Александр Зиновьев - Гомо советикус

Вот в этом-то «но» и состоит суть нашего учения о смерти. Готовность встретить смерть достойно человека и покорность перед лицом смерти суть противоположности. В первом случае человек сражается за жизнь до последнего мгновения, во втором – впадает в панику и капитулирует. Я расскажу вам коротенькую притчу, которую сам услыхал в Москве от одного незнакомого пропойцы. «В начале войны, – говорил он, – наша часть была разгромлена и окружена. Мы понимали, что были обречены. Нужно сдаваться, решили одни из нас, все равно нам капут. Нужно сражаться до последнего, решили другие: все равно нам капут. Мы пытались переубедить первых, но безрезультатно. Они были парализованы страхом смерти. Бросив оружие, они бросились к врагу – сдаваться. Часть из них убили мы сами как трусов и предателей, остальных добили немцы. Мы же сражались. Эх, как мы тогда дрались! Скольких врагов мы отправили на тот свет! И кое-кто из нас уцелел». – «А ради чего?» – спросил с насмешкой начинающий, критически настроенный алкаш. «Из принципа, – ответил пропойца, – из чисто мужского достоинства. Хотя бы просто так. Погибать, так с музыкой». Так вот, признав справедливость смерти и выработав в себе готовность умереть, скажи в заключение это замечательное, жизнеутверждающее «но». Скажи себе по-русски: «Погибать, так с музыкой!» И дерись за жизнь. Не проси, не умоляй, а дерись!

Вернулся Писатель. Я, по московской привычке, зашел к нему без приглашения. У него было много народу. Ели, пили, кричали. Потом Писатель попросил тишины и начал читать вслух... мою повесть. Я наблюдал реакцию гостей. Иногда смеялись. Временами возмущались. Временами вздыхали. Спрашивали, кто автор. «Автор неизвестен», – сказал Писатель. «Будете печатать?» – спросил кто-то. «Ни в коем случае, – сказал Писатель. – В литературном отношении повесть слабая. Идейная направленность нам не подходит». В этом месте я вспомнил штампованные московские оценки типа «научно (художественно) несостоятельно, идейно порочно». И не мог удержаться от смеха. На меня посмотрели осуждающе.

«Оказавшись на Западе, – декламировал Писатель, – я понял, что Запад отстал от нас. Точка роста литературы не здесь, а в России. Россия накопит новые силы, и произойдет новый мощный литературный взрыв. Мы обязаны готовить его. Потому мы должны беспощадно отсекать вот такое, с позволения сказать, творчество (он помахал моей рукописью), снижающее уровень русской литературы. Мы, господа, все-таки прошли школу Союза советских писателей!»

Бывший советский кинорежиссер, ветеран войны, сказал, что сексуальные сцены в повести описаны хорошо. Если бы ему дали деньги, он сделал бы из них сенсационный фильм. А вообще Запад недооценивает скрытые сексуальные возможности русского народа. Вскоре после войны один подвыпивший русский сапер забрел в бардак – бардаки еще не успели ликвидировать. Заявил, что не уйдет оттуда, пока не перепробует всех... ну, скажем, женщин без исключения и пока не удовлетворит их «по первому разряду». Что он при этом имел в виду, выяснилось потом, когда... ну, скажем, женщины стали с воплями разбегаться из бардака, закрывая обеими руками сокровенные места. Мы, русские, себя еще покажем! Мы еще займем подобающее нам место в мировой культуре!

Неужели я снова начну их включать в список советских агентов, подумал я. Нет, не стоит. Из этих отбросов советского общества нельзя сделать хорошую шпионскую сеть и нашу «пятую колонну» на Западе. Для этого нужны гомососы более высокого качества.

Допрашиватели были сегодня необычайно приветливы. Угостили меня кофе и сигаретами. Сказали, что проверка окончена и мне теперь остается лишь ждать решения своей судьбы. Они надеются на наилучший вариант. Было немного грустно: эти допросы были важной частью моей жизни на протяжении этого времени. На прощанье я рассказал им историю о том, как в Москве был разоблачен западный шпион, добывший за бешеные деньги сверхсекретные чертежи какой-то военной штуковины, которые оказались давно устаревшими на Западе и добытыми там советским шпионом за еще большие деньги. Они хохотали до слез. Хлопали меня по плечу. Говорили, что мы, русские, «мировые ребята». «А что сделали с тем западным шпионом?» – спросили они. «Обменяли на того советского», – сказал я.

Солдаты особого десантного батальона выпустили воздух из лодок и спасательных жилетов, аккуратно сложили их и готовились к ужину. Скоро одни из них на собственных машинах поедут к девчонкам или к родственникам, другие поедут принимать участие в демонстрации борцов за мир, а третьи завалятся спать в полосатых пижамах. Солдаты в шикарных пижамах – надежная защита Запада. Проверка окончена. Самое трудное позади. Не надо больше ломать голову над неразрешимыми проблемами, доказывать недоказуемое и опровергать неопровержимое. К какому выводу пришли их замечательные компьютеры, обработав необъятную сумму информации, полученной от меня и обо мне? Я мог бы этот вывод предсказать заранее и без тех титанических усилий, какие были затрачены на его получение. Жаль, я не предложил им это в качестве научного эксперимента. Впрочем, они все равно не сообщили бы мне результат эксперимента или сказали бы, что я ошибся. Они не могут допустить, чтобы какой-то ничтожный гомосос был способен конкурировать с их замечательной техникой – воплощением их великого коллективного интеллекта. Они уверены, что в соревновании человека и машины будущее принадлежит Машине. Они не знают гомососов. Мы же уверены, что в соревновании гомососа и машины будущее принадлежит гомососу.

Какое решение им предписано принимать в случае выводов такого рода, как вывод обо мне? Использовать по такому-то разряду? Предоставить самому себе? Чинить препятствия вплоть до уничтожения? Но это уже их дело, а не мое. Я свою роль сыграл.

В Пансион вернулся поздно. Хозяин долго не хотел открывать. Я пригрозил обратиться в полицию. Он смилостивился, но предупредил, чтобы это было в последний раз. Тут вам не Россия, тут порядок должен быть!

Ночью мучили бредовые сны. Явился Вдохновитель. «Ты правильно сыграл свою роль, – сказал он. – Потерпи еще немного, и ты выкарабкаешься. Ты станешь большим человеком. Ты станешь полномочным представителем советской власти в Западной Европе». – «А если Они тоже так рассматривают мою роль? – спросил я. – Что тогда?» Вдохновитель исчез, не ответив.

Рассвело. Я вспомнил о моем Сооружении и кинулся к окну. Оно сияло в голубом небе такой невиданной красотой, что у меня дух захватило. Но что это? На самом видном месте отчетливо выделялись буквы: БАНК.

Мюнхен, 1981