Энтони Берджесс - Мистер Эндерби изнутри

Когда Эндерби было семнадцать, отец уехал в Ноттингем осматривать табачную фабрику, и дома не ночевал. Июльская жара (мачеха выглядела ужасно) разразилась проливным дождем с устрашающими молниями. Но она боялась лишь грома. Эндерби проснулся в пять утра и нашел ее в своей постели, в грязной полушерстяной сорочке, в страхе прижавшуюся к нему. Вскочил, стошнил в уборной, где потом заперся и читал до рассвета обрывки газеты, валявшиеся на полу.

О ее смерти ему сообщили, когда он служил в армии, в войсках связи в Катании. Она умерла, выпив утром чашку чаю, которую принес отец. От сердечной недостаточности. Узнав новость, Эндерби пошел вечером с женщиной из Катании (банка тушенки и пачка печенья), и к ее почти скрытому смеху ничего не смог сделать. Вернулся в казарму, и там его вырвало.

Да, вот так вот. Мачеха уничтожила для него женщин, маяча за самым благовоспитанным и прелестным фасадом в благородной отрыжке, в ковыряющей в зубах спичке. Он неплохо обходился самостоятельно, запирался в ванной, сам готовил еду (предварительно позаботившись, чтоб жир был чуть теплым), жил на дивиденды, зарабатывал пару фунтов в год стихами. Но с приближением среднего возраста мачеха как бы украдкой все больше и больше вселялась в него. У него стала болеть спина, ныли ноги, выросло аккуратное брюшко, все зубы выпали, появилась отрыжка. Он старался тщательно следить за стиркой, мыть посуду, однако вмешалась поэзия, вознеся его над тревогой по поводу грязи. Диспепсия огорчительно прорезалась все чаще и чаще, трубой трубила сквозь сольное струнное кружево его маленьких произведений.

Производительный акт. Секс. Вот в чем проблема с искусством. Возбуждение от нового образа или рифмы возбуждает неотложное сексуальное желание. Но юность не отказалась от своих способов легкой борьбы с ожирением, нормальной деятельности в ванной. Шагая к «Гербу масонов», он почувствовал, как в желудке поднимаются газы. Брерррп. Чтоб тебя разразило. Впрочем, в целом, с учетом всего, по большому счету, он не слишком заострял на этом внимание, разумно довольный собой. Брррррп. Разрази тебя, будь ты проклято.

Арри, главный повар у «Конвея», стоял у стойки бара «Масонов» с пинтовой кружкой смеси темного и горького эля.

— С Ноом оом, — сказал он Эндерби и протянул длинный окровавленный сверток; кровь запеклась на газетном заголовке насчет какой-то женской крови. — Сказал, принесу и принес.

— Спасибо, — сказал Эндерби, — и вас с Новым годом. Что тут? — Отвернул край газеты с окровавленными «Пропавшими без вести», и на него стеклянным взором взглянула голова матерого зайца.

— Потушить седня моэте, — сказал Арри. Он был в коричневом спортивном пиджаке, вонявшем старым жиром, и в кепке зазывалы. В верхней челюсти всего два клыка. Они служили стояками ворот, между которыми, вроде автомобиля, время от времени проскакивал туда-сюда язык. Приехал он из Олдэма. — С красносмородиным жемом, — продолжал Арри. — Всегда подаю красносмородиный жем на рогаликах искусной формы. Режу пряный хлеб фигурным ножом. Бысро жарю в горячем жире. Да вы один ить живете, наверно трудиться не станете. — Он выпил свой коричневый эль вместе с горьким, получив еще пинту от Эндерби. — Оошо, что зашли, — сказал он. — Мне идти надо. Специальный ленч Ассоциации оптовых торговцев автомобилями с южного побережья. — Опрокинул пинту одним взмахом кружки, еще одну и еще, все это ровно за две минуты. Подобно почти всем поварам, он не мог много есть. Страдал жестокими гастритными болями, за что и полюбился Эндерби. — Пока, — сказал он и ушел. Эндерби нянчил своего зайца.

Этот бар служил прибежищем всех местных лесбиянок старше пятидесяти. Большинство из них испробовало парадигму замужества, несколько разведенных, вдов, брошенных. В углу на стуле женщина по имени Глэдис, крашенная пергидролем еврейка шестидесяти лет, в очках в черепаховой оправе, в джинсах под леопардову шкуру, чаще и энергичней, чем следовало, целовала другую женщину, поздравляя с Новым годом. На той другой женщине с деликатным косоглазием была старая шуба из колючего меха. В стойку бара шумно врезалась тощая женщина с яростным видом в простом ворсистом, как ряса монахини, платье, в накинутой на него шубе из нутрии нараспашку, и тоже ее поздравила долго и липко.

