Игорь Сахновский - Острое чувство субботы. Восемь историй от первого лица

— Спасибо, конечно, за такие слова. Я бы тебя сейчас хотел погладить по лицу и по губам.

— Знаешь, если кому-то и хочется меня погладить по лицу и по губам, то это только по телефону. А в реале всё очень сомнительно.

— Ты меня плохо знаешь, — говорит. — Когда у меня такое желание появляется, то без разницы, в реале или в виртуале, но я хочу этого непременно.

— Ладно, всё. Закрыли тему. Я раньше переживала: с чего это я такая одинокая? А потом поняла, это абсолютно всех касается. У мужчин разве не так?

— Да мужчине об этом некогда думать. Он в систему влезает, как шпунтик, и вертится, пока не сломают. То рабочий муравей, то клерк, то мудак политический. В крайнем случае, волк-одиночка.

— Я, скорей всего, тоже клерк.

— Ты женщина, да ещё какая.

— У тебя, наверно, все дамы утонченные, с длинными кистями и пыльным взором, и ноги у них узкие. А у меня такого нет, и подъем огромный. Ещё вот ноготь на большом пальце слез.

— Не горюй, девочка, он у тебя вырастет уже к зиме!

— Ну да, да. Я не горюю, я как есть… А ты знаменитость, цветной воздух, типа.

— Лучше бы я был завотделом в банке, да?

— Не-не! Боже упаси. Тогда лучше сторожем или таксистом… У меня, кстати, руки и ноги тяжёлые. Как ты терпел мои обнимания во сне?

— Сам не знаю, чуть не погиб.

— Я даже не знаю, как с тобой женщины целуются. Они же стесняются, по-любому! Или они тебя насилуют.

Тут после разговора мне в голову пришло, что я вообще его не представляю в этом процессе.

Дома сижу, опять жду звонка. На сайт выйти не могу.

Я, когда арбуз уронила на клавиатуру, наверно, какой-то файл удалила. После этого связь падает, почта не идёт, и как тут влюбляться??

Люба пятый номер меня спрашивает, по какому принципу я выбираю людей. Вхожу в задумчивость. Могу только сказать: мне нравятся свободные. Которые сами для себя решают, как жить, и живут.

Но я вот что не пойму: откуда в людях такая жалкость? У каждого буквально, пусть он уже сто пятьдесят тысяч миллионов раз Дино де Лаурентис, всё равно — страх и жалкость.

Обращаюсь к Любе с тупым вопросом: скажи, мы ведь раньше все кем-то были? У Любы голова ясная. Раньше, говорит, мы все были детьми.

Да, это я ещё помню. Как я претендовала на вакансию снежинки.

Когда мои родители поженились, им дали временное жильё с туалетом на улице. В этом временном жилье я прожила 12 лет, потому что советская власть сменилась, и оно стало постоянным.

Мне-то было нормально, а вот моей маме с двумя детьми, с водой из колонки и общим туалетом на улице, наверно, было не очень.

Я ходила в детсад, там на Новый год нужны наряды — все девочки снежинки! Это же главное счастье.

Матери некогда, она ругается на меня: «Придумали всякую херню, какие-то наряды!..» Ну, пришивала, конечно, к платью мишуру снизу, прямо накануне, поздно вечером — я к тому времени уже вся исстрадаюсь.

Отец делал мне корону, тоже почти ночью. У нас были пластинки маленькие, они лежали в папке, а на ней снежинка нарисована. Он эту снежинку как-то обводил, переносил на картон, фольгой обклеивал — и ёлочные колотые игрушки сверху, чтобы гламурно блестело.

И резинку от трусов — чтобы держалось.

Ну вот. Близится Новый год, завтра утренник. Все девочки в садике уже обсудили, кто кем будет и что кому шьют.

Прихожу домой, отец телевизор смотрит. Я хожу вокруг него: мол, давай уже корону-то делай!

Он отмахивается: «Да сделаю, успею».

А время поджимает, уже темно, зима ведь, мне спать вроде как надо. Он говорит: «Всё! Сейчас делать начинаю», — и ватман достаёт.

Я поверила и ушла спать.

Наутро встаю… Пипец. Вместо короны — шляпа мухомора.

Ему, видно, лень было заморачиваться, он по-быстрому вырезал круг и свернул в конус.

Ну, и всё. Я была мухомором среди снежинок.

Это сейчас — чем больше выпендришься, тем лучше. А тогда??.. Я была толстая. Меня даже не взяли показывать гостям аэробику.

Тут у нас день рождения начальницы случился, и меня заставили выпить полбутылки шампанского. В этот момент звонит моя дизайнерская звезда. Спрашиваю:

— Когда у тебя будет вмешательство «пан или пропан»?

— Уже через четыре дня. Скажи мне что-нибудь радикальное!

— В каком смысле? Что-то страшное?

— Хорошо, давай страшное.

Подумала и говорю, под влиянием шампанского:

— Я тебя изнасилую.

Он подумал и говорит:

— Симпатичная мысль, творческая.

— Радикально получилось?

— Да, мне понравилось. Как только оклемаюсь после хирургии, сразу позову тебя встречаться.

— Ну всё, замётано. Я по такому случаю накрашусь, так и быть.

Ещё минут пять поговорили о положении в мире. Прощаемся.

— Ну ладно, — говорю, — береги себя там! Мне всё-таки ещё тебя насиловать предстоит.

— Ради этого постараюсь.

Я потом полчаса в зеркале себя разглядывала, невзирая ни на кого. Тоже ещё снежинка.

Я позвонил ей за четыре дня до своей смерти, потому что, оказалось, больше некому позвонить. Она была слегка пьяная, поздравляли кого-то на работе, и разговаривала смелее, чем в тот вечер, когда осталась у меня ночевать.

Звонил-то я с одной целью — попрощаться, и всё.

Но она вдруг захотела условиться о каком-то любовном будущем, пообещала в честь меня накраситься и прямо даже изнасиловать. Ну, я говорю, согласен быть потерпевшим.

А что я мог ответить? Не приглашать же её пить компот на моих поминках.

Собственно, я уже давно заметил, как на некоторых отдельно взятых лицах появляется черта обречённости. Ещё месяц, ещё неделю назад её точно не было, а потом — раз, и видишь эту ужасающую окончательность. Независимо от возраста. Конец фильма осознаёшь до того, как поплывут заключительные титры, белые на чёрном.

Но вот заглянуть в зеркало, чтобы оценить своё лицо с этой же точки зрения, насчёт близости к финалу, я догадался только недавно, в апреле, после свидания с врачихой, которая меня сразила своей надменностью.

Она сидела за столиком, похожим на туалетный, поджимала круглые ноги в нейлоновой сеточке и разглядывала квитанцию об оплате её бесценных консультационных услуг. Плательщика и подателя квитанции, который вздумал тут бубнить о том, «что беспокоит», то есть меня, даже не удостоила взглядом. Зато раза два извилисто передёрнула бёдрами и плечами, как будто подтянула тесную сбрую или портупею, наспех упрятанную под халат.

О том, что я должен лечь на операцию, она сказала таким тоном, словно известила дырявое мусорное ведро, что ему предстоит быть опорожнённым. Или, возможно, остаться на помойке вместе с содержимым. Тут уж как повезёт.

Я ещё имел глупость поинтересоваться: чего ожидать в случае удачной операции? На что надеяться-то?

Она так возмутилась, что, наконец, вскинула на меня глаза, полупрозрачные, как холодец: «А вы чего хотели, мужчина?!..» И снова трепетно так поддёрнула сбрую под халатом. Дескать, что за нескромный запрос, постыдились бы! Да, я понимаю. Клиенту морга лучше помолчать в тряпочку.

Мне захотелось разбить в щепки этот блядский туалетный столик, но я воздержался. Будем считать, пациент сам напрашивается на презрение, когда заискивает перед врачом. Взрослые достойные люди, очутившись в медкабинете, как-то мгновенно скисают, превращаются в покорных овец. На них тяжело и неприятно смотреть.

Поэтому не стал я столики сокрушать, а молча пошёл на воздух.

Когда в апреле на обочине тротуара плавятся под солнцем остатки снега, они горят ослепительнее, чем свежий сугроб. Меня всю сознательную жизнь больше любых цветов привлекал белый. И мой самый удачный проект, который громче всего хвалили и награждали, назывался «Белое на белом». Но сейчас меня гораздо сильней интересует цветной воздух.

Так вот, уйдя от врачихи, я мысленно ещё немного проплевался в сторону портупей и чулок в сеточку, доделал одну срочную работу и спустя полторы недели поехал в правильный медицинский центр на обследование. Там с утра тихая очередь томится в кожаных креслах с общим выражением на лицах: «Участь моя решена». Деликатный женский голос приглашает тебя по имени-отчеству пройти в очередной кабинет. На меня таких кабинетов понадобилось четыре. И в каждом из них разные спокойные ребята одинаково твёрдо и сочувственно мне сказали: да, операция нужна, чем скорее, тем лучше. Внятно и по-честному.

Только вот в паузе между третьим и четвёртым кабинетами случилась коварная засада.

Со мной вдруг разоткровенничалась одна красивая особа из соседнего кресла, по виду советская фотомодель на пенсии. Ей не терпелось поведать о своём муже, кажется, уже покойном, которому делали точно такую же операцию. Он, конечно, был сильный и мужественный человек — генеральный конструктор пивзавода! Хотя, конечно, хронический гипертоник. А хирурги здесь, конечно, самые лучшие в городе. Но перед началом операции анестезиолог делает укол в глазное яблоко. Это, конечно, бывает очень больно. А у хронического гипертоника в момент укола в глаз, конечно, может случиться скачок давления. А скачок давления во время такой операции, конечно, грозит кровоизлиянием, если не в глаз, то в мозг.