Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 10. Река и жизнь

Он знает, что надо делать. И немедленно после приезда, с отвращением вспоминая парижскую суету, «опускается на колени в траве».

То было время жадного узнавания природы. Шла «перепись» животного мира, в музеи со всех концов света везли шкурки для чучел, зоопарки Европы выставляли на обозрение диковинных птиц и зверей. В биологии главенствовали: систематика, физиология, описание вновь обнаруженных видов животных. Насекомые тоже попадали в реестры ученых. Вездесущую многоликую мелкоту пытались считать, но сбивались со счета. (Насекомые и теперь не сосчитаны полностью!) Их внимательно изучали наколотыми на булавки в застекленных изящных ящиках. Фабр первым опустился на колени и увидел их жизнь. И уже не мог оторваться от этого зрелища.

В траву глядел не любопытный пастух. Коротавший время от восхода и до заката, с лупой в траве лежал ученый, тонкий экспериментатор, поэт и мыслитель. Впрочем, для проходящего мимо обывателя городка Авиньона это был всего лишь чудак. В самом деле, утром идут — он сидит на корточках с лупой возле коровьей лепехи, вечером возвращаются в город — сидит в той же позе. Переглядываясь, авиньонцы многозначительно крутили пальцем у лба. Прозвище у тихого, необщительного человека было не злое, но и не лестное — Муха.

Пятьдесят лет жизни на коленях перед козявкой… Позже, когда подводился итог, обнаружилось: провинциальный учитель для науки сделал больше, чем целые группы ученых в лабораториях, оснащенных тонкой и дорогой техникой. Он же имел: лопату, увеличительное стекло, коробочки, пузырьки. Ланцеты для вскрытий он делал сам из иголок. Место рядом с плитой частенько служило ему анатомическим театром, надо было лишь выбрать время, когда детвора в доме угомонится. Но главным местом его работы были заросли бурьяна за околицей.

Фабр почувствовал себя королем, когда после скитаний купил домишко. И даже не крыша над головой больше всего его радовала, а пустырь рядом с домом. Все деньги, какие были, он истратил на сооружение ограды. Никакие насмешки, никакие помехи были теперь ему не страшны. Заросли диких трав он с гордостью до конца дней называл «моя живая лаборатория» и слово «Пустырь» писал он не иначе, как с большой буквы.

Что же открыл упорный, самоотверженный и терпеливый исследователь? Он многое разглядел. Строение насекомых, устройство гнезд, выбор пищи, манеру еды, сроки жизни и фазы развития. Фабр старался понять назначение каждой щетинки, каждого хоботка, бугорка и членика на теле козявки. Но это не все и, пожалуй, не главное. Главное — поведение насекомых. («Они открывают мир столь новый, что иногда кажется, вступаешь в беседу как бы с обитателями другой планеты».) Как находят еду, дорогу домой, друг друга? Почему селятся в этом месте и избегают другого? Назначение звуков и запахов? Есть ли разум у насекомых?

Что временно, а что, быть может, приобретается тут, в бурьянах, на глазах у лежащего наблюдателя? Эти вопросы были поставлены Фабром. И на многие сам же он дал ответы, подтверждая доводы поразительно тонкими экспериментами. И он не просто описывал опыт, он глубоко обобщал все, что заметил. Вот образец его размышлений.

«Стоит ли действительно тратить время, которого у нас так мало, на собирание фактов, имеющих небольшое значение и очень спорную полезность? Не детская ли это забава — желание как можно подробнее изучить повадки насекомого? Есть слишком много куда более серьезных занятий, и они так настойчиво требуют наших сил, что не остается досуга для подобных забав. Так заставляет нас говорить суровый опыт зрелых лет. Такой вывод сделал бы и я, заканчивая мои исследования, если бы не видел, что эти вопросы проливают свет на самые высокие вопросы, какие только нам приходится возбуждать. Что такое жизнь? Поймем ли мы когда-нибудь источник ее происхождения? Сумеем ли в капле слизи вызвать те смутные трепетания, которые предшествуют зарождению жизни? Что такое человеческий разум? Чем он отличается от разума животных? Что такое инстинкт? Сводятся ли эти две способности к общему фактору или они несовместимы?.. Эти вопросы тревожат всякий развитый ум».

Звучит это так, как будто сказано только что, а не сто лет назад.

Фабр хорошо понял связи снующих под ногами козявок со всею сложностью жизни.

Самоучка-ученый сознавал и практическую необходимость изучать насекомых потому, что видел в них главного конкурента людей в борьбе за пищу. «Странное дело! Человек не может помешать маленькому червячку попробовать вишни раньше их владельца…» Многое теперь сделано, чтобы помешать этому червячку. Но по-прежнему не с крупными животными делит человек зеленую пищу. Четверть всего урожая, несмотря на могущество химии, человек отдает червякам и козявкам. Надо ли говорить, как важны знания, которые одним из первых стал добывать крестьянский сын из Прованса.

Фабр жил в одно время с великими естествоиспытателями. В его бедном доме гостил Пастер, открывший мир еще более мелких существ. К Фабру он заглянул за советом и поразил его незнанием слишком простых (для Фабра) явлений из жизни насекомых.

С Чарльзом Дарвином у Фабра была переписка. Забором на своем Пустыре Фабр отгорожен был от назойливых обывателей, но он чутко слушал происходящее в мире науки, и, конечно, волновавшая всех теория об изменчивости мира была им изучена. Он не признал ее. В лице Фабра Дарвин получил критика проницательного и убежденного. Сегодня, когда все устоялось, такое противоборство выглядит странным. Однако следует помнить: эволюционное учение не сразу, не тотчас завоевало умы. Многие из ученых спорили с Дарвином и не приняли теории. (Среди них был и Пастер.)

Фабр возражал англичанину, опираясь на опыт своих наблюдений, и его заблуждение было вполне «законным» — мир насекомых с инстинктами миллионнолетней давности меньше всего возбуждал мысли об изменчивости живого. Полемика не мешала, однако, двум людям питать друг к другу глубокие симпатии. Дарвин называл Фабра «несравненным наблюдателем» и «гениальным экспериментатором».

Он писал: «Не думаю, чтобы в Европе нашелся кто-нибудь, кого ваши работы интересуют больше, чем меня». Фабр, в свою очередь, глубоко уважал Дарвина за «поразительную преданность науке».

А уж кто лучше Фабра знал цену преданности?

Сам он избранному делу не изменил, несмотря на все превратности судьбы. Постоянная бедность, мужицкое происхождение, закрывавшее ему двери на университетскую кафедру, наконец, изгнание с должности в провинциальном лицее. (Придирок за вольнодумство, за панибратство на курсах с красильщиками, колбасниками и суконщиками, за «порочащие учителя лежания в бурьянах» накопилось уже немало. Терпение церкви и богатых ханжей переполнила лекция об устройстве цветка.

«Пыльца, тычинки, оплодотворение… И это девушкам… Вон!») Богобоязненные владелицы дома тоже сказали: «съезжайте, и поскорее».

Больная жена, пятеро детей… Оскорбленный, без надежды найти работу и кров, он уехал из Авиньона и поселился на окраине соседнего Оранжа. И сразу же зонтик его и старая шляпа стали маячить на пустырях, где стрекотали кузнечики и жужжали шмели, — изгнанник преданно вел свою борозду.

На хлеб зарабатывать он садится за письменный стол. (Крошечный стол, на нем помещались только листок бумаги и склянка с чернилами. Стол уцелел и хранится в музее Фабра…) Издатель, прочитавший принесенное сочинение, сказал слова, какие издатели говорят крайне редко. «Все, что написано будет вашим пером, я немедленно напечатаю». За несколько лет Фабр написал целую библиотеку для взрослых и юношества (при жизни вышло сто одиннадцать его книг). Просматривая их названия, мы отнесли бы автора к весьма почтенному ныне цеху популяризаторов науки.

Химия, математика, агрономия, физика, хозяйствование, астрономия, ботаника, история, зоология. И обо всем написано с блеском. Книги переводились на многие языки (в Ясной Поляне в библиотеке Толстого хранится «Арифметика» Фабра), и кое-что издается во Франции и поныне.

Потускнели (передовые по тому времени) представления о науке, но блестит по-прежнему в книгах талант педагога и литератора. И если уж астрономия с физикой объяснены и воспеты были так, что издатели и читатели ждали новой очередной книжки, то уж, конечно, никто лучше Фабра не мог рассказать о «жизни, кипящей в травах», о жизни, сущность которой он постиг и осмыслил фактически первым. Десять томов большого труда о насекомых выходили один за другим. Они-то и сделали имя Фабра бессмертным. Спросите любого из энтомологов в любой стране: кому он обязан избранием поприща? Ответ будет почти всегда одинаковый: Фабру. Книги Фабра о насекомых относятся к числу немногих книг, которые непременно должен прочесть каждый любознательный человек. А читая, следует помнить: все для книги добыто необычным упорством, страстью и трудолюбием.