— Пруденс, мой утеночек, — сказала она. Видно, Пруденс пользовалась популярностью. Особое очарование косоглазия. И тут фрагменты нового стихотворения со знакомой уверенностью стали всплывать в голове Эндерби. Он видел форму, слышал слова, чуял ритм. Три станса, каждый начинается с птиц. «Смотри, смотри!»[10] — голубка кричит. Разумеется, так они всегда кричат, всегда именно так кричат. «Так, так!» — подает голос утка. Тоже правильно. Какие еще птицы? Не чайки. Крашеная блондинка еврейка, Глэдис, вдруг хрипло рассмеялась. Есть такая птица. «Берегись, берегись». Грачи, вот кто. Но зачем они кричат, подают голос, предупреждают?

Шариковая ручка у него была, а бумаги не оказалось. Лишь обертка от зайца. Там нашлась длинная пустая колонка для экстренных сообщений с двумя одинокими футбольными результатами сверху. Он записал услышанные строчки. И другие смутно слышавшиеся фрагменты. Смысл? Смысл поэта не занимает. Вдова, тенистая листва. Вдова, кругом луговая трава. Тень, плетень. Голос, очень четкий и тонкий, сказал, как бы ввинчиваясь ему в ухо: «Пей причастие выбора». Глэдис запела попсовую белиберду, сочиненную каким-то тинейджером, часто звучавшую в диско-программах по радио. Пела громко. Эндерби возбужденно крикнул:

— О, ради Христа, заткнитесь!

Глэдис возмутилась.

— Кто ты такой, черт возьми, чтоб велеть мне заткнуться? — угрожающе крикнула она в ответ.

— Я стих стараюсь написать, — пояснил Эндерби.

— Этот паб, — сказал кто-то, — считается респектабельным.

Эндерби прикончил виски и вышел.

Быстро идя домой, попытался вернуть ритм, но он ушел. Фрагменты больше не были живыми членами какого-то мистического тела, обещавшего явиться в целости. Мертвая, как заяц, бессмысленная ономатопоэйя; глупый звон: вдова, трава, тень, плетень. Громкие ритмы набегавшей приливной волны, морской зимний ветер, меланхоличные чайки. Порыв ветра сотряс и развеял возникавшую форму стиха. Ну что ж. Из миллиона манивших, подобно девушкам-кокеткам, из кустов стихов очень немногие можно поймать!

Приближаясь к дому № 81 на Фицгерберт-авеню, Эндерби содрал с зайца окровавленную бумагу. К фонарному столбу почти перед парадной лестницей его дома была приделана мусорная корзинка общего пользования. Бросил туда скомканное месиво новостей, крови, зачатков поэзии и вытащил ключ. Чистенький городок. Не позволяет нам снизить стандарты, хоть тут и не бывает приезжих отпускников. Пошел на кухню, принялся свежевать кролика. Получится, думал он, похлебка с морковкой, картошкой и луком, приправленная перцем, солью с сельдереем; плеснем туда остатки рождественского красного вина, прежде чем ставить на стол; еды хватит почти на неделю. Внутренности шлепнул в миску, нарезал тушку, потом открыл кран. Руки палача, думал он, глядя на руки. До локтей в крови. Попробовал изобразить ухмылку убийцы, держа жертвенный нож, воображая зеркало над кухонной раковиной.

Из крана потекла вода, бросив слабую тень — неподвижную тень — на тумбу. Пришла строчка, рефрен: «кран текущий бросает статичную тень». Вот оно, узнал он, возбуждение, вновь поднимается. Вдова, тень, плетень. Выпалился весь станс целиком:

К черту смысл. Куда к дьяволу подевались другие птицы? Кто они? Кукушки? Чайки? Как зовут косоглазую сучку, лесбиянку из «Герба масонов»? С ножом в руке, по локти в крови, он выскочил из квартиры, из дома, к мусорной корзинке, приделанной к фонарному столбу. Были там другие люди, пока он копался, шарил, выхватывал. Коробка из-под «Черной магии», пачка от «Сениор Сервис», банановая кожура. Все это яростно швырялось в сточную канаву. Нашлась оскверненная бумага, куда был завернут зверек. Эндерби лихорадочно просматривал скомканные страницы. ПОЛИЦИЯ ПРЕДУПРЕЖДАЕТ: ЭТОТ МУЖЧИНА СПОСОБЕН НА УБИЙСТВО. ЭТОТ ПАРЕНЬ ЗАСЛУЖИЛ ЛЮБОВЬ. Почти все снижают кислотность с помощью «Ренни». Омерзительное чтение. Прочел: «Вызывающая боли кислотность нейтрализуется, и у вас возникает восхитительное ощущение отступающей боли. Ингредиенты, снижающие кислотность, поступают в желудок постепенно, мягко — капля за каплей…»

— Что это? Что происходит? — спросил официальный голос.