Александр Новиков - Записки уголовного барда

— Бо-о-ка-а!

Повернувшись ко мне, Мустафа перевел:

— Жаба.

В ответ Файзулла разразился не менее красочной тирадой на башкирском, в котором слово «бока» с различными прилагательными повторялось несколько раз.

Далее еще что-то вроде перебранки на обоих языках, чередуемой отборным русским матом. И в конце — резюме Мустафы:

— Давай чай ставь, жаба! Да жратву доставай. У-у-у, харю-то наел!

— А сам-то, ха-ха!..

— Не обращай внимания, Александр, это мы всегда так. Завтра, если увидишь Загидова, послушаешь, как тот нас с Мустафой кроет.

— Да, Загидов — конченый. Хитрый татарин, — улыбнулся Мустафа. — Представляешь, три татарина в одном клубе. И все — хитровыебанные.

— Это вы — хитровыебанные. А я нет, я нормальный! — уже в голос смеялся Файзулла.

«Да, в клубе жизнь совсем другая. Веселая контора, — подумал я. — Отдельное государство. Своя конура, плитка, койка, телевизор, книги. Здесь и срок летит быстрее».

Файзулла засобирался, накинул телогрейку.

— Я сейчас, быстро, до столовой добегу, возьму чего- нибудь пожрать.

— Тушенки попроси и хлеба белого! — вдогонку ему крикнул Мустафа.

— Говна на лопате, — ехидно огрызнулся тот в ответ и, хихикнув, вышел.

— Мы про запас тут ничего не держим — придут, вышмо- нают. Они только и ходят, рыщут, где чего пожрать найти.

— Кто?

— Менты, кто. Голодные тоже бывают, или закусить нечем. Наши-то прапора — еще ладно, эти нас знают. Мы их тоже всех знаем. А если из батальона шмон, то все метут. Солдат в батальоне еще хуже зэков кормят, бля буду. Такая же перловка, такая же треска пересоленая. Они иногда прямо на шмоне, когда по баракам идут, конфеты из тумбочек жрут. А в столовке с завхозом у нас все правильно. Файзулла ему кое-что из ширпотреба делает, наборы кухонные или еще что-нибудь. Я книги даю хорошие, если надо. Ну, а он, соответственно, насчет пожрать не отказывает.

— А шмоны часто?

— Нет. В основном если кто-то с водкой спалится или загасится какой-нибудь петух в рабочей зоне в штабелях. Бывает, что боятся возвращаться в жилзону.

— А почему боятся?

— По-разному бывает. Скрысил чего-нибудь или сдал кого-нибудь, а люди узнали. Вот и боится, что ночью в бараке в каптерке выебут или запинают. Что, не знаешь, как делается?

— Да знаю, конечно.

— Может, с крытым пидором жил в одной семейке, не знал, что того втихаря или завхоз, или бригадир нанизывают. А потом ему масть вскрыли. И все. Вся семейка — в петухи. Вот и боятся в жилзону идти, в изолятор закрываются. Просят в другую область перевести. А хули в другой области? Все равно рано или поздно узнают. Не дай бог еще кого-то так же зафоршмачили — вообще убьют. Но отсюда никого никуда не отправляют. Здесь конечная станция. Мясорубка.

Опять прозвучало это слово.

— А откуда оно пошло это название — «Мясорубка»?

— Давно его приклеили. Лагерь в 37 году основали. В следующем году — юбилей — 50 лет будет. Замполит Файзуллу уже загружает потихоньку на эту тему, мол, надо стенды сделать. Музей боевой славы местных ментов, короче говоря. А что «Мясорубка», так когда на производство выйдешь, на разделке пару-тройку дней повкалываешь или в лесоцех зайдешь, сразу все поймешь. Не-е, на разделку тебе нельзя. Я попробую поговорить с замполитом, может, пристроим тебя в хорошее место. Пока на производстве, а там потом в клуб переберешься. Загидов на следующий год освобождается.

— Я завклубом вряд ли когда-нибудь буду.

— Должность, конечно, козья. А что делать? Здесь вся зона — козья. Вся — красная. Блатные есть, но какие это — блатные? Кого старшаком назначили, кто просто блатует, мужиков бьет, за себя работать заставляет. В каждой бригаде по-разному. Есть несколько нормальных мужиков, хоть и в бригадирах, но при понятиях. Я тебе их потом покажу, познакомлю. Самая конченая мразь здесь — Захар, бригадир 101-й бригады. Конченая мразь. Сидит уже лет двенадцать. Девочку пятилетнюю изнасиловал и в колодец бросил. Живую. Потом ходил, мразь, несколько дней слушал, стонет она или нет. Так вот эту тварь хозяин поддерживает, потому что бригада план тянет. Основная бригада на разделке. На все его дела глаза закрывают. Хотя хозяин полковник Нижников — мужик хороший. Его и вольные, и зэки, и менты — все здесь уважают. Сказал — отрезал. Мужик суровый, но справедливый. Ему нет разницы: мент ты или зэк. Провинился — получи. Он и отрядников кой- кого бил у себя в кабинете. Шнырь штаба рассказывал. За пьянку, за то, что деньги у кого-то из зэков вымогал. Да... Загнал к себе в кабинет и начал пиздить. А тот: «Александр Николаич!.. Алекандр Николаич!.. Простите!.. Не губите!.. Извините!.. Осознал!» Крысы ебаные, хе-хе. Погоняло у него — «Сохатый». Он точно, когда идет по бирже — как лось. Шаги широченные, высокий, прямой. Да еще папаха. Бабы тут по нему на воле сохнут. Каждый день пять километров кросс бегает и двадцать раз на перекладине подтягивается. Не пьет, не курит. А самое главное — взяток не берет. Остальные с обеих рук берут. Кто чем. Кто ширпотребом, кто со свиданки, кто с родственников.

— Я, кажется, видел его. Когда нас только привезли, в зону проходил высокий полковник.

— Да, это он. Он один здесь полковник. И один — высокий. Скорее всего, вызовет тебя еще до распределения.

— Было бы неплохо. Хоть знать, чего ждать. У меня же в личном деле всего понапихано: и карцер, и связь с вольными, и «склонен к побегу».

— Конечно, тебе лучше с ним поговорить, чем с отряд- никами. Из них половина алкаши, половина идиоты. А оставшимся — все по хую. Они здесь такие же зэки. Кто пенсии ждет, кто свалить отсюда мечтает. Здесь что — болота, комары. Тоска. Дно. Конечная станция.

В разгар беседы вернулся Файзулла. За пазухой он держал большой сверток из газеты. Тихо вошел, закрыл дверь на ключ и довольно потер руки. Затем извлек из него две банки тушенки, хлеб, десяток картофелин и несколько луковиц.

— Так, мужики, нас сегодня неплохо подогрели. Зав. столовой сегодня в ударе, хе-хе. Правда, просил ему пару кухонных наборов нарезать. Потом нарежу.

— Ну, давай, Файзуллина Петровна, свари-ка нам пожрать, — начал опять куражиться Мустафа, — да поживей, ха-ха...

— Да тебя хуй прокормишь! — в тон ему ответствовал Файзулла, ныряя в глубь шкафа за кастрюлей.

— Вот это правильно.

Кастрюля была запрещенным предметом, поэтому ее приходилось прятать. Внешне она была мятой-перемятой, с единственной ручкой. Крышка и того хуже.

— Была нормальная кастрюля. Вышмонали, крысы, в этом месяце. Только жратву сварили, они тут же на запах прибежали. Так, вместе с кастрюлей, все и унесли. Вахта здесь рядом — они запах быстро чуют. Я говорю: «Хоть еду- то оставьте». «Нет, — говорят, — собакам на вахте скормим». И что ты думаешь? Все спороли, а кастрюлю Круть- Верть себе домой унес.

— А кто это — Круть-Верть? — поинтересовался я.

— Да прапор на вахте. На шмоне всех крутит: «Лицом ко мне... Спиной ко мне». Тупорылый такой. В его смену лучше через вахту ничего не проносить — он нутром чует. Бывает, доебется до кого-нибудь: круть — верть... встать — сесть... одеть — снять... Конченый. Такого тупорылого на всем Ивделе нет.

— А зовут как?

— Да хуй его знает. Азер по национальности. А зовут... да Круть-Верть и зовут.

— Тут самый хороший — это Шура Блатной, ДПНК. Панков фамилия. Этот хоть орет, матом ругает, но никогда у зэка последний кусок не отнимет. Он в принципе мужик нормальный. Не со всеми, правда. Но с ним всегда можно договориться. Если ему чего надо, сам всегда подойдет, спросит, в чем нуждаешься. А эти крысы — прапора, сначала что-нибудь вышмонают, потом за твои же вещи у тебя же и вымогают. То денег дай, то набор, то картину нарисуй, — неожиданно загорячился Файзулла.

— Да, знаю, он нас встречал. Видно, что он не злой, просто напускает жути.

— Вот-вот. Он и бухой бывает на дежурстве. Но его никто не сдает. Потому что он сам зэков редко когда сдает. Если уж накосячил крупно или нагрубил ему, тогда может, — добавил Мустафа.

— Это что. Тут вот есть подполковник Дюжев. Жирная такая свинья. Этот никогда не орет, всегда на улыбочке, на любезностях. Говорит, лыбится, сочувствует, головой кивает, а в конце разговора — раз, постановление на десять суток карцера. Вот если этот тебя, Александр, вызовет, с ним нужно осторожно. По его роже не поймешь, что он задумал. Нижников его не любит. Но у него, говорят, в управлении кто-то из родственников, поэтому плотно сидит в замах.

— Его тут все ненавидят, а что толку?

— Он Файзуллу несколько раз в трюм сажал. Сан Саныч, правда, доставал оттуда к вечеру, но все равно.

— Сан Саныч нам вроде как пахан. Клуб — его вотчина. Он замполит, а Дюжев — зам. по режиму. Оба — замы. Кто до нижниковского кабинета раньше добежит, ручку шли- фанет — тот и прав! Хе-хе...

— Между собой не ладят, но с нами борются сообща, — подвел черту Мустафа.

Тем временем Файзулла почистил картошку, скинул ее в кастрюлю и полез под кровать за плиткой.

— Плитку тоже периодически при шмонах отбирают, — сказал он, сдувая с нее пыль, — но тут без плитки — никак. Чем. например, сушить планшеты? Отнимут — что делать? Приходится идти к Сан Санычу. Тот звонит на вахту. Иду, тащу обратно. Эта плитка где уже только не перебывала.