаменитое: «Других писателей у меня нет». Но дед Вадима этих слов не услышал.

Сама же Анна в 1936 году служила зам. прокурора Москвы и работала под началом Вышинского. Ее тоже арестовали и посадили в Бутырку. Но первые дни не били, поскольку все-таки побаивались: всего несколько дней назад она была прокурором, надзирающим за соблюдением социалистической законности на предварительном следствии.

Вышинский же, прекрасно понимая, чем лично ему грозит выбивание из Анны показаний, сделал все, чтобы дело закрыли, а ее, как жену «врага народа», выслали за 101-й километр. Там она и прожила до XX съезда.

Вера Анны в праведность советской власти поколебалась лишь однажды. Когда она, сидя в очереди к врачу в поликлинике старых большевиков, оказалась рядом со следователем, который ее допрашивал в 36-м. Ладно бы только ее, но ведь и мужа! У нее не сразу уложилось в мозгу, что они теперь оба — старые большевики, заслуженные деятели партийно-советского строительства и имеют одинаковые льготы. С этой мыслью Анну примирило то, что, оказывается, и самого следователя посадили как врага народа в 38-м.

После случайной встречи они подружились, частенько ездили друг к другу в гости и даже выходили в театр. Самой собой — на 7 ноября обменивались поздравлениями с общим праздником.

— А я утверждаю, что это и есть настоящий украинский борщ! Возможно, с учетом крымских особенностей, но украинский! — не сдавалась бабушка Эльза.

— Ну, вообще-то Крым — это Россия, а не Украина. Если бы не Никита с его волюнтаристскими заскоками, то ваш борщ мы бы называли русским, — сказал отец Вадима и ехидно посмотрел на матушку.

Трогать имя Хрущева при бабушке Ане было нельзя. Даже после осуждения его деятельности очередным партийным съездом этот человек для коммунистки оставался идолом, И понятно. Ведь при нем восстановили доброе имя ее и мужа.

Вадим знал эту историю в подробностях.