Роберто Пацци - Конклав

Подошел к окну, закрыл; стекла надо будет вставить, рамы починить. Поднял кардинала, у которого и лицо, и волосы были мокрыми, выдал ему сухую одежду.

Прошло не меньше часа после того, как стекло в окно было вставлено и рама починена. Кардинал переоделся в сухое и сел за свой стол. Распорядился – Контарини должен отнести письмо камерленгу.

– Можно мне его прочесть?

– Конечно, прочтите.

Контарини прочел письмо Мальвецци, в котором тот предупреждал камерленга, что на следующий день придет в зал для голосования. Короткое сообщение, без лишних объяснений, как будто писал человек, принявший окончательное решение.

Контарини, довольный решением своего кардинала, поторопился выполнить распоряжение. Пришел с посланием к камерленгу, когда тот уже собирался лечь спать.

Веронелли прочел письмо в его присутствии и поднял брови. Что он хочет этим сказать? Мальвецци изменил игру? Поменял идею и возвращается в конклав с надеждой? Или он сошел с ума, получив совет от тех теней за окном напротив, которых видит постоянно?…

– Как себя чувствует Его Высокопреосвященство? – спросил у капеллана.

– Я бы сказал, хорошо.

– Хорошо? В каком смысле, монсеньор? Что, у него появились новые притязания? Нет ли тут некоторого умственного волнения, типичного для его слабой натуры? Может быть, лучше было бы ему посоветовать еще немного отдохнуть, может, нужна консультация врача?

– Ваше Высокопреосвященство, позволю себе заметить, что никто и никогда не заявлял о больном мозге кардинала Этторе Мальвецци. И его поведение до сих пор было вполне умеренным, ясным, в соответствии с требованиями, что неоднократно отмечали и вы сами, Ваше Высокопреосвященство.

– Именно поэтому я и удивился этому письму, и потом оно вообще меня взволновало. Какая такая новость появилась, что изменила его настроение? Вы же понимаете, что я должен защитить конклав от дальнейших затруднительных положений. Достаточно того, что мы имели до сих пор. Вы сами знаете, какую передачу устроили вчера телевизионщики, нанеся большой урон престижу нашей ассамблеи.

– Ваше Высокопреосвященство, я не такой умный, как мой архиепископ, но могу гарантировать, что он спокоен и хозяин самому себе.

– Согласен, ну а если он завтра придет в конклав? Это должно означать, что он хочет что-то сказать или предложить? Понимаете? И я не уверен в том, что все обойдется благополучно.

– Что у него на уме, спросите лучше у него самого.

– Верно, идите, благодарю за совет. Скажите, что я ему позвоню, для визита время уже позднее.

Вернувшись в апартаменты своего кардинала, Контарини застал Мальвецци уже у телефона. Тут же удалился, вовремя понял – возникли проблемы, и разговор будет долгим. И действительно, этот телефонный разговор был нескончаемым.

По тому, каким спокойным, расслабленным и уступчивым тоном говорил Мальвецци, камерленг представил себе, в каком состоянии сейчас находится туринец, и разволновался еще больше. По тому, как мягко и приветливо, с видимым самоконтролем, не распространяясь о своих настоящих намерениях, говорил кардинал Мальвецци, похоже было, что его возвращение к голосованию ничего хорошего не сулит. Мальвецци явно что-то имел в виду и не хотел об этом распространяться. Можно было предположить, что вопрос о внесении его имени в список кандидатур возникнет снова, что, конечно же, приведет его к более уверенным позициям. Но кто в эти дни может дать гарантии того, что этот человек не останется в изоляции, с его видениями невидимых и тех теней за тем окном? Каждый день он рассказывал Контарини об этих визитах и о тех, кто там за тем желтым окном движется; после сегодняшнего, похоже, больше его никто не посещал. И теперь что? Откуда у него взялась такая уверенность? Может быть, его кандидатура в списке голосований не так уж его и беспокоила? Но чья же тогда из Святой Коллегии? Кто мог сообщить ему о необходимости завета? О каком наставлении говорит Мальвецци?

Веронелли расставлял Мальвецци многочисленные ловушки, задавал ему сотни тысяч вопросов. Кардинал из Турина не сдавался, стоял, как скала, на своем праве и долге «голосовать завтра за папу…». Нет, с этим человеком не было способа договориться. Этторе Мальвецци продолжал аппелировать к секрету перед Богом и своей совестью.

Они расстались холодно, не забыв кратко поговорить о жертвах в Риме в эти дни; кардинал попрощался и остался один на один со всей своей тоской.

Когда Веронелли упомянул о бедствиях и жертвах в Риме, он услышал успокаивающее – мол, все несчастья скоро кончатся, и через короткое время покой вернется и в Рим, и в мир.

Утром, в канун Рождества Этторе Мальвецци, кардинал из Турина, явился в конклав и, поздоровавшись, заметил у многих присутствующих одобрение своему появлению. Немедленно вычислил, – атмосфера в зале более чем нормальная.

Да, погода в течение ночи несколько улучшилась. О новых разрушениях в Риме больше не передавали. Наконец, хоть что-то положительное после беспорядочного множества новостей, одна хуже другой. Несколько кардиналов курии в обычное время жили в Риме, и невозможность прибежать в места, где буря больше всего свирепствовала и многое разрушила, именно в тех кварталах, где проживали они сами или их родные, добавляла к тяжести этого тюремного заключения и другие тревоги.

Прошли почти четыре долгих месяца. Наступал день Рождества. Рим и христианский мир были в полной уверенности, что этот день католические сироты отпразднуют избранием высшего пастыря. Но общий мир кажется не особенно тревожился этим обстоятельством; трюк той дурной передачи был понят, как фальшивая тревога, как способ оттягивания внимания от Сикстинской капеллы, как будто в этой задержке был заинтересован злой дух, не желающий выборов нового понтифика.

Подойдя к мраморным вратам, которые делили на две части Сикстинскую капеллу, многие кардиналы останавливали Мальвецци. Кто говорил ему комплименты за отличный внешний вид, кто подшучивал над его мнимой болезнью. Кто спрашивал в упор – нужно ли голосовать за него. Кто, из наиболее подозрительных, спрашивал – не придумал ли он еще какой каверзы, или не имел ли какого нового предложения. Кто с таинственным видом просил его поговорить с ним вечером, один на один, в его апартаментах. В результате, загадочная улыбка Этторе Мальвецци и его доброжелательные ответы дезориентировали собеседников.

Он уже несколько дней не видел их. Их утомленный вид, взволнованность и необычная простота, не вызывали у него надежду на то, что его имя, после столь долгого его отсутствия, вновь будет включено в список кандидатов; он жалел их. Многие из них с большим трудом выдерживали это длительное заточение.

Друг его, Селим, маронитский архиепископ, без помощи двух прелатов не мог передвигаться и едва держался на ногах. Юссеф, палестинский епископ, похудел на несколько килограммов и казался собственной тенью. Рабуити, дородный кардинал из Палермо, мучился приступами астмы, вынуждавшими его носить с собой кислородный аппарат. Архиепископ из Найроби, бледный, едва слышным голосом попросил разрешения проголосовать сейчас же, чтобы можно было поскорее уйти – так он был слаб здоровьем; только что он перенес приступ сердечнососудистой недостаточности. Архиепископ из Львова, первый из длинного списка желающих сделать сегодня заявление, сидел на инвалидном кресле, толкаемом его секретарем, чтобы попасть в Сикстинскую капеллу.

И действительно, напряжение каждого из них достигло своего максимума, они все уже были за пределами всякого терпения. Мальвецци посмотрел в угол, там уже сидели «счетчики» и те двое, епископы из Нью-Йорка и из Филадельфии, которые пытались бежать. Они тоже были похожи на собственные тени. Кто мог бы поверить теперь, что они были в состоянии всего несколько недель назад бросать в пустоту импровизированные канаты, чтобы оставить конклав? И только с единственной мыслью – постараться уйти от этого безумия, вернуться домой, завершив тем свое затворничество.

Толпа кардиналов все еще загораживала вход в Сикстинскую капеллу. Процедура, предваряющая перекличку, была достаточно долгой. Повсюду, от одного входа к другому, сновали врачи. Это зрелище престарелых кардиналов приводило в уныние; это собрание великих выборщиков наместника Христа похоже было на грустное поле поражения!..

Христос прожил всего тридцать три года и последние три года провел в странствиях; прославленное Его тело вознеслось в небеса и воскресло в так называемом возрасте надежд у Его детей… Мальвецци посмотрел вверх, поверх красных ермолок на седых головах, где Христос-Судия изображен во всем великолепии бессмертной молодости…

Вот оно, вот этот, только им замеченный момент. Они там, наверху, эти два близнеца-пресвитера! Выполняют свои скромные функции капелланов, возможно кто-то из них впоследствии мог бы стать кардиналом…