Майкл Джира - Потребитель

Она расстегнула мои штаны, напевая на ухо ту самую песенку, которую пела мне, когда мы были детьми, — как тайный, давно забытый зов. Моя обнаженная эрекция пылала, упираясь в холодную влажную кожу ее живота. Ее сила укрепляла меня. Она пробралась в меня и извивалась во мне. И когда первые спазмы моей горячей белой жидкости изверглись, она взяла меня в руки и направила поток по своему животу. Размазывая его вверх по грудям, шее и лицу, она запечатывала себя в коре второй кожи, как в только что выделившемся из желез насекомого коконе прямо посреди лишенного солнечного света леса колышущейся плоти.

Мы забили дверь нашего дома изнутри. Она питается мясом и кровью, растущими повсюду вокруг нас. Солнце струится сквозь задернутые шторы, как моча. Она пробирается вслепую через мои жилы, минируя меня. Я безвольный предмет, но я оживаю, когда она прикасается ко мне. Каждый раз, когда она кончает, все меньше от меня остается в моем теле. Скоро я буду пуст: мертвая кожура обвисшей кожи — такая же, как и другие. Звуки шоссе и самолетов, пролетающих над нами, отдаются в стенах и пропитывают внутренности этого дома наслаждением. Мы кончаем, внедряясь в нутро этого мира, и он кричит. Я двигаюсь в ней, и мне хорошо. Я — живой, я наполнен любовью, рассеивающейся, как пар дыхания, повисающий в холодном воздухе. Моя сестра вдыхает меня в свое тело, переваривая меня.

1994

Двое мальчиков сидели на камнях высохшего русла, уходившего в широкое черное устье канализационного коллектора. Светловолосый ковырял палкой камешки и гальку под ногами, обнажая заросший грязью влажный слой мелкого песка, перемешанного с цветным пластиком и битым стеклом. Густой затхлый запах мочи и ядовитой помойной жижи поднимался из свежих разрывов на затвердевшей поверхности. Огромные заросли тростника и бамбука вставали сплошной стеной джунглей по обе стороны выбеленных солнцем камней, устилавших дно. В частую решетку опавшей листвы были вплетены пожелтевшие газеты, кустики перекати-поля, распущенный розовый детский свитер, полусгнивший птичий скелет, распятый на водорослях, сморщенная и рваная теннисная туфля — все это принес поток нечистот или выбросили в канаву с дороги, проходившей над ней. Дорогу заполняла непрерывная цепь автомашин, тянувшаяся, извергая оседающую на землю смесь пыли и мутных черных выхлопов, от горизонта до горизонта.

Мальчик постарше сидел на своем камне, как готовая к прыжку голодная пантера. Длинные черные волосы лоснились от пота и липли к коже его пунцовых щек. Он достал банку растворителя, плеснул на тряпку и накрыл ею лицо. Втягивая ядовитые испарения в глубь своих легких, он задерживал дыхание, бездумно уставившись в маслянистую черноту трубы и машинально обмахивая лицо рукой, чтобы не дать растущему облаку гнуса осесть на слезные протоки и губы. Он передал банку светловолосому, встал и распял свое длинное тощее тело буквой «X» поперек туннеля, схватившись пальцами за верхнюю кромку, пока его сознание вихрем засасывало в вибрирующие орнаменты прохладной тьмы. Когда мальчик помладше с преувеличенным старанием втянул в себя жгучие пары — как астматик, отчаянно пытающийся сделать вдох, или ныряльщик, выныривающий на поверхность воды, чтобы набрать воздуха, — старший, склонившись над трубой, завыл протяжно в нос, словно безумный рожок, испускающий ноты, что мечутся беспорядочным эхом от одного конца трубы к другому, постепенно затухая в бездне. Младший присел среди камней, разбросав свое тело дико несуразными углами, — эпилептик, застывший в середине припадка, да так и оставшийся лежать в ступоре. Он посмотрел сквозь привычную завесу слипшихся от грязи волос на разливающийся вокруг белый свет солнца, сочащийся с неба сквозь экран грязи и смога к тому месту на дне русла, где лежал он. Свет окутывал его, потом выплевывал, захлебывающегося лепетом в эпицентре взрыва онемелых слепящих огней. Он очнулся, обнаружив, что раскачивается на краю огромного валуна, и увидел, как его друг скрылся в черной пасти трубы, похожий на длинноногого паука, убегающего в нору.

Вслед за доносившимся из глубины стуком каблуков своего друга, вторя ему ответным стуком своих, мальчик тоже стал спускаться в трубу, одной рукой шаря по холодной шероховатой стене, в другой сжимая банку и тряпку. Уже через несколько шагов свет, проникавший из входного отверстия, растворился полностью: его поглотила кромешная тьма, обступившая их со всех сторон, перехватывая и обрывая своей давящей массой любое возможное воспоминание или связь с внешним миром. По пути мальчики часто останавливались, прижимаясь к закругленной металлической стене, и передавали друг другу банку с тряпкой. Во тьме сгущались тени галлюцинаторных существ и били фосфоресцирующие цветовые ливни, кружась и впиваясь в закрытую змеящуюся пустоту, бежавшую под бесконечными индустриальными комплексами, хаосом и пылью города, раскинувшегося руинами там, наверху.

Через полчаса бездумного спуска они вышли к стыку, уходившему вверх и направо, где другая труба врезалась в тоннель под прямым углом. Их обдал поток густого горячего воздуха, который эта труба накачивала в главный тоннель. Они попытались обследовать эту новую черноту, но угол подъема увеличивался, и росла концентрация удушливой вони — смеси горелой пластмассы, едких химикатов и органических отходов человека или животного. Страх потерять обратный путь усилился, и они повернули назад — туда, откуда пришли. Вскоре после того, как они начали медленной спиралью спускаться, время от времени завывая и всхлипывая, вглубь отдававшейся эхом мертвой пустоты, они услышали низкочастотный лязг — тот нарастал откуда-то издалека за их спинами. Когда его интенсивность достигла рева, старший рявкнул, чтобы младший запрыгнул ему на спину и держался. Слившись в единое существо (младший прильнул, будто слепой новорожденный ленивец к спине матери, к старшему, что было силы вжавшемуся в металлическую спираль), они закричали, но не услышали своего вопля, когда мутный поток грязи накрыл их по шею. Выброс жидких химикатов, смешанных с кровью и нечистотами, обрушился на их спины с невероятной силой, силясь смести их, а они отчаянно пытались удержаться на ногах. Осколки банок, металлическая стружка, мягкие сгустки фекалий и даже целая лента коровьих кишок волной пронеслись по ним — регулярный выброс отходов с фабрик и боен там, наверху.

Когда волна схлынула, они, хохоча, покатились по скользкой поверхности витых стенок тоннеля. Младший обнаружил, что держится за банку волшебной жидкости, как крестьянин, сжимающий распятие перед огненным воинством ада. Они разделили остатки жгучих испарений и бросили банку. Та запрыгала, отскакивая от стенок тоннеля, и исчезла в черной бездне. Они двинулись дальше, спотыкаясь и расплескивая грязную жижу, которая теперь хлюпала у них в ботинках. Время от времени старший резко вскрикивал в темноте короткими взрывами пересохшего горла, точно психопат, измученный смирительной рубашкой. Младший сунул черные от грязи пальцы в рот и отозвался пронзительным свистом в отдающуюся эхом глубину. Он бессмысленно представил себе, что его ведут в ад — место, где тьма наполнит его жадные легкие густым потоком эбеновой пены. Продвигаясь, он не чувствовал страха — вообще ничего, кроме токсической эйфории, охватывавшей его с каждым вдохом испарений, кроме своей беспомощности, тонущей в абсолютном-отсутствии-света наркотической галлюцинаторной бездны в их тоннеле под городом.

Постепенно стал различаться туман цвета охры, сочившийся во тьму, образуя кривую, огибавшую стенку тоннеля у них над головами. Они почувствовали, как их зрачки сужаются, чем ближе они подходят к зарешеченным металлическим воротам, закрывавшим устье трубы. Сгустки зеленого вещества, застрявшие в решетке, свисали, капая, с прутьев стальной паутины в свежем солнечном свете, словно лианы ядовитой плоти в подземных джунглях. Мальчики посмотрели друг на друга — оба по шею в толстых коричневых панцирях гадости, засохшей свежими рубцами, как пародия на рыцарские доспехи. Кусочки волокна, сигаретные бычки, клочья волос и опарыши прилипли к затвердевшей корке дряни.

Они протиснулись в ворота, попутно соскребая часть черной грязи. Вопя, как дикари, выпрыгнули на солнце и покатились по белым песчаным берегам, поднимавшимся по обеим сторонам потока гнили, который регулярно выплевывала труба, покрывая черной липкой коркой песок и камни на своем пути к морю.

Накатывающие волны тихо сворачивались в густой черной воде пустынной бухты, оставляя на берегу гнилую массу, что текла в нее вместе со слякотью. Рассыпающиеся кучки гранулированного пенопласта, спутанные пучки конских волос, связка огромных ветеринарных шприцев — одни разбиты, другие все еще наполовину заполнены кровью, — пластиковые формочки, в которых льют гарнитуру машин, рваный поляроидный снимок, запечатлевший обрюзгшую голую женщину, бесстыдно развалившуюся на кровати с рюшами и как бы ухмыляющуюся мужу за фотоаппаратом, выброшенные резиновые сандалии, связка дешевых люминофорных детских браслетов и бесчисленное множество других предметов, оказавшихся слишком легкими, чтобы погрузиться в растущую под водой зыбучую пустыню отходов. Этот хлам откладывался вдоль берега, волны придавали ему призрачные формы, отливая с камней и песка, которым осыпались подножья утесов, обрамлявших бухту